В «красной зоне». Как выживают люди в окрестностях освобождённого Угледара

— Вон, видишь? Говорю тебе, поля снизу доверху изрыты траншеями украинцев, а внутри у них всё в бетоне и металлом запаяно, — сбавив скорость своей легковушки и описав правой рукой несколько кругов в воздухе, рассказывает Павел Сидоров.

Вместе с женой Аллой они единственные на этом направлении волонтёры, которые ездят из родной Макеевки (ДНР) в так называемую красную зону — место повышенной опасности, территорию боевых действий, где можно запросто нарваться на вражеский дрон или кассетный боеприпас. Совсем недавно тут стояли, глубоко окопавшись, целые полчища ВСУ.

— Помню, осенью, и особенно зимой, такую картину: из земли торчат печные трубы, а из них, не переставая, валит густой дым, — трижды перекрестившись на ходу, продолжает рассказ Павел. — Да так плотно, что конца края не видно.

— Мне казалось, мы их отсюда никогда не выкурим, — подхватывает беседу супруга Алла. — Как тараканы расползлись, Господи, помилуй!

Именно в этих краях находится конечная цель нашего маршрута — Валерьяновка. Крохотная деревенька в тридцати километрах от центра «города-крепости» и важнейшего логистического узла Угледара, который после двух с половиной лет тяжелейших боёв освободила российская армия.

И хотя сама Валерьяновка вернулась в Донецкую Республику ещё в 2022 году, селяне всё это время фактически были отрезаны от цивилизации, буквально застряв на линии огня: при попытке эвакуироваться в близлежащую Волноваху беженцев почти неминуемо ждала гибель от вражеских обстрелов. Тем не менее часть жителей всё же разъехались по пунктам временного размещения или на территорию «большой» России. Тем же, кто остался, Павел и Алла время от времени, когда наскребут по сусекам, привозят вещи первостепенной важности — воду, еду и одежду.

Всего этого здесь очень не хватает.

— Ну что, сразу по пути к Ольге заедем? — советуются между собой волонтёры.

Через пару минут машина паркуется во дворе ничем не примечательного жилища. Перед нами простой покосившийся домик — такие тут встречаются чуть ли не на каждом шагу. У порога, прихрамывая, встречает женщина средних лет. На лице — печать бесконечной усталости. Но при виде старых друзей в глазах загорается огонёк робкой надежды.

— Павлик, Аллочка, дороги мои, — хозяйка крепко обнимает гостей. — Господи, благослови! Как слышу скрип колёс, сразу знаю — это вы.

Пока Павел вынимает из своего уставшего от дорог автомобиля мешки с гуманитаркой, Ольга Волкова перекидывается новостями с Аллой.

— Да вот уже полгода пенсию получить не можем. После переоформления обещали в сентябре, но в сентябре снова ничего. Меня там уже руками-ногами встречают: «Вы снова по поводу Максима Волкова»? Говорю — да. Отвечают, что в октябре всё будет. Но октябрь уже наступил.

Максим — сын Ольги, у него вторая группа инвалидности. Парню 25 лет, но из-за врождённой болезни по уровню развития он едва походит на первоклассника. Положенную от государства пенсию пока не дают — из-за бюрократических проволочек семью месяц за месяцем футболят компетентные органы.

— Максимка недавно стихи научился писать, разучиваем теперь. Только вот с питанием проблема. Еды не хватает. Да в общем-то всего не хватает. Угля нет. Сейчас вот холода на носу, а топить нечем. Спасибо опять Алле и Паше — они в прошлом году нам плёнку целлофановую дали, мы ею окна обили. В этом году не знаю, что будем делать. Муж у меня получает десять тысяч. Так и живём.

Спасаясь от войны, Ольга перевезла семью из Егоровки, которая находится ещё ближе к Угледару, чем Валерьяновка. На месте родного посёлка осталась выжженная земля.

— Солдатики сказали, что там осталось ровно три хаты. Да и то, скорее, не сами хаты, а их очертания. А живём мы у родственников, это их дом. И не знаем, а вдруг он им самим понадобится, что тогда делать, куда бежать? — Ольга едва сдерживает слёзы.

И будто мало всех этих свалившихся на голову проблем, примерно месяц назад ещё и колодец окончательно пересох. Теперь питьевую воду брать попросту неоткуда.

— Вон, даже ложечки не наберётся, — Ольга приподнимает деревянную крышку ямы. —  Только ореховые листья внизу барахтаются. Спасибо ребяткам-военным, они всегда помогают — и воду привозят, и едой делятся.

В ответ Ольга всегда старается угостить наших бойцов орехами, которых в отличие ото всего остального здесь в изобилии.

— Те, конечно, для виду возьмут горсть, дабы хозяйку не обидеть. Но понимают, что орехи ей и самой нужны — вещь-то сытная, калорийная, — шепчет мне на ухо Алла. — Она и нам сейчас предложит.

Действительно, когда мы уже собирались уезжать, Ольга вышла на крыльцо с небольшим мешочком припасов.

— Алла, Павлик, детишкам своим возьмите хоть немного! — протягивает подарок сердобольная селянка.

Внутри виднеется не только характерная скорлупа, но и кожура сладких перцев — скромные плоды, выращенные на маленьком огороде. Удивительное, конечно, дело — Ольге самой приходится сводить концы с концами, а она гостей потчует. Скромно, чем Бог послал, но искренне и от души.

Следующая остановка — в сотне метров отсюда, почти за поворотом. На этот раз у хижины встречает стая крикливых гусей. «Га-га-га, га-га-га, га-га-га», — громко, даже злобно выкрикивают они хором свои непонятные ругательства.

— Они меня уже извели — ну, где уже, спрашивают, наши волонтёры? Я им даю телефон и говорю, мол, сами им и звоните, а то неудобно людей тревожить, — говорит Мария Гевало.

Расспросами о волонтёрах её извели, конечно же, не гуси (по крайней мере, на них пока никто не жаловался), а родные дети. Их в семействе шестеро. Самые маленькие в этой бригаде неунывающей ребятни всегда ждут Пашу и Аллу больше, чем среднероссийский ребёнок деда Мороза.

— Богдана, что сказать-то нужно? — мать семейства журит белокурую девчонку лет шести.

Поначалу та с присущей ей детской наивностью вцепилась в коробку конфет. Но, поняв, что это, наверное, невежливо, тут же поправила причёску, улыбнулись всеми молочными зубами и как ни в чём не бывало звонко отчеканила: «Большое спаси-и-и-бо!». Намеренно растянув несколько гласных в конце своей искренней благодарности.

— А ты-то куда, тебе вообще по рукам надавать надо, а не сладостями тебя кормить, пакостник! — Мария отчитывает брата Богданы, десятилетнего Кольку, который с хитрым прищуром оглядывает свои подарки. Кажется, ему все эти грозные обвинения ни капельки не страшны. Коля как настоящий джентльмен жмёт руку мужскому составу команды, отходит немного в сторону и торжественно заявляет: «Я вообще-то дров нарубил, я заработал!»

У Марьиванны в этот момент по лицу пробежала бледная тень, которая быстро переродилась в багровый от злости румянец.

— Я тебя сейчас сама нарублю, гадёныш ты эдакий! Кто нам летнюю кухню спалил, а? На неё когда заработаешь, негодник?

Оказывается, мальчонка накануне переиграл со спичками и сжёг пристройку — нечаянно, разумеется. И за свою шалость наверняка получил сполна. А после такого уже ничего не страшно.

— Хватит уплетать, когда с тобой мать разговаривает! — не унимается Мария. —  Сёстрам отдай, потом всё поделите.

Николай нарочито медленно уложил ещё одну барбариску за щеку, накрыл коробку крышкой и отдал Богдане. Та несколько опешила от такого груза и едва не выронила гостинцы из рук. Поймав равновесие, девчушка еще ярче засияла от удовольствия — столько вкусностей она давно не держала в руках.

— Павлик, Аллочка, спасибо вам, храни Господь, — мать семейства перекрестила волонтёров. — Если бы не вы…

И тут Марию пробрало. Ещё минуту назад казалось, что этой женщине ни грохочущие пушки, ни проезжающие мимо танки нипочём — скала во плоти. А она резко возьми и заплачь. Да так, будто внутри уже давно скопилась целая бочка разного горя.

— Господи, так стыдно, не могу… — мать семейства вытирает слёзы и переводит дыхание. — Весной у меня обнаружили опухоль, теперь езжу в Донецкую центральную больницу, в онкологию. Химия, лазеры — такие процедуры. Детишки мои всегда меня, словно в последний раз, провожают: «Мамочка, мамочка, не уезжай никуда, мы себя хорошо вести будем». Я им не говорю ничего, хотя они наверняка обо всём догадываются.

Дом Марии, как и у многих в этих краях, попал под обстрел. Проломило крышу, выбило окна. Вся утварь пришла в негодность. С детворой временно переселились в пустующую хибару, которую оставили родственники. По сути, не жилище, а обычный сарай. Зато хоть от дождя можно укрыться.

— Вот так мы тут ютимся, — Мария провожает во внутренние помещения.

Вдоль стен расположились три кровати — на каждой спят по два ребёнка. Комнатушка — квадратов пятнадцать, не больше. Окна обиты теплоизоляционным материалом. Свет включают только при крайней необходимости — проводка шалит, да и экономят. На единственной тумбочке в обнимку лежат плюшевые заяц и медведь, которым, судя по виду, тоже пришлось несладко: грязные, потрёпанные — настоящие прифронтовые игрушки.

— Зима скоро наступит, нам здесь тяжело придётся, — сетует мать шестерых детей. — Мы же по чуть-чуть откладывали на ремонт нашего старого дома. Когда я пособие на детей оформила, с этих денег цемента закупили, досок. Окна частично вставили. Но тут эта моя болячка дурацкая…

Мария снова ударяется в слёзы. Очевидно, лечение онкологии — штука недешёвая. А тут надо ещё и семью содержать, и жильё восстанавливать.

— А сколько на лечение вот прямо сейчас надо?

— Ну, хотя бы тысяч шесть-семь.

— А чтобы вернуться домой?

— Ну так, чтобы вернуться можно было… Думаю, тысяч тридцать.

Цена вопроса выживания многодетной русской семьи — сорок тысяч рублей. К счастью, мир не без добрых людей — часть этой суммы удалось найти сразу. Хочется верить, что скоро и остальное доберётся. По крайней мере, ближайший месяц Маша с детишками не пропадут — на лекарства деньги уже есть, а еду и пожитки привезли Павел с Аллой.

У торца дома, где волонтёры выгрузили коробки, виднеется потёртая надпись — «Здесь живут люди». И куда вокруг ни глянь, даже если перед глазами разбитая войной лачуга, выяснится — там тоже живут люди. Причём нередко, как и в случае с Марией, целыми семьями.

На одном таком участке мы встретили Тамару Федоренко, бабушку, которая ведёт хозяйство вместе с дочерью и двумя внуками: мальчонка помладше, девочка постарше — уже подросток.

Внучок Митя, завидев Пашу с Аллой, радостно бежит навстречу. В крохотных ручонках развевается, скрывая полголовы, государственный флаг Российской Федерации.

— Ох, как ты вымахал-то. Раньше боялся всего на свете, — рассказывает Алла Сидорова. —  На него вот так посмотришь, а он реветь сразу начинает. Поэтому мы на него долго старались не глядеть, чтоб не плакал. А сейчас уже вон, сам гостей встречает. Деловой какой!

Возможно, парнишка прочно усвоил — если показать триколор, то обязательно снабдят гостинцами. Так вышло и на этот раз. Свои подарки Митя, конечно, всё равно бы получил. Но зачем портить трогательную магию? Пускай твёрдо знает — там, где Россия, там вкусно и хорошо.

Хотя, конечно, не ради одних сладостей детишкам Алла с мужем каждую неделю запрягают свою старенькую повозку для гуманитарных миссий в «красную зону». Проблема в том, что, несмотря на падение Угледара, транспортное сообщение в округе напрочь отсутствует — автобусы и маршрутки не ходят, повсюду раскиданы блокпосты. В воздухе то и дело слышны выходы ПВО или работа артиллерии.

Кроме того, без личной машины — а это непозволительная роскошь для оставшихся селян — нельзя ни выехать из Валерьяновки, ни заехать обратно. Оттого и все продуктовые магазины закрыты. Да что там, даже электричество есть далеко не везде.

А люди тут по-прежнему живут. И им нужна помощь: с продуктами, лекарствами, стройматериалами — со всем, чего ни коснись.

— Мы с 14-го года здесь, хотя сама я тут родилась. Просто потом замуж вышла, уехала, но вернулась, — показывает своё жилище Тамара Дмитриевна. — Всю войну тут находимся. Раньше постоянно свистело что-то над головой, очень страшно было. Сейчас, конечно, поменьше. Ну, как поменьше — бахает, как и бахало. Только уже не так близко, когда после хлопка или свиста ты ждёшь, что сейчас где-то рядом разорвётся снаряд. Такого, в принципе, нет. Правда, нам вот недавно тоже залетело что-то во двор.

Старушка показывает разбитый сарай. В жилом доме напротив выбиты окна, на их месте висит брезентовая плёнка.

— Всем летает, и нам вот прилетело. Как и у остальных, как и у всех, — абсолютно дежурно пересказывает историю Тамара Дмитриевна.

Женщина поведала, что во время украинской оккупации молодых мужиков, которые не успели выехать, прятали по подвалам, чтобы их не утащили в ряды ВСУ. Потому что дороги обратно бы уже не было. Причём утаивали не только взрослых, но и подростков: с той стороны не брезговали отбирать и детей. Для чего украинские солдаты это делали и что с ребятишками было бы дальше — одному Богу известно.

После адресных посылок волонтёры Алла и Павел перебираются в местный гуманитарный хаб — Храм Рождества Пресвятой Богородицы. Здесь они сгружают основной массив привезённых запасов — хлеб, кукурузу, крупы, чай, воду и разные гигиенические принадлежности. Сам храм расположился в старом двухэтажном здании местной школы.

Дело в том, что основной церковный комплекс по соседству уже много лет никак не выходит достроить. Комплекс неоднократно обстреливали ВСУ. Осколками посечены стены, один из куполов после попадания чудом не развалился — сохранился лишь металлический каркас.

Местный настоятель отец Анатолий однажды чуть не лишился жизни за православную веру. Украинские нацисты прямо пригрозили священнику — не отречёшься от Московской епархии, не поздоровится. Разумеется, отец Анатолий не предал ни себя, ни Бога. Его историю ИА Регнум расскажет отдельно.