Этой весной я была в Курской области, рядом с только что освобождённой Суджей.

Иван Шилов ИА Регнум

Я записала множество интервью: и с людьми, которые провели семь месяцев под оккупацией, и с бойцами, участвовавшими в операции «Труба». Каждый разговор уникален.

Настал момент вас познакомить с семьёй Белобровых, пережившей оккупацию в Судже. Интервью с Светланой Белобровой записано на телефон в пункте временного размещения в день эвакуации.

На наших глазах погибла семья

— Как вы узнали о том, что началось украинское наступление?

— Мы проснулись от такого удара, что у нас подпрыгнул дом. Мы, как слышали раньше, когда приезжали в свой дом в деревне, слышали, что прилетает. Ну, как, уже знали. И мы проснулись от такого удара. Прилетала авиация. И HIMARS или что-то такое, недалеко от нас.

И все, у нас потух свет. Муж сказал: это все. Это наступление. Ну и в соцсетях уже стали писать, муж следил. Так мы узнали, что нас бомбили.

— И вы не успели выйти?

— Не успели выйти, потому что это все случилось шестого (августа) рано утром, а сын старший в ночь с шестого на седьмого пошел на работу. И как мы оставим сына? Мы ждали его полночи, на нервах, все издергались…

— Он вернулся?

— Вернулся, все нормально. И потом… И потом уже ехать было опасно, потому что по нашей улице… дроны били в гражданские машины. На наших глазах попали в машину, там погибли все: муж, жена, ребенок.

— Вы это не из окна видели?

— Мы были на улице. И после этого как-то понятно… ты не уедешь, все. Остается только прятаться.

— И вы ушли в подвал после этого?

— Нет, мы жили в квартире все эти семь месяцев.

Домой к нам приходили, искали наших военных. Вежливо. Попросили зайти в квартиру, посмотреть. Все, больше потом не ходили. Но вообще мы видели, как они ходили в соседний дом. Мародерили. Вытаскивали все: золото, бытовую технику, машины…

— А у вас ничего не тронули?

— Пытались, конечно. Мы машину свою сколько раз отбивали. Пять раз за день могли приехать разные люди.

— Батя, машина нужна? — Да, нужна. — Ну ладно, все.

Другие приезжают через час-полтора. Следующие заезжают. Но бывало и такое, что чуть ли не расстреливали.

— Почему вы эту машину защищали, за нее же убить могли?

— Защищали до последнего. Потому, что когда работаешь на эту машину полжизни… Ну, спасли, отбили.

— А дети как себя чувствовали?

— Детей не трогали. Муж как-то встретил на улице украинца, и он говорит: «Детям скажи, чтобы ничего не трогали на дороге, не брали в руки ничего, ни предметы, ни деньги».

Вам рыть окопы, а детей отдадим на органы

— Вы, наверное, проживали каждый день со страхом? Просто как мать.

— Да, как мать — со страхом, конечно. Не столько день, сколько ночь. Потому что ночь, и начинаются прилеты: бабах, и бабах, и бабах. Куда оно летит? Куда оно прилетит? День как-то еще держишься, а ночь уже страшно.

Но мы друг друга поддерживали. Старались. Муж говорил: «Ты — мать. Держись, держись».

— А старшего не трогали?

— Не трогали. Один раз был инцидент. Мы узнали, что они две недели здесь, потом по ротации уходят, приходят другие. И однажды пришли такие веселые… обкуренные, что ли. И началось: «Вы сейчас пойдёте окопы рыть, а детей мы на органы…» Конечно, было страшно. Но они боялись комендатуры. Если упомянуть комендатуру, они уходили. Но это было один раз.

А обычно — просыпаешься утром, нужно кормить семью. Нужно постирать. Нужно что-то по дому сделать. Нужно держать себя.

— Что было самое ужасное?

— Все эти свисты, прилеты. За себя страха не было, но за детей — да. Что касается жестокости… У нас, в пристанционной части города, такого не было. А вот в городе, на улицах Гончаровка, Онищенко, там, говорят, были очень жестокие.

— А дети как переживали?

— Мы держались. Позитив на позитиве… Песни пели. Вот (кивает на дочь) батареечка-энерджайзер. И, глядя на неё, как руки опускать?

Родственники, говорили, приезжайте к нам. Но как мы приедем, когда ехать опасно?

Продукты у нас все были, мы запаслись. Мы сложили печь. Пекли хлеб. Менялись едой с соседями: хлеб, картошка, молоко, мясо. Все помогали друг другу.

— Но вы воспринимали жизнь в эти месяцы как оккупацию?

— А как это по-другому назовешь? Потому что везде украинцы, везде украинцы.

— Они не пробовали вести политические разговоры?

— Нет. Предлагали выехать через Украину в Россию. Мы сказали нет, если будем выезжать, то сразу в Россию. Не через Украину, не через другие такие страны.

— Надеялись, что вы захотите на Украину?

— Да. Вот они сделали такое доброе дело, людей вывезли, вот они такие хорошие.

— А вы почему отказались?

— Ну как? Чужая страна. Приехал на Украину — и ты бесправный русский. Тем более мы насмотрелись на всё вот это, что они творят. Нас они не трогали, но вывезли же все из города. От целого автотранспортного предприятия — всю технику. Ограблены были все магазины, все. Весь металл вывозят, доски, все-все-все. Такая вот бедная несчастная страна, приехали пограбить.

— Это противно?

— Ну, представьте, если ваша вещь и кто-то пришел и забрал. Когда вы такая богатая страна, «мы — в Европу» — и вы же грабите.

— Но были люди, которые соглашались уехать?

— Да, были такие. Может, тяжело им было, не знаю, рассчитывали вернуться…

— Вам не казалось, что это будет длиться просто вечно? Семь месяцев — это очень долго.

— Нет, нет, не казалось. Вот только что было 6 августа, а потом скоро и Новый год. Мы так считали: может, после Нового года придут наши.

Мы знали, что наши нас не оставят

— И Новый год отметили?

— Ну да. У нас были игрушки, искусственная ёлка. Конфеты, лимонад.

— А что загадывали?

— Я желала, чтобы быстрее все закончилось.

— А что самое тяжелое было в оккупации?

— Когда в подвале сидели, 8 марта прилетела на дорогу ракета, у нас просто окна вывалились в квартире.

— У вас не было такого настроения: вот Москва там живет своей жизнью, а вы отданы как жертва?

— Нет, мы не думали, что мы жертва… Ну, так произошло. Нас не оставят, нас по-любому когда-то освободят.

— Как вы думали, мы переживали за вас — или жили своей жизнью?

— Человек успел выехать, значит, ему хорошо. Если люди не знают этого, то лучше им и не знать.

— Мы переживали очень сильно…

— Это понятно. Мы слушали новости российские, по приемнику. Освобождают территории, вывозят, восстанавливают, помощь оказывают.

— Не было момента, когда вы думали, что вас бросили?

— Нет, нет. Не было такого. Мы всегда надеялись, что когда-то это закончится. Армия наша все-таки самая сильная.

— И даже несмотря на то, что наша армия отступила?

— Потому что в украинскую армию было настолько вложено — и технически, и финансово. Но мы все равно верили, что это закончится, что наша армия сильнее и не может быть такого, чтобы нас не освободили.

Чумазые, в красных повязках

— Сейчас Суджа освобождена. Каким был для вас день возвращения нашей армии?

— Мы заметили, что начали украинцы уходить группами. Муж был на придомовой территории. И мы с подругой увидели, как ходят солдаты между домами — такие чумазые все… Я присмотрелась — а у них красные повязки. Муж говорит: «Ребята, вы наши?» Они: «Наши!»

Ну, эмоции, конечно, были. Особо на улице мы не были, потому что шла зачистка. Потом еще группа и еще!

— Что вы почувствовали тогда?

— Я расплакалась.

— Вы знаете, за шесть дней в трубе кто-то умер, потому что там было нечем дышать. Они умирали, чтобы дойти до вас. Что вы сейчас думаете об этих солдатах?

— Большие молодцы (плачет).

— Когда Суджу захватили, мы считали, что произошло что-то жуткое…

— А мы верили, что это скоро закончится…

— Мне казалось, что когда мы вернемся отсюда, это будет такая острая, чистая радость. Но сейчас острой радости почему-то нет.

— Может, просто усталость. Потому что долго ждали… Но, конечно, радость.

— Спасибо вам, что вы выжили. Что вы будете делать теперь?

— Мы пытаемся выехать в Курск. В школу надо, учебный год закончить. Дочка в седьмом классе, сын в девятом. Там буду устраиваться на работу. И выплаты сейчас подняли…

— В Суджу не вернетесь?

— Нет. Столько пережито…

— А муж ваш где?

— Муж остался там пока. И кот наш трусишка, в ПВР его не очень-то разместишь… Муж хочет на машине приехать, когда будет безопасно.

— Мужу эта машина все-таки очень дорога…

— Потому что она досталась трудно, собирал копеечку к копеечке. Наша, отечественная машина, обычная. Ну, человек такой.

— А кем вы работаете?

— Муж занимается настройкой оборудования. А я — помощник воспитателя в детском саду.

— Поэтому у вас такой спокойный голос… Спасибо, Светлана Александровна!