«По правилам, русским пора сдаться». Как западная агрессия сломалась о Крым

Русский генерал Эдуард Тотлебен — автор системы оборонительных укреплений Севастополя, гений военной фортификации и новатор сапёрной войны вспоминал: «В то время как англичане подходили к Балаклаве, в древних развалинах засел командир Балаклавского греческого пехотного батальона полковник Манто. С одной ротой своего батальона, в числе 80 человек строевых и 30 отставных солдат. При них были 4 медные полупудовые мортирки. <…> Неприятельский авангард, подойдя к Балаклаве, неожиданно был встречен огнём греческих стрелков».

В этом небольшом, но крайне важном эпизоде Крымской войны причудливо отразилась история древней Тавриды. Вторгшийся в Крым враг разгромил нашу полевую армию в битве на речке Альме — у древней скифской крепости. Но греки — солдаты русской армии застопорили натиск противника под стенами средневековой генуэзской крепости Чембало.

С подвига наших ста десяти «спартанцев» под командованием полковника Ивана Манто ровно 170 лет назад, 25 сентября 1854 года началась знаменитая первая оборона Севастополя.

Русские пехотинцы и артиллеристы, отбивавшие первые атаки солдат Фицроя Раглана и Леруа де Сент-Арно, конечно, не знали, что осада продлится 349 дней и унесет жизни более двухсот тысяч человек. Историки до сих пор спорят о точных цифрах, легко плюсуя и минусуя по 10 тысяч. О войне напишут прекрасные песни, создадут сотни картин, родятся шедевры прозы — начиная с «Севастопольских рассказов» артиллерии поручика графа Льва Толстого.

Но это ещё не всё.

Первое масштабное использование телеграфа как орудия СМИ, первые фотографии как элемент идеологического воздействия, рождение службы Красного Креста и сестер милосердия, эскадры боевых пароходов — это тоже результаты осады Севастополя.

Единственный результат, которого не удалось добиться, — это цели воевавшей против нас англо-франко-турко-сардинской коалиции: вернуть Россию, условно говоря, к «границам 1691 года» и перекрыть выход в Чёрное море.

Чьи ключи?

Во Франции, во многом «заварившей кашу», эту войну называли не Крымской, а Восточной. И это более точно, ведь боевые действия велись не только в Крыму и на Чёрном море, но и от Кронштадта до Кавказа, и от Архангельска до Петропавловска-Камчатского.

Де-юре поводом для одной из войн — кандидаток в «нулевые мировые» стала ссора из-за ключей: кому, православным или католикам, отпирать двери Храма Рождества Христова в Вифлееме.

На стороне папского престола «сыграл» Наполеон III (пытавшийся своими амбициями соответствовать уровню великого дяди). Российская империя отстаивала права православных.

Османская империя, владевшая Палестиной, передала контроль над вифлеемской святыней французам — к раздражению Николая I.

Петербург потребовал от султана Абдул-Меджида I соблюдать договор, по которому Россия имела право на защиту православных в Турции. «Падишах правоверных» — если упростить — отказался, и потребовал от Николая вывести войска из Валахии и Молдавии. На этот раз отказался уже царь, и 16 октября 1853 года Блистательная Порта объявила России войну.

Изначально казалось, что война будет очередной, уже десятой по счёту русско-турецкой. И в этом «формате» Россия, пожалуй, без сложностей одолела бы османов. Подтверждением этого стала Синопская битва, в которой вице-адмирал Павел Нахимов наголову разбил турецкий флот.

Весьма успешно шла кампания на Кавказе: можно вспомнить разгром турок под Ахалцихом, взятие Баязета и другие сражения, где русские войска побеждали превосходящего по числу противника. К примеру, в бою при Кюрюк-Дара 18 тысяч русских под командованием Василия Бебутова разбили 60-тысячную армию Мустафы Зариф-паши и его британского куратора Ричарда де Гюйона.

Но в Восточной войне было одно важное «но». Изначально в конфликт с Россией был вовлечён тогдашний коллективный Запад.

«Битва цивилизации против варварства»

Британскую империю королевы Виктории и Вторую Французскую империю Наполеона III не устраивал порядок в Европе, установившийся после разгрома Наполеона I, при котором Российская империя оставалась одним из гегемонов континента. И 27 марта 1854 года Англия и Франция объявили России войну.

Причём британцы изначально не стеснялись ни в средствах, ни в выражениях.

Один из руководителей английской внешней политики, будущий премьер виконт Пальмерстон указывал: по итогам войны Крым, Черкесия и Грузия должны быть отторгнуты от России. И перейти Турции, но, учитывая британский интерес к Кавказу, эти земли должны стать сферой влияния Лондона.

Финляндию следует «вернуть» давнему английскому союзнику — Швеции. Восстановленная Речь Посполитая, по мнению Пальмерстона, должна была стать буфером между Россией и германскими государствами — «стратегию анаконды» придумали отнюдь не в XX веке.

Прибалтику посулили Пруссии, а будущую Румынию — Австрии. Неудивительно, что обе немецкие державы, союзницы России в наполеоновских войнах, сохранили в Крымской войне нейтралитет. Причём в случае с Австрией — нейтралитет отнюдь не благожелательный (так императору Николаю аукнулось то, что он спас династию Габсбургов во время венгерской революции 1848 года).

К западному альянсу подключилось и Сардинское королевство — основа будущей Италии, так же как в XX веке итальянцы присоединятся к авантюре Гитлера на Востоке.

Проекты «сдерживания» и расчленения России, как и в XXI веке, прикрывали борьбой за дело прогресса.

31 марта 1854 года статс-секретарь по иностранным делам лорд Кларендон объявил с трибуны парламента: Великобритания, мол, отнюдь не боится русской угрозы индийским колониям и не нуждается ни в чём для торговли, но лишь благородно и высоко принципиально ведёт «битву цивилизации против варварства».

22 апреля «цивилизаторы» подвергли Одессу варварской бомбардировке с моря. В Страстную субботу 28 кораблей союзников подошли к берегу, сожгли находившиеся в порту гражданские суда и попытались высадить десант. Огонь русских береговых батарей сорвал высадку, и союзная эскадра отошла к Крыму.

Почему Севастополь?

26 июля состоялся первый бой между двумя десятками англо-французских кораблей и береговыми укреплениями Севастополя. Но высадиться на сушу западный альянс рискнул лишь почти через два месяца. 14 сентября началась переправка 60-тысячного экспедиционного корпуса на побережье у Евпатории.

Сумев одолеть русские войска князя Меншикова при Альме, корпус де Сент-Арно и Раглана рвался к Севастополю — и неспроста.

Если аллегорически сравнить Россию с дворцом, а Новороссию от Дуная до Дона — с воротами, то Крымский полуостров выполняет роль замка, а город-крепость Севастополь — роль замочной скважины.

Взяв Севастополь, враги бы «сорвали замок», получили бы доступ к критически важному для России Причерноморью и готовы были сокрушить все строение империи. В этом случае план Пальмерстона по «деколонизации» недавно освоенных земель Новороссии выглядел бы не так уж фантастично.

Ведь отнюдь не Збигнев Бжезинский первым догадался, что Россию делает империей контроль над теперешней Украиной и выход к Чёрному морю, контроль над Крымом и Севастополем.

Когда адмирал Владимир Корнилов затопил Черноморский флот на створе в Севастопольскую бухту, он «сломал ключ в скважине», предрешив все неудачи европейцев под стенами древней твердыни.

23 сентября 1854 года краса и гордость русских корабелов, парусные герои многих морских сражений — пять линейных кораблей, «Уриил», «Три Святителя», «Силистрия», «Селафаил», «Варна», и два фрегата, «Сизополь», «Флора» — были затоплены на входе в Севастопольскую бухту. Позднее наши моряки затопили и другие суда.

Адмирал Корнилов погибнет 5 октября при обстреле англо-французами Малахова кургана — но дело было сделано, с моря Севастополь был ограждён.

«Мы стреляем в женщин и детей, не удивляйся»

На суше тем временем шла непрекращающаяся битва. Атаки сменялись контратаками. Саперы противника рыли подземные штольни, чтобы взорвать укрепления, им навстречу рылись контр-штреки, призванные заложить мину под штольни противника, а он в ответ пытался уничтожить русских саперов.

Вокруг Севастополя под землей разворачивался гигантский слоеный пирог битвы: взрывы, обвалы, удушения, жуткие схватки в тесноте подземных ходов… Тысячи тонн земли были вырыты руками женщин и детей и стали оборонительными укреплениями первоклассной полевой крепости, о которые разбивались атаки.

Тысячи ядер и бомб сметали кварталы Севастополя, рушили стены укреплений, и вновь начинался водоворот схваток на земле, под землей и яростная борьба артиллерии крупного калибра.

Масштабные разрушения города как бы «напоминали о будущем» — о грядущих войнах. Вторая героическая оборона Севастополя, в 1941–1942 годах, очень похожа на первую, и по длительности сопротивления, и по его стойкости. Русский солдат демонстрировал упорство, которое будет удивлять наших европейских врагов и сто лет спустя, и сейчас.

Историк и писатель Юрий Давыдов в книге о Нахимове приводит письмо французского солдата — участника осады Севастополя:

«Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки им (русским) давно пора капитулировать. На каждую их пушку — у нас пять пушек, на каждого солдата — десять. А ты бы видел их ружья! Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то было лучшее оружие.

У них нет снарядов. Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра.

Мы начинаем стрелять. Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся. Но ведь ядра, которые они собирают, предназначаются для нас! А они не уходят».

Тот же француз рассказывал о том, о чём с другой стороны писал «первый русский военкор» Лев Толстой — о «войне в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти».

Несмотря на голод (французы знают, что в городе блокадная норма: «маленькие кусочки хлеба делят на пятерых»), на каждый штурм наши солдаты отвечают контратакой и вынуждают англо-французов отступать за укрепления.

В том же письме рассказывается, как тяжелораненый русский матрос, попавший в плен, попытался не просто сбежать, а подорвать бочонки с порохом.

«С такими людьми воевать безнадежно», — писал французский военный.

Но европейская пресса, которая в середине XIX века уже была «четвёртой властью», представляла дело совсем иначе.

ЦИПсО 1854 года

Воевать можно и фальшивками. Первый фотомонтаж с целью пропаганды, первые фейки, постановочные кадры тоже родом из Севастополя. Вот эта фотография.

Зритель ужасался. Он думал, что тысячи солдат погибли под обстрелом такой интенсивности. Но это постановочный кадр, а ядра уложены с художественным видением вопроса. Да и название впечатляло — «Долина Смертной Тени».

На других фотографиях красивые ряды белоснежных палаток. Чистенькие, уверенные, веселые и бравые солдаты. И зритель верил. А как же! Ведь это не художник-фантазёр, это чудо девятнадцатого века — фотография, фиксирующая действительность.

Сколько потребовалось фотографу усилий, чтобы представить рыцарей войны в их парадных костюмах, и сколько сил ушло, чтобы скрыть все их проблемы! Тот же фотограф, Роджер Фэлтон писал в своем дневнике совсем не о красивости войны под Севастополем.

Вот то, что он старательно как мастер фейков игнорировал, чтобы не проиграть в развернувшейся информационной войне: «В лагере перебиты все животные, которые годятся в еду, их разделывают прямо у палаток, ненужные части остаются гнить здесь же. В любую поездку обязательно встречаются трупы лошадей, даже на холме у моря».

Но благодаря фотографиям и корреспонденциям нужной тональности необходимое мнение в Европе формировалось — причём не только у верноподданных британской королевы и французского императора, но и у радикалов-революционеров.

Карл Маркс порицал русских за уничтожение двух английских торговых судов во время Синопской битвы и уверял, что «в русском лексиконе отсутствует слово «честь». А Фридрих Энгельс на правах военного эксперта утверждал: «Среди офицеров русской армии есть очень хорошие и очень плохие, но первые из них составляют бесконечно малую величину по сравнению с последними». От русского же солдата, по мнению Энгельса, напрасно ожидать, чтобы он «проявил быструю сообразительность француза или простой здравый смысл немца».

Ведущий советский специалист по Крымской войне, академик Евгений Тарле, будучи честным учёным, писал: основоположникам «приходилось пользоваться скудными и часто лживыми корреспонденциями английских газет… потому что никаких иных источников фактической информации о войне в 1853–1856 гг. у них долгое время не было».

Весь мир идёт на нас войной

Якобы «неповоротливые» солдаты под командованием «очень плохих» офицеров без малого год сковывали силы двух ведущих глобальных держав и их союзников у одного крымского города.

Одновременно наши войска отразили попытку противника высадиться у Николаева, империя в это же время вела бои на Балтике, на Севере и Тихом океане.

И это при действительно существовавшем отставании по некоторым типам вооружений — что придётся исправлять новому императору Александру II, принявшему трон на последнем этапе войны.

Британо-франко-турецко-итальянским войскам, потерявшим более 150 тыс. человек убитыми, удалось захватить лишь южную половину Севастополя. Русская армия, потерявшая не меньше, продолжала сражаться, но силы для удержания укреплений были на исходе.

Предательский удар нанесла «нейтральная» Австрия. 2 марта 1855-го кайзер Франц Иосиф I выдвинул Александру II список требований: отказ России от устья Дуная, запрет держать российский флот в Чёрном море и т.п. В случае неисполнения Австрия грозила присоединиться к западному альянсу и двинуть войска, уже стянутые в Галицию.

Другой наш «союзник», прусский король Фридрих Вильгельм IV «советовал» царю принять австрийские условия.

Воевать против всего тогдашнего коллективного Запада Россия уже не могла — и 30 марта 1856 года в Париже был подписан мирный договор.

Победа Запада обернулась его поражением

В сравнении с «планом Пальмерстона» потери Российской империи были минимальными. Самым чувствительным было лишение Черноморского флота. По Парижскому миру Чёрное море объявлялось нейтральным, причём военные флоты запрещалось иметь и России, и Османской империи.

Российские границы были на несколько вёрст отодвинуты от Дуная — крайний юг Бессарабии был передан Молдавскому княжеству, а дунайская дельта — туркам. Оккупированные Севастополь и Балаклава были возвращены России в обмен на недавно занятые нашими войсками закавказские крепости Карс, Баязет и другие.

И весь этот парижский миропорядок обнулился буквально через десятилетие. От него остался лишь демилитаризованный статус Аландских островов на Балтике. Его, к слову, могут пересмотреть лишь сейчас, со вступлением Финляндии в НАТО. Остальные потери Россия возместила с лихвой — где-то дипломатическим путём, а где-то и силой оружия, после победоносной Русско-турецкой войны 1877–78 годов.

В 1856-м многие европейские политики издевательски улыбнулись, когда глава нашего МИД князь Александр Горчаков на вопрос о кабальности Парижского мирного договора сказал: «Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается». Через десять лет никто не улыбался, Россия взяла себе все с процентами.

В 1888-м в переписке с германским послом в Вене, касающейся возможной «превентивной войны» против России, канцлер Отто фон Бисмарк написал: «Это не так легко. Победа над Россией — это не разгром, а обретение соседа на востоке, стремящегося к реваншу».

Еще одно высказывание Бисмарка, зафиксированное в архивах, звучит как пророчество о постсоветских и нынешних временах:

«Даже самый благополучный исход войны никогда не приведёт к распаду России, которая держится на миллионах верующих русских греческой конфессии. Эти последние, даже если они впоследствии международных договоров будут разъединены, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как находят этот путь друг к другу разъединённые капельки ртути».

Об этих выводах, извлечённых в том числе из опыта «победоносной» для Европы Крымской войны, сейчас на Западе, похоже, забыли.