Иван Канаичев с позывным Канай — москвич, который дважды отправлялся добровольцем на СВО. Он участвовал в подземном десанте в Судже. В ожидании команды на штурм Канай и его сослуживцы провели в трубе газопровода шесть суток. В самый сложный момент Иван поднял боевой дух товарищей своим стихотворением.

На память об этих минутах осталось видео. Практически черный экран, на котором лишь глаза да контрастирующие с закопченным лицом зубы изредка отражают малейшие частицы света. И хриплый голос твердо читает простые строчки: «Любовь пройдёт, и жизнь не вечна, а слава о победах воспевается в веках…».

Иван родился и вырос в семье, где патриотизму учили не наставлениями, а личным примером. Прадед — ветеран Великой Отечественной войны, отец добровольцем воевал в Югославии. В детстве Иван занимался самбо и дзюдо. Крепко сложен, в хорошей физической форме. Состоит в фанатском движении московского «Спартака». Сам себя называет хулиганом, но хулиганом патриотичным.

До войны Иван работал на кинопроизводстве — обеспечивал безопасность съемок. На фронт собирался пойти еще в 2014 году, чтобы отомстить за гибель детей Донбасса. Помешала травма. А летом 2022 года принял решение пойти добровольцем. Сражался на авдеевском направлении. Потом — Соледар. В конце 2023 — начале 2024 года принял решение уйти из армии, чтобы поправить подорванное здоровье. Но когда ВСУ оккупировали Суджу — вернулся и стал одним из участников операции «Поток», которая войдет в анналы истории.

Своим подвигом Канаичев старается не зазнаваться. В интервью главному редактору ИА Регнум Иван рассказал о самых тяжелых моментах во время прохода по трубе, о том, что тот самый стих дописал прямо там, под землей. Вспомнил о своем первом штурме, гибели товарищей и вере в Бога на войне. О фанатском движении и настоящих хулиганах. И о том, как война помогла ему понять, насколько велика и разнообразна Россия.

Патриотичный хулиган

— Иван, я бы хотела, чтобы вы еще раз послушали то стихотворение (включает запись):

«Любовь пройдет, и жизнь не вечна, а слава о победах воспевается в веках.

Наступит день, и вспомнят наши внуки о тех бесстрашных стариках,

Что в бой бежали, не боялись, врагов своих стирали в прах.

А после битвы вспоминали, как братьев наших уносили на щитах.

Как птицы ада прилетали, хотели нас взорвать, поджечь,

Как смерти молча улыбались. Я вправе помнить эту сечь.

На компромисс идут лентяи, я удалил там тормоза,

Я для того прожил все штурмы, чтоб посмотреть в твои глаза».

Вижу, вам сразу стало грустно?

— Да. Будто снова пережил эти моменты. Темнота, холод, голод…

— А почему вам тогда пришло в голову читать стихи? Это, кажется, самое неподходящее занятие было. Ведь дышать было нечем. Холод и голод — это же не главные беды, которые там переживали ребята и вы.

— Помочь другим, поднять боевой дух.

— Почему вы думали, что стих с этим справится, когда так тяжело?

— Я не особо думал. Я сделал, а результат уже дал плоды.

— Вы волновались, когда читали.

— Ну, конечно. Вообще сложновато было и дышать, и говорить.

— Это волнение не было связано с ожиданием, как ребята отнесутся к стихам? Если бы они равнодушно отнеслись, вам бы, наверное, стало ещё тяжелее.

— Ни разу к моим стихам не относились равнодушно. Кому-то они нравились, кому-то не нравились, но не оставалось тех, кто был в стороне.

— Я слышала от ребят в госпитале, что на них эти стихи произвели большое впечатление. Они их действительно приободрили. Они просили вас, чтобы вы еще читали.

— Да, читал. Но не только свои. Валентина Гафта читал:

«Мамаша, успокойтесь, он не хулиган,

Он не пристанет к вам на полустанке,

В войну Малахов, помните, курган?

С гранатами такие шли под танки.

Такие строили дороги и мосты,

Каналы рыли, шахты и траншеи.

Всегда в грязи, но души их чисты,

Навеки жилы напряглись на шее.

Что за манера — сразу за наган,

Что за привычка — сразу на колени.

Ушел из жизни Маяковский — хулиган,

Ушел из жизни хулиган Есенин.

Чтоб мы не унижались за гроши,

Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,

Ушел из жизни хулиган Шукшин,

Ушел из жизни хулиган Высоцкий.

Мы живы, а они ушли туда,

Взяв на себя все боли наши, раны…

Горит на небе новая Звезда,

Её зажгли, конечно, хулиганы».

— И ветераны.

— Конечно (смеется).

— А вас когда-нибудь принимали за хулигана? Почему выбрали это стихотворение?

— Я болельщик футбольного клуба «Спартак».

— Хотите сказать, что к хулиганам сложилось несправедливое отношение?

— Ну, разные есть хулиганы.

— А вы какой хулиган?

— Патриотичный.

— Вы кем работали до СВО?

— Организация киносъемок. По безопасности.

— А в каком городе жили?

— В Москве. Я родился в Москве.

— Ну вот. Москвич, фанат футбольный… А почему на войну пошли?

— Я давно еще хотел пойти. В 2015 году. Я как только увидел донецкие села с погибшими детьми, для меня это с тех пор самая большая мотивация. Детей нельзя убивать. Дети ни в чем не виноваты. Они только родились. Это же маленькие ангелы.

— А взрослые?

— Взрослых тоже нельзя. Но именно у меня мотивация — мстить за детей, потому что это конкретное проявление фашизма.

У меня все воевали. Мой прадед, в честь которого меня назвали Иваном, прошел Великую Отечественную войну. Отец был добровольцем в Сербии. Дед не воевал, но он был доктором. По-другому людей спасал.

В общем, я тогда еще хотел поехать, но разбился при выполнении трюка на ВМХ и сломал ключицу. А вот 5 июня 2022 года принял решение, вышел из дома и поехал в армию — в легендарную 100-ю бригаду тогда еще Народной милиции ДНР.

У меня хорошая физическая форма. Еще до войны проходил курсы тактической медицины. Ну, так, для себя, чтобы знать. Мало ли что. Иногда ездил в тир. Иногда участвовал в каких-то тактических мероприятиях — тоже тренировался для себя. Ножевым боем занимался.

И я понял, что готов. Что мне пора.

Как армия начнёт лучше действовать, если к ней не будут подключаться добровольцы? Кто-то из великих русских людей сказал, что добровольцы стоят в одном шаге от престола Божьего. Потому что умереть на войне за Родину — великая честь.

Еще коллектив повлиял. Как я сказал, я являюсь болельщиком футбольного клуба «Спартак». И у нас коллектив «ОппоZиция». Мы первые, кто на баннер, это наше такое «боевое знамя», которое мы вешаем, приделали букву Z.

— А оппозиция чему?

— Уже как 20 лет это название. Мы не согласны сами по себе. Но готовы к сотрудничеству со всеми (смеется).

— То есть, когда началась СВО, то вы в слове «оппозиция» русскую З переписали на Z, чтобы показать, что в этом вы линию государства поддерживаете?

— Конечно. Мы поддерживали СВО. Начали помощь собирать. Я помню, как первый дрон купили. И потом вот я первый поехал.

— И не пожалели?

— Ни разу.

«Мало умереть»

— И что вам там пришлось делать?

— Учиться воевать. Сначала попал на полигон. У нас взводным был сербский снайпер Деян Берич с позывным Деки. На полигоне определили в разведку. Начал обучаться. И там я понял одну важную вещь: умереть для Родины слишком мало, нужно делать дела. И я начал делать. Тренироваться. У меня хорошая физическая подготовка.

— Вы хотите сказать, что на войне нужно не умереть, а вернуться с победой?

— Конечно. И я начал делать все, чтобы не погибнуть.

— А в какой момент? Из-за чего? Что вам эту мысль продиктовало?

— Общался со своими друзьями, которые уже участвовали во многих военных конфликтах. Они делились со мной своим опытом. Звонил им и интересовался, как сделать лучше. Плюс Деки много что рассказывал.

Потом у нас был такой замком Малахит. Тоже волчара бывалый. Он тоже много что рассказал, показал, научил. И вот так на протяжении каждой своей командировки я познавал что-то новое.

— Что было вашим первым боевым заданием?

— Первая моя боевая задача была в составе разведки. В случае прорыва фронта надо было взорвать какое-то нереально большое количество взрывчатки, находясь в километре от наших позиций.

— А как бы вы это сделали? Дистанционно?

— Нет. Надо было сходить, подключить, отойти, а потом уже провод взорвать. Слава Богу, все обошлось. Каждый день вдвоем с товарищем ходили туда. Тогда еще «птиц» поменьше было. Проверяли, не разорвало ли этот провод осколками. И сидели в ожидании команды.

— Страшно было ходить? Там же страшные картины.

— Да, страшно. Знаете, в какой момент было больше всего страшно?

Мы сходили, проверили. У меня товарищ зашел вовнутрь. А я шел на дистанции в 10-15 метров. И тут начался минометный обстрел. Я побыстрее начал сбегать в окоп. Прыгнул на расстояние метра и подвернул ногу. У меня был сильный вывих. И вот тогда стало страшно.

Мы тогда штурмовали подъезд к Невельскому — самому крайнему селу к Донецку.

Я лежу и понимаю, что ходить не могу. У меня поднялась температура. Естественно, сделал укол обезболивающего. И тогда стало страшно, что я оказался не в боеготовности.

— То есть тренировались-тренировались, приехали, чтобы совершать что-то, а банально подвернули ногу?

— Да.

— И что? Кто вас спас?

— Эвакуировали на следующий день, когда было чистое небо. Всё как надо сделали.

— Долго лечили ногу?

— Да нет. В течение трёх недель в себя пришла. Потом вернулся.

Прикрыть собой коляску

— А помните свой первый бой?

— Первый штурм был там же, под Невельским.

Приехали рано утром. Сидели и ждали в каком-то ангаре. Поехали штурмовать посадки. Они располагались как бы трезубцем. Часть была наша, часть — их. Заходили туда сначала два танка, а мы на БМП заезжали десантом. Я был с пулеметом. Да, я был в разведке, но народу не хватало, и штурмовые группы разбавляли всеми, кто умеет.

Приехали. По нам открыли огонь. Мы попали в этот котёл. И я принял решение не слезать с «бэхи» (БТР), а прямо оттуда начал с пулемёта работать. У меня еще «ручка» была такая удобная. Трофейная. Первый мой пулемёт был.

— А вы видели, куда стреляли?

— Конечно, видел.

— Это были просто вражеские позиции или всушники?

— Были и позиции, и частенько там враги появлялись. У них тоже были огневые точки.

— А зачем они вылезали, если вы стреляли?

— Они не вылезали. Просто там же тоже происходит какое-то движение.

— Вы в этот момент не жалели, что оказались на войне? Или адреналина было слишком много?

— И адреналина было слишком много. И я понимал, что на той стороне от людей осталась одна оболочка. Это же сатанисты. Я видел все зверства, которые они совершали.

— Какие?

— Как пытали наших ребят. И рассказы, и видео какие-то в то время гуляли. А мертвых детей сам видел. Еще в 2022 году меня отпустили отдохнуть. И в одном из районов Донецка увидел ребенка, разорванного снарядом. Маленькая девочка. Она же еще жить не начинала…

Они бьют по живому городу, где живут старики и дети. В интернете есть хорошая картинка: русский военный прикрывает собой детскую коляску, укрофашистский военный прикрывает себя коляской. Вот в этом разница между нами и ими.

— Как думаете, вы могли бы в такой момент опасности прикрыть детскую коляску собой?

— Конечно.

— А был момент, когда вы кого-то прикрывали?

— Был такой момент. Товарищей и прикрывал, и эвакуировал.

— То есть вы для себя вопрос решили, что можете пожертвовать собой, если на ваших глазах в этом будет нуждаться ребенок?

— Конечно. Слава Богу, у меня таких ситуаций не было. Я не встречал детей на линии боевого соприкосновения.

Знаете, я люблю свою Родину. Мой патриотизм воспитали герои, которые спасали детей в Беслане и освобождали «Норд-Ост». Может быть, я для этого и рождён был. Но, слава Богу, у меня такой ситуации не было. Значит, такого не должно быть.

— Рождены, чтобы тоже в нужный момент вступить в бой и пожертвовать собой?

— Не то, что бы пожертвовать собой — спасти кого-то. Наверное, это больше про честь, отвагу и долг.

Кому-то надо

— Вообще, меня мотивирует такое слово «надо». Вот с детства. Я маленький был и очень отказывался таблетки пить. И мне мама говорила: «Надо. Это полезно. Ты же мужчина». Я грыз их и проглатывал. И вот так дальше все складывалось.

— Это мама вам объяснила, что такое «надо»? Что когда человек живет, ему приходится делать то, что надо.

— И мама, и папа тоже. И тренеры. Я самбо и дзюдо занимался.

— Был у вас такой момент в детстве, когда «надо», а вы совсем этого не хотели?

— В третьем классе я к соревнованиям готовился по дзюдо. Мне надо было прийти на тренировку. А у меня был день рождения. В школе тогда в две смены учились. Я учился во вторую смену, и у меня еще вечером была тренировка. И вот пошел я не на день рождения, а на тренировку.

— А что вы себе говорили?

— «Ну, надо». Так и говорил.

— День рождения бывает раз в году, а тренировка каждый вечер. Можно же одну тренировку пропустить?

— Это же не просто тренировка. Это была подготовка к соревнованиям. Было болезненно, тяжело. Даже слезу, помню, пустил.

— И все-таки, как вы думаете, для чего человек рождается на свет? Для того, чтобы все эти «надо» исполнять?

— Где-то вычитал недавно: «Жизнь не нужно пытаться понять, ее нужно прожить». Для этого, наверное.

— Осенью 2022 года объявили частичную мобилизацию. Сколько было людей, которые убежали от этой мобилизации? Так почему для вас это «надо» — весомое, а для них — нет?

— На это влияет воспитание, пример семьи, круг общения. Вот у меня круг общения, где все любят Родину.

Взять ту же нашу «ОппоZицию». Мы уже 20 лет вместе на футбол ходим. И еще до войны все наши разговоры были о величии Родины и о ее поддержке.

Я поддерживаю Родину и каждое решение нашего Верховного главнокомандующего.

— Да, вы находились в таком кругу. И в семье было соответствующее воспитание. Но вам же мама и папа не говорили каждый день: «Сынок, если начнется война, надо будет пойти Родину защищать». Они же как-то по-другому передавали вам эти посылы?

— Батя примером своим показал. Он в Сербии воевал.

— А вам сколько лет было?

— Это был 92-93 год. Мне тогда четыре-пять было.

— И вот это на вас произвело такое впечатление в четыре года?

— Конечно. Я же знал, что папа поехал защищать. Точнее, то, что папа поехал защищать, — единственное, что я понимал.

— И папа потом не жалел, что поехал?

— Нет. Кто-то же должен этим заняться. Кто-то должен быть хорошим, а кто-то — плохим. Кому-то надо, хвост поджав, в Казахстан убежать, а кому-то надо и Родину защищать. А то как баланс и гармония в мире будут?

— Мне кажется, они никакого баланса не создали. Гораздо больше людей, которые никуда не побежали и остались. И даже одним тем, что они остались, они всё равно Родину защищают.

— На самом деле это вопрос спорный.

В одном из добровольческих отрядов со мной парнишка воевал. И очень достойно воевал. Много сделал дел. Так вот, он в свое время «заменжевался» из-за круга общения. Вот они там переобщались и уехали в Казахстан. Но там он понял, что вообще не вариант там находиться, и вернулся.

Осознание же ко всем приходит.

Сейчас же еще идет информационная война за человеческие умы и души. Это сейчас более-менее стало нормально. А перед этим сколько было людей, которые открыто заявляли, что не поддерживают СВО? Времена меняются. Молодежь — она же впитывает все, как губка. Это у меня в документах и рекомендациях написано «идеологически выдержан». А другие неокрепшие умы? Среди них должна проводиться работа.

— А какая? С вами никто такую работу не проводил.

— Почему? Я ездил в спортивный клуб «Гладиатор». Там занимался. Там у нас были тренеры из ветеранов чеченских кампаний. В «Самбо-70» тоже все любили Россию. Я же говорю, что тренеры тоже вложили много.

— И этот парень, который в Казахстан убежал, — он же не просто вернулся в Россию, но ещё и на войну пошёл?

— Да. Через некоторое время ушел на войну в составе добровольческого отряда.

— И не жалел об этом?

— Нет. Воевал достойно, отважно.

— Не знаете, что с ним сейчас?

— Жив-здоров. Только хромает слегка после ранения.

— И что он говорил о том своём бегстве?

— Испугался. Такие тоже люди есть. Но он вернулся и показал класс. Думаю, он не один такой. Люди же, бывает, заблуждаются. Людей надо прощать за ошибки.

— А вы готовы простить тех, которые уехали и просто тихо сидят там, ничего плохого не говорят про страну, а потом вернутся, когда война закончится?

— Положиться на такого человека точно не смогу. И совместных дел тоже не хотел бы иметь. Вообще, я задумывался вот над этим вопросом. А вот если сейчас их не пустят в страну или какая-нибудь ерунда произойдет, что они останутся? Они же не просто Родину бросили. Они же оставили могилы своих предков и своих родственников. Пускай они, конечно, там живут своей жизнью.

«Одно большое чудо»

— А был у вас такой момент на войне, когда вы вдруг понимали, что тут присутствует Бог? Я понимаю, что о Нем, конечно же, в момент адреналина, боя и штурма не думаешь, но, может быть, был такой момент?

— Ой, я думаю. Вы знаете, сколько я молился? Я, наверное, за все свои 36 лет столько не молился, как за время, проведенное на СВО.

— А как вы молились?

— По-разному. Иногда молитвами, иногда своими словами на «Ты».

— А о чем молились?

— Воевать достойно, не попасть в плен, вернуться целым.

— А Он слышал?

— По-любому слышал, раз я здесь сижу. Чудеса случались.

— А вы никогда не думали, почему чудо для одних происходит, а для других — нет?

— Пути Господни неисповедимы. Есть моя зона ответственности, а есть Вселенная, или Бог. Как хотите, так и называйте. Я в своей зоне ответственности делаю определённые действия, а там, если мне что-то надо, Бог мне благоизволит. Если мне это не надо, то Бог не даёт этого.

— В трубе было что-то похожее на чудо?

— Труба — это вообще одно большое чудо. Я никогда не думал, что мой человеческий ресурс способен на такое.

— А вы понимали, куда идёте?

— Да.

— И вы понимали, что будет так сложно?

— Понимал. Думал, чуть-чуть полегче будет, но оказалось очень сложно.

— Вам сказали, что вы должны пройти эту трубу, выйти и уже штурмовать врага в Судже. А в этот момент жители Суджи и всего района уже семь месяцев сидели в оккупации и очень вас ждали.

— Конечно. Мы же шли спасать своих.

— Это было главной мотивацией залезть в трубу?

— Да.

Знаете, когда я вернулся после третьей командировки, я решил, что не буду больше воевать, потому что я очень сильно промерз, когда под Соледаром находился.

— Вы спали на земле в окопе? Почему вы промерзли?

— Промерзали. В декабре у меня контракт закончился. Холодно было. Еще и все эти штурмовые действия. Такое впечатление, что сейчас пальцы на ногах отвалятся. Не чувствуешь их. Но обморожения у меня не было. У меня хорошая всегда обувь была, качественная. Страх был, что я усну и не проснусь от холода. Или, бывало, я просыпался от того, что у меня адски втянуло почки.

— А как в таком состоянии можно штурмовать?

— Когда штурмуешь — тепло становится. Адреналин же. А потом адреналин отпускает, и опять холодно.

— И вы приняли решение, что нет?

— Да, я решил прийти в себя, подлечить здоровье.

Это был конец 2023 года.

И вот я приехал. Проверил, всё ли со здоровьем в порядке. Начал приходить в себя, в баню ходить на постоянной основе.

— Вы вернулись, грелись в бане, не собирались больше идти воевать. И что же вас заставило?

— У нас оккупировали Суджу. Я не мог остаться безучастным. Друзья, с кем работаю в кино и хожу на футбол, подсобрали мне некоторую экипировочку, и я поехал.

— И вы записались куда?

— Попал к лучшим из лучших — группе «Аида». Там уже были друзья, с кем мы давно знакомы. Пересекались в разных местах.

«Не каждого мама богатырём родила»

— А можете описать вообще, как там было в трубе? Вот вы туда зашли, кромешная тьма, дышать нечем.

— Это просто очередная боевая задача. Везде тяжело. Но там было немного тяжелее, чем в других местах. Темно, холодно, душно.

— Не все выдерживали. Дышать было нечем, и пить было нечего…

— Я когда смотрел вглубь трубы, у меня были галлюцинации, что это такой арочный свод, и за этим арочным сводом какой-то замок с виноградной лозой. Да, вот так вот было у меня.

— Где можно утолить жажду и отдохнуть?

— Да, да. Бывало, слышалось, как вода течет.

— Но вы понимали, что это бред?

— Конечно, понимал. Откуда в трубе арочный свод?

— И вы там шесть дней пробыли? Я встречалась с вашей группой сразу, как только они вернулись из Суджи. Они говорили, что вы за пять дней прошли трубу, а на шестой день, когда вы читали стихи, просто сидели и ждали, когда подойдут остальные. А вы заходили первыми, поэтому оказались раньше всех.

— Мы же ребята подготовленные, крепкие. Шли и шли. Проходили по 10 отрезков по 12-15 метров.

— А почему так тяжело? Почему так долго шли?

— Потому что идешь, скрючившись. Высота трубы всего метр сорок. Еще там скользко и душно.

— Ну а почему не было желания повернуть и бежать назад?

— Так я по доброй воле всё прошёл.

— То есть ни разу не было у вас желания выскочить из неё?

— Нет.

— Но вы же даже не знали, выйдете вы или нет.

— Конечно, не знал. Хотя нет. Я знал, что я выйду. Я знал, что останусь жив.

— Откуда?

— Было такое предчувствие.

— Просто вы так об этом говорите и смеётесь, но я знаю, что это было очень тяжело. Это было за гранью человеческих возможностей. Почему вы себе не говорили: «Почему они там, а я за всех отдуваюсь»?

— Да ни за кого не отдуваюсь. Я же — «Канай-Машина». Если Родина меня туда отправила — значит, я лучший. Не каждого мама богатырём родила на этом свете.

Конечно, труба — это самое серьезное мероприятие в моей жизни. Но мои братья по оружию тоже совершают подвиги. Я каждому из них благодарен за то, что я сегодня живу в своей стране, говорю по-русски на своем родном языке. Являюсь тем, кто я есть.

— А почему тогда, когда на шестой день вы там ждали у выхода, возникло это желание почитать стихи?

— Я же говорю: чтобы поддержать боевой дух товарищей.

— А как вы почувствовали, что они в этом нуждаются?

— Мы же уже все давно знакомы. Даже узнаем друг друга по походке в темноте. Мы знаем, как каждый из нас кашляет, храпит, сопит. Появляется такая незримая нить братства, когда переживаешь все вот эти моменты.

— И когда вы, наконец, получили команду выходить из трубы, вы вышли и что делали?

— Пошли выполнять боевую задачу.

— А что вы увидели перед собой?

— Я сначала, честно говоря, не то, что увидел — я опьянел. Как вдохнул кислород, и у меня аж ноги повело. Я прям змейкой пошел. Помню этот момент.

— А куда вы шли хоть?

— Шли группами за командиром.

— Людей, которые шестеро суток шли по трубе, а потом, как пьяные, двигались змейкой, сразу отправили на штурм?

— Ну да. А что делать?

— А передохнуть? А попить?

— Там нашли и попить, и передохнуть.

— А что вы попили?

— Первый раз я пил из лужи. Хотя нет — первый раз мы нашли замерзшую воду там, в окопах.

— И потом как развивался штурм?

— Зачем эти подробности? Всё зачистили, боевая задача выполнена.

— И когда вы отдохнули?

— Когда нас эвакуировали. Меня просто в больницу потом эвакуировали. Хочу передать благодарность нашему начмеду, Апти Аароновичу Алаудинову, «Аиду» и «Буре» за то, что взялись за нас. Отвезли в госпиталь, сделали компьютерную томографию и начали колоть различные препараты.

— А вы сейчас чувствуете, что совершили подвиг?

— Стараюсь не зазнаваться. Подвиг и подвиг. Удосужилось мне совершить его, я очень благодарен.

— А там вы в трубе молились?

— Ой, да.

— А молились о чём?

— Чтобы поскорее бы все это закончилось. Пройти её.

— А как в трубе на пределе сил под землёй, когда до неба далеко, понять, что тебя слышат?

— Да по-любому слышат. Бог покруче любой рации.

Боевое братство

— Есть стереотип, что футбольные фанаты любят гонять всех нерусских. Это имеет к вам отношение?

— Ну как нерусских?

Есть клуб. Есть город Москва. Москва — город многонациональный. Есть москвичи, кто здесь родился. И москвичи бывают разных национальностей. У меня среди друзей есть татары, дагестанцы. И все мы болеем за один клуб. И такие же есть ребята из другого клуба.

И потом, всё, что происходит на футболе, остаётся на футболе (смеется).

У меня случай был в одном из добровольческих отрядов. Мы там собрались на какое-то мероприятие. Подходит ко мне один:

— О, Канай, здорово!

— Здоров. Мы что, знакомы?

— Да. Ты в таком-то году перед матчем «Спартак» — ЦСКА, когда еще в «Лужниках» играли, «нахлобучил» нас с ребятами со своими пацанами.

— И потом вы вместе воевали?

— Не в одном подразделении. Но да, вместе воевали. Прикрывали друг друга.

— А потом вы пришли в «Ахмат», и там много чеченцев.

— Да у нас там все были. И калмыки, и множество дагестанских национальностей, и буряты. Было прикольно. Все рассказывали, кто где живет, у кого какая местность, обычаи. Фотки показывали.

Кстати, я сейчас по городам езжу — так выправляю свое психоэмоциональное состояние. Побывал в Грозном, в Ростове и Самаре.

— Как вам Грозный?

— Мне понравилось. Чистенько, город безопасный, красиво всё так.

— Мне тоже Грозный очень нравится. Но всё равно же там другие традиции, другие правила.

— Да какие там правила? Единственное, что там в шортах не ходят. Жарковато. Религиозный аспект. Причём как турист я бы мог приехать и походить в шортах, но из уважения к братьям-чеченцам не стал. Ходил в штанах, как положено.

— А можно сказать, что вы из-за СВО лучше узнали страну и национальности, которые её населяют?

— Ну да, у меня появилось много новых интересных знакомых. Многогранная страна, очень крутая у нас.

— Эта многогранность как-то особо чувствовалась на СВО? Тут парень татарин, тут дагестанец, тут чеченец, тут русский?

— Знаете, что я почувствовал? Единство. Нас всех объединяет мужское: духовные принципы, честность, уважение.

— А что же, у мужчин какие-то свои духовные принципы?

— Конечно. Поддержка, помочь товарищу в беде, поддержать по-братски, поржать, поделиться тем, что чувствуешь.

— Был какой-то такой момент на войне, когда вам было невыносимо жаль кого-то, что-то или себя?

— Друга одного было очень жаль. Такой хороший парень был. Позывной Сухарь, из питерских фанатов. Его, Царствие ему Небесное, разорвало снарядом пополам, прямо под броник.

Я с ним так хорошо общался. Помню, у меня была неслабая контузия. Я дошел до позиции прям в очень плохом состоянии. Выпил две ацетилки, попил воды и сразу уснул. Просыпаюсь, а он разогрел перловочку с мясом и мне дал. Я к нему прямо теплом пропитался. Как вы заметили по мне, я люблю покушать. И прямо подружился с ним. Не ожидал вообще того, что он это сделает…

И как-то раз я пришел с одного места и на позиции прилег в блиндаже покемарить часик-полтора. У меня было свободное время, скажем так. А его разорвало. Он вышел из блиндажа, и как раз начали «накрывать», и прямо туда в окоп попало.

— И вы его доставали?

— Да, я его эвакуировал. Тело уже. Ужасная картина была…

— А как вы начали стихи писать?

— Да давно. Еще в школе.

— А на войне писали?

— И на войне что-то писал.

— Был какой-то такой момент, когда что-то случилось, и вы просто от того, что много страданий или эмоций, сели и написали стихи?

— Ну да. В трубе.

— Вы вот те стихи в трубе написали?

— Частично дописал.

— Вы шли, считали 99,98,97, и к вам вдохновение пришло?

— Нет. Когда мы остальных ждали.

— Вы сидели и слова начали приходить? Или вы их начали придумывать?

— Знаете, ко мне вдохновение приходит странным образом. Бах — и приходит. Могу проснуться и начать писать.

— А мысль?

— Это да. Главное — изложить мысль, чтобы человек понял. Держать диалог со слушателем — вот это главное для меня.