Русский Север, деревья: «пока эта ель не падет, дак я не умру...»

«Поморская энциклопедия» о лесах Архангельской области: «…хвойные леса, занимающие 81% лесопокрытой площади. Из хвойных лесов наиболее распространены темнохвойные, образованные елью и занимающие более 67% лесопокрытой площади. Леса с преобладанием сосны занимают 32%, …лиственницы, сосны сибирской — 1%… Среди лиственных лесов на долю березняков приходится 94%, осинников, ольшанников, ивняков — 6%». (1).

В области есть несколько мест, где деревья славятся как особенные, один вид которых настолько необычен, что они с первого взгляда «не от мира сего». Это сосна в деревне Зехново и священные рощи Кенозерья, дерево у Кудемского шоссе. Чем необычны? Во-первых, размеры дерева — они значительно больше окружающих. Во-вторых, причудливо, как под влиянием чьей-то воли, вывернутые ветви-сучья. В-третьих — само место, окруженное разговорами о священных рощах, деревьях и леших, даже днем имеет свою особую энергетику, дает выброс адреналина. А если прогуляться к дереву лунной ночью, да еще зимой, то не дерево кажется иным в нашем мире, а ты как бы попадешь в иной, чужой, мир. Сказочный лес — вот, что приходит в голову.

С. В. Третьяков, С. В. Коптев, В. П. Косарев, ученые в области лесоустройства Архангельского ГТУ: «На территории Кенозерского национального парка встречается несколько таких деревьев, называемых святыми… Одно из них — это живописная сосна диаметром 116 см, высотой 15 м в возрасте около 200 лет. Она стоит у автомобильной дороги Конево — Усть-Поча… На дереве привязаны многочисленные ленточки, платки и т. д., которые оставляют местные жители, когда уезжают из родных мест. Эти вещи имеют ритуальное значение… Другое святое дерево, у деревни Зехнова, представляет собой громадную сосну диаметром 110 см и высотой 22, 4 м в возрасте 200 лет… Рядом проходит проселочная дорога и стоит старинный деревянный крест с иконой и повязанными платками. Местное население связывает со священной сосной обычаи, исторические события и легенды.

В настоящее время на территории Кенозерского национального парка сохранилось большое количество участков леса, получивших общее название «святые рощи»… Предполагается, что они возникли на местах капищ или нахождения древних идолов. В каждой роще находится крест или часовня, как знак святости как таковой… Ограничение в хозяйственном использовании этих участков связано с традициями местного населения. В этих участках нельзя рубить деревья, ломать сучья, заготавливать бересту… Окрестное население относится с суеверным страхом и почетом к этим местам, считая, что роща принадлежит тому угоднику, для которого в роще поставлена часовня. Обычно и названия священных рощ даются по названию часовни…

Особое место занимают священные рощи, расположенные на кладбищах. На территории Кенозерского национального парка таких рощ несколько. В северной части, в деревне Филипповская (Почозерский погост — прим. автора,) роща на кладбище обнесена забором. Роща на кладбище представляет собой смешанный разновозрастной сосново-еловый с примесью березы древостой, в возрасте ели 200 и 130 лет, сосны 200 и 130 лет, березы 80 лет… В роще стоит часовня XIX века…

В литературе описывается несколько способов определения места для строительства храма с использованием дерева. В одних случаях дерево сплавляли по реке и там, где оно приставало к берегу, возводили храм. В других случаях в лесу вырубали дерево, грузили его на сани, клали икону и пускали лошадь. Церковь ставили там, где лошадь встала. При этом речь идет о священном дереве, предназначенном свыше специально для храмового строительства» (2).

Н. А. Криничная, этнограф и фольклорист, Карелия: «Слово ДРЕВНИЙ является прилагательным к ДРЕВО, подтверждается и современными лингвистическими исследованиями. В слове РОД, осмысляемом как совокупность родичей, предполагается значение произращения. Лексема же КОРЕНЬ синонимична понятиям «РОДИНА, НАСЛЕДСТВЕННОЕ ИМУЩЕСТВО, ДЕРЕВНЯ, ВЫСЕЛОК». В пословицах КОРЕНЬ, как и ПЕНЬ — отец, а ОТПРЫСК — дитя. Близкое значение имеет и слово ПОДРОСТОК. В конце соти итоге их совокупности подобных представлений ведет начало и образ генеалогического древа, связанный с родословной людей и народов» (3).

Записано в деревне Кречетово-Лаптево, Каргопольского района Архангельской области: «Там это за деревней, вот, значит, за Чуриловым же деревня-то, она же там елка большая за деревней стоит, как вот эта, елка-то вот у этих, и все время свет горел, а тогда еще и никакова электричества не было нигде, еще лучину жгли, еще и свечей не было. Так это, он все говорил, что не можут ее ни срубить, ничево. Не могли ее ни срубить и ничего сделать. Я слыхала: говорят, со всех сторон посекут, а не можут ничего сделать. Многие говорили, что вот на елке горит свет, а тогда еще и никакого электричества не было… Она… не порат высока… Я ездила… Не порат такая высокая, там вершинка такая развесистая…» (4).

Н. А. Криничная: «В традиционных воззрениях крестьянина, во многом основанных на архетипических проявлениях, всегда находится место для представлений о деревьях-людях, деревьях-животных и даже деревьях-людях-животных… Особенно подвержено мифологизации восприятие сосны, ели, можжевельника, березы, липы, осины, ольхи, черемухи и других деревьев. Приоритет в таком ряду имеют вечнозеленые и долговечные растения (5).

В северно-русских поверьях, имеющих аналоги в мифологии народов мира и восходящих к тотемическим представлениям, в дереве заключена внешняя душа человека, срок жизни которого ограничен продолжительностью жизни, соотнесенного с ним дерева, и наоборот. И потому индивид не умирает, пока живо дерево, являющееся своего рода вместилищем его жизненной силы, или души: «А у нас вот старик был, дак говорит: «Пока эта ель не падет да на наволоке, дак я не помру». Ель пала — ведь ен помер. А ель не пала пока он не помер» (6).

В северорусской традиции подобный образ представляют в первую очередь сосна, ель, береза. Устойчив мифологический сюжет: один знакомый мужик (обычно его называют по имени либо по имени-отчеству) распилил на дрова то или иное священное дерево. За это он был сразу наказан: у виновника отнялись ноги или с ним что-то случилось-сделалось. В другой бывальщине свекра, который начал рубить березу, при первом же ударе так швырнуло, что он умер из-за ушибов: «А он во сне увидел: не надо было трогать эту березу». Ведь согласно анимистическим верованиям, сорвать ветку с дерева означает сломать руку невинному человеку, а срубить почитаемое дерево — то же, что совершить убийство» (7).

М. И. Нифонтова, деревня Майлахта, Кенозерье, Архангельская область: «Где часовня была Тихвинской Божией Матери по дороге на Ошевенск, там Филька ель распилил на дрова — и у него ноги отнялись, с ним что-то сделалось, так он крест там ставил.

Видела сосны у Сысова? Сейчас только две осталось, а было больше. Не мы сажали, не нам и рушить. А Николай Яковлевич, тот сосну на пни распилил, и с ним что-то случилось. Так он к Дальнему Макарию ходил и вокруг озера на коленках ходил. Так вылечился» (8).

Н. А. Криничная: «В одной из бывальщин стоило «дедке» «тюкнуть» топором по суку сухой сосны, стоящей за рекой (знак потусторонности), чтобы употребить ее на дрова, как тотчас же у его ног, откуда ни возьмись, появилась маленькая собачка, а вслед и «мужчина», «такой высокой и в таком не балахоне, а в таком, как, говорит, плаще». В этом «мужчине» виновник сразу опознает лешего, в образе которого, помимо прочего, есть признаки предка, покойника, но в первую очередь — древесного духа, покровителя деревьев и т. п. (9).

Они (деревья) блюдут идущие из глубины веков установления, незыблемо храня по отношению к людям закон гостеприимства: «Пришел мужик к сосенке и пожаловался: «Сосенка — матушка, пусти ночевать». К сосне ночью приходит другая: «Поди, — говорит — матушка умирает». Сосна говорит: «Нельзя, у меня ночлежник запущен». Вот она другой раз к ней приходит: «Иди ты — говорит — скурее». «Нельзя — говорит — раз у меня ночлежник запущен». Вдруг не так далеко сосна повалилась, шум по лесу пошел (10).

В дошедшей до нас традиции преобладают образы деревьев, в которые в моменты смертельной опасности, либо после своей смерти перевоплотились люди. Например, в сказке часто принимает облик дерева героиня, спасающаяся от преследования (11).

Иногда дерево — это совокупность родственных между собой персонажей. Причем основной персонаж перевоплощается в ствол, а производные от него — в ветви. Такова баллада о загубленной свекровью невестке с «малыми детушками».

… «лесной» подвешен в «деревине». Он просит охотника вызволить его оттуда. Заметим, что в данном случае не исключены глухие отголоски древнего похоронного обряда «с погребением в колоде, установленной на дереве». Дело в том, что в новгородских говорах ДЕРЕВИНА — это не только отдельное дерево или срубленный ствол, бревно, но и КОЛОДА, означающая в народных говорах также ДОЛБЛЕНЫЙ ГРОБ. Вообще, образ дерева устойчиво включен в символику похоронного обряда. Вспомним хотя бы эпизод, в котором леший, прогневавшись на пастуха за какую-то провинность, раскалывает ЛЕСИНУ — ствол дерева и сажает его в образовавшийся «расщеп» — по сути, в ту же колоду (12).

В других голографических образах дает себе знать архетип «животное-дерево»: «видим, что, говорит, будто КОНЬ наш стоит, серый был, как будто он наклоняет голову и ест. Подъехали — береза. Склонившись БЕРЕЗА стоит». Подобной НАГИБИНЕ — изогнутому стволу-стеблю-изогнутой ветви — некогда придавался мифологический смысл, иначе этот образ не сформировался бы в орнаментике вышивки (13).

Дерево связано, с одной стороны, с миром людей, а с другой — с инобытием, потусторонним миром. Им маркировано ТАКОЕ МЕСТО, ТАКОЕ МЕСТО КРУГЛОЕ, ТАКАЯ ЛУЖАЙКА, ТАКОЙ КРУЖОК. …дерево, расположенное в его центре, имеет некоторые признаки мирового дерева, соединяющего мир людей с трансцедентным миром (14).

Дерево осмысляется как путь в иной мир и обратно. Не случайно ДЕРЕВО И ДОРОГА, по мнению исследователей, имеют в славянских языках этимологическое родство. Причем наиболее близким к нижнему миру в народных верованиях считается комель. Вот почему в ритуальной практике исключительное внимание уделяется именно этой части дерева, особенно если оно выворочено вместе с корнями. Например, пастух, вступая в договор с лешим, подходит к такому комели, спихивает вниз полагающиеся в таком случае «относы» и, глядя «туды», между ногами, как бы «разговаривает» с обитателями нижнего мира, к каковым в данном контексте принадлежит, прежде всего, леший. Ночующий же под деревом (под елкой) может столкнуться и с визуальными проявлениями потустороннего. Во сне, т. е. состоянии, преодолевающем границы между мирами, открывается некая иная реальность, не принадлежащая нашему миру: расположившемуся на ночь под деревом привиделся человек, шедший с двумя собаками (такой персонаж обычно идентифицируется с лешим). Как только контактер проснулся, выяснилось, что «ничего нет» (15).

Предпосылкой такому восприятию обычно служит особое психологическое состояние, в котором пребывает очевидец происшествия в тот момент, когда он принимает березовый пень за человека, да еще мало что задумавшего: «Я сам лично иду, а темно уже было, смотрю человек стоит. А я небольшой был так, боюсь: «Как же, человек, мало ли чего он стоит». Потом иду-иду, подошел. А березовый пенек стоит и все. А будто человек, хоть лопни» (16).

Н. В. Бычкова, деревня Кубово, Карелия: «С Андрюшкой с покойным заблудилисе, видно и деревня. Ходили волнухи брать. Набрали волнух по корзине, вот и пошли. Шли-шли-шли, пришли, пень такой большой, широкой. Ну и Ондрей не знат, куды идти. Он был постарше меня.

Вернулись, опять пошли. Походили-походили — опять к тому же пню пришли. Ну и я вижу, что тут что-то неладно, а ему ничего не говорю. В леву сторону пошли. Походили — опять ко пню пришли. Потом я говорю:

— Ондрюшка, ты чего кружиссе-то, третий раз ко пню пришли!

— А, Наташка, — говорит — я чего-то не знаю.

Постояли.

— Давай, — я говорю — пойдем в эту сторону.

Как подались — а дорога рядом, деревню видно» (17).

Н. А. Криничная: «Связь пня с иным миром отражается и в приглашении «сесть на пенек». Согласно мифологическим рассказам, это предложение, исходящее от загадочного незнакомца, как бы случайно повстречавшегося в лесу, таит в себе угрозу для жизни человека, которому оно адресовано. Тем более что предложение: «Ну, давай сядем на пенечек, покурим» обращено к дровосеку, рубившему деревья и тем самым провинившемуся перед лешим (это был он), оберегавшим лес. Лишь предусмотрительность мужика избавляет его от рокового исхода. Сняв «дельнички» рукавички, мужик кладет их на пенек со словами «Господи, благослови», — что и предотвращает перемещение дровосека за грань бытия. Такая угроза сохраняется даже в том случае, когда люди лишь «все бегают-бегают через пенечки». Они попадают в замкнутый круг, несколько раз возвращаясь к одному и тому же месту, где собирались «волнухи», но так и не находя дороги домой» (18).

Г. П. Попова, село Анхимово, Вологодская область: «Одна женщина ходила искать коров в лес ночью. Видит, сидит на осиновом пне женщина, волосы длинные, да и говорит:

— Чего ты ходишь?

— Ищу коров.

— Да вона твои коровы!..

Посмотрела — а они тут и ходят. Так и нашла. Это будто лешачиха сидела сама.

Так уж чушь это: видела б она лешачиху, так уж, наверное, померла» (19).

Н. А. Криничная: «Представления о связи с иным миром относятся не только к пню, но и к колоде-колодине, прежде всего, к вырванному с корнями дереву или толстому стволу упавшего дерева. Лес, заваленный буреломом, полный таких колод, называют колодливым, колодистым. Он символизирует царство смерти. В контекст, определяемый подобным лесом, наиболее органично вписывается леший, в чьем образе есть, помимо прочего, признаки и предка, и покойника…» (20).

К. М. Клементьев, деревня Кузелевская Шенкурского уезда, Архангельской губернии: «Взял скотину хозяин, которого скотина, в баню украл. А в бане лесной не может найти, и хозяин пастуху предъявил, что корова пропала. Пастух к лесному, а лесной искать. Лесной скотину приташшыл вовсе издалеку, нашел подходяшшую.

Пастуху нужно идти на другой день в лес пасти, мужик из бани и выпустил корову. Пастух как пригонил на бор у него две коровы вместо одной. Леший говорит:

— Скотина дома, а у меня сколько трудов вышло. Я всю вселенну обежал.

Пастуха взял… да лесина была; надвое он расщепнул эту лесину, да в ращеп и посадил» (21).

Н. А. Криничная: «Ассоциация колоды со смертью (ослабленный вариант — смертельной опасностью) в народном мировосприятии имеет глубокие корни. В различных диалектах одним из основных значений лексемы колода является «гроб выдолбленный из ствола дерева». В древнерусском языке 11−17 веков лексема КОЛОДА употреблялась в значении «толстое дерево, бревно, гроб». «Колодчатая домовина» долго использовалась в погребальной практике старообрядцами, строго придерживавшимися древних обычаев» (22).

М. Ф. Макарова, деревня Кутанаволок, Карелия: «Иван-то Лебедев пришел тоже в лес, дров рубить. Вдруг, говорит, собачка бежит. А я говорю:

— Господи Иисусе, какая собачка бежит.

Гляжу, говорит, идет человек.

— Ну что, дед, дровца секешь?

— Да, — говорит, — секу (Анисьи Лебедевой отец). — Да, — говорит — секу, — говорит.

— Ну давай сядем на пенечек, — говорит, — покурим.

— Ну дак что, — говорит, — давай сядем.

Взял, говорит, рукавички снял, а сам говорит:

— Господи, благослови, — рукавички клал на пенек и сказал.

А он мне и говорит:

— Знал, что сказать!

Ну, дак покурили, говорит, да собачка пошла. И он пошел. Как лес, говорит, зашумел! Дак думал, что меня, говорит, унесет. Но, лесной это приходил» (23).

Н. А. Криничная: «И все же, согласно мифологическим рассказам, коммуниканту обычно удается предотвратить роковой исход. По одной из версий, уже готовый сесть на колоду, он невзначай упоминает имя Господа — и опасность минует: леший, который под влиянием христианских воззрений трансформировался в «нечистую силу», удаляется — «как лес, говорит, зашумел». Благополучно заканчивается контакт с иным миром и в том случае, если человек успеет вовремя соскочить с колоды. И даже когда он какое-то время уже просидел здесь, дело опять таки не безнадежно. Стоит контактеру вспомнить первое слово, с которым началось совместное с лешим пение, по инициативе этого мифического существа и начатое, как ему удается, преодолев магию пения, вернуть ситуацию к исходному состоянию и, как бы замкнув временной круг, остаться «здесь» и не уйти «туда». Не случайно именно теперь перед контактером открывается дорога, ведущая в деревню: «Выбежал, говорит, каких-ни метров пятьдесят дорожка, дорожка. Я по этой дорожке домой и прибежал» (24).

Примечания: