Спустя 10 лет после трагедии в одесском Доме профсоюзов люди не собираются там, чтобы возложить цветы. Два года назад это уже было прямо запрещено. «Во избежание провокаций» 2 мая в нынешнем году даже уроки в одесских школах проведут дистанционно, об этом позаботилась областная военная администрация.

Иван Шилов ИА Регнум

Придуманное когда-то поляками для западных украинцев слово «пацификация» как нельзя лучше описывает то, что случилось с Одессой: она перестала быть похожей на себя. Теперь здесь спокойно переименовывают все, что заблагорассудится, сносят памятники и бдят за правильным исполнением «мовного закона». Теперь это «Одеса», в соответствии с нормами украинского правописания. Живой дух предприимчивого и дерзкого города растоптан, низового, народного протеста здесь больше не встретишь.

Даже видео из городских маршруток, откуда военкомы вытаскивают не сопротивляющихся мужчин, удивляют вот этой покорностью. Только изредка в бой вступают женщины, но и то лишь громким голосом. Бунты и силовой отпор мобилизации, как на Западной Украине, на юго-востоке невозможен. Всем понятно, что будет дальше: пример сгоревших заживо 48 человек постоянно напоминает об этом.

Украинские психологи регулярно размышляют над особенностями грандиозного гуманитарного эксперимента, третий год проверяющего разные виды выносливости, и прежде всего выносливость психологическую. Когда очень сложным становится вопрос нормы, нормальных реакций в длительных ненормальных обстоятельствах. В постоянном стрессе, когда приходится принимать решение, бежать ли во время воздушной тревоги или продолжить заниматься делами на свой страх и риск, «досыпать в коридоре», переживать о погибших или находить слова для тех, кто потерял близкого человека. Переживать о тех, о ком давно нет вестей, жить годами без избранного партнера, содрогаться от новостей, искать новые средства заработка чтобы выжить — уже без отдыха и развлечений. Не понимать, что будет дальше, каким сложится будущее.

Но теперь добавьте сюда осознание того, что всё это случилось вследствие упущенной возможности как-то остановить тьму тогда, 10 лет назад. Понимание собственной вины в произошедшем: что поленился, понадеялся на других, не сказал и не сделал что-то важное. Поверил тем, кто нагло врал про «европейские ценности» и светлое будущее, которому мешает кучка агрессивных «ватников».

Я помню энергичного полугрузина Гришу, промышлявшего какими-то делами в одесском порту. Он радостно рассказывал о том, как здорово будет выйти из вечного недоразвитого состояния продажи сырья в РФ и поставлять в Европу что-то интересное. Заниматься «производством для европейского рынка». Теперь одесская промзона, изначально ориентированная на Россию, застыла, а для черноморских портов главная радость — кое-как отправить сухогруз с зерном. Где теперь тот Гриша со своими европейскими планами, Бог весть.

Трагедия 2 мая, как взрыв, разбросала многих. Те, кто хотел сражаться дальше, ушел в ополчение Донбасса и позывные «Одесса» и «Одессит» были одними из самых популярных. А самый распространенный ответ на вопрос, «почему ты решил пойти в ополчение»: не смог больше сидеть дома после гибели людей. Это был один из главных толчков к формированию русского вооруженного сопротивления.

Другие уехали в Израиль, отправились искать счастья в Европе, кто-то перебрался в Россию. Отток случился не сразу, но уезжать не прекращали с 2014 года. Психологический надлом так или иначе случился у многих. Один из участников событий на Куликовом поле, ставший легендарным танкистом в ДНР, Максим Суровикин с позывным Псих с горечью подводит черту: мы на войне до сих пор живы, а те, кто остался, спились и умерли.

Наверное, это довольно просто объяснить. Те, кто воевал в самые лихие первые годы против добробатов и ВСУ, имели перед глазами простые и понятные цели: отомстить и победить ненавистного врага, сломавшего людям жизнь. У тех, кто остался, была только цель как-то существовать дальше, приспосабливаясь к новым условиям. Принимать как своё то, что всегда было чужим. Ежедневно сталкиваться с унижением и глотать обиду, отводя глаза. Понимать, что никакие законы теперь не работают и справедливости не добьёшься.

А если будешь настаивать, придут и жестоко накажут, как это случилось с одесским журналистом Юрием Ткачевым, который никак не мог угомониться, в том числе рассуждая о причинах убийства 2 мая и виновных в нём. Но вот уже два года ничего не пишет и вообще неизвестно, жив ли ещё. Ведь и «виновными» были назначены исключительно антимайдановцы, оспаривать это запрещено изначально. С 2014 года власть Майдана официально сделала основой внутренней политики превентивное массовое убийство за политическую позицию.

Поэтому шаг за шагом, год за годом те, кто остался, были вынуждены принимать реалии «Новой Украины», которые в отношении «сепаратисткой» Одессы были даже суровее, чем в других местах. В общем-то, даже прогремевшие на весь мир методы одесских военкомов по уличному отлову мужчин оставались формой зачистки. Чем меньше потенциальных «партизан», тем лучше для власти.

Теперь она пытается представить ракетные удары по городу как доказательство своей правоты: если бы зачистили всё от русского духа раньше, Россия не пришла бы никого освобождать. Все было бы тихо-мирно, в едином патриотично-вышиваночном стиле, когда «Одессу на самом деле основали запорожские казаки». Хотя всем понятно, что, чем большие жертвы и разрушения будут спровоцированы «защитниками» в русских городах, тем лучше для единства кровавой, слетевшей с катушек «Новой Украины».

Это лишь продолжение зачистки другими формами, ведь и любой, кто укажет на намеренное размещение техники и боеприпасов в жилой застройке, — враг, подлежащий уничтожению. То, что начиналось как безобидные споры об истории и языке, выросло в монстра и раздувается от смертей и страданий, готовясь пожрать всё вокруг себя. Противостоять ему теперь разрозненным и запуганным людям невозможно.

Осуждать их за то, что десять лет назад все не встали дружно и не пошли громить мерзость Майдана, вряд ли разумно. Идейных противников «революции гидности» было много, на самом деле большинство. Но у всех этих людей не было в голове образа врага, которого нужно пойти и убить. Они не готовились к войне и опасались излишнего радикализма, предпочитая спорить «по закону» и на разумных аргументах.

У них не было организованных структур, а политические вожди, разжиревшие на бесконечном воровстве, только имитировали приверженность идеям, и как только запахло жареным — сбежали, прихватив свои миллионы. Государство с его силовыми структурами не сделало то, чего от него ждали граждане, оно уже переключилось на внешнее управление, как будто пораженное грибком-паразитом. А граждане, что совершенно для них обычно, надеялись, что всё как-то само рассосётся и можно будет наслаждаться жизнью, как и раньше.

Сожаление о несделанном, о шансе всё изменить тогда, в прошлом, разрушает не менее эффективно, чем страх: теперь слишком поздно. Уже ничего не попишешь, только принять судьбу. Нынче не Великая Отечественная, и партизанские отряды не в катакомбах не держат связь по радио с Большой землёй. Будущее Одессы зависит только от воли тех, кто хочет видеть её своей — либо «украинской, або безлюдной», либо русским городом — как это было всегда.

Но встречная воля тоже порождена 2 мая 2014 года. То, что сломило дух одесситов, дало толчок событиям тектонического масштаба. Смерть антимайдановцев в Доме профсоюзов и ярость меньшинства, не пожелавшего сдаваться, переплавились в силу, противопоставившую себя монстру, одуревшему от безнаказанности. А значит уставшие и измученные люди еще смогут вздохнуть свободно, «когда войдет обратно походкою чеканной в красавицу Одессу усталый батальон».