Этой весной я была в Курской области, рядом с только что освобождённой Суджей. Я записала множество интервью: и с людьми, которые провели семь месяцев под оккупацией, и с бойцами, участвовавшими в операции «Труба». Каждый разговор уникален. Настал момент вас познакомить с семьёй Белобровых, пережившей оккупацию в Судже. Интервью с Светланой Белобровой записано на телефон в пункте временного размещения в день эвакуации. На наших глазах погибла семья — Как вы узнали о том, что началось украинское наступление? — Мы проснулись от такого удара, что у нас подпрыгнул дом. Мы, как слышали раньше, когда приезжали в свой дом в деревне, слышали, что прилетает. Ну, как, уже знали. И мы проснулись от такого удара. Прилетала авиация. И HIMARS или что-то такое, недалеко от нас. И все, у нас потух свет. Муж сказал: это все. Это наступление. Ну и в соцсетях уже стали писать, муж следил. Так мы узнали, что нас бомбили. — И вы не успели выйти? — Не успели выйти, потому что это все случилось шестого (августа) рано утром, а сын старший в ночь с шестого на седьмого пошел на работу. И как мы оставим сына? Мы ждали его полночи, на нервах, все издергались… — Он вернулся? — Вернулся, все нормально. И потом… И потом уже ехать было опасно, потому что по нашей улице… дроны били в гражданские машины. На наших глазах попали в машину, там погибли все: муж, жена, ребенок. — Вы это не из окна видели? — Мы были на улице. И после этого как-то понятно… ты не уедешь, все. Остается только прятаться. — И вы ушли в подвал после этого? — Нет, мы жили в квартире все эти семь месяцев. Домой к нам приходили, искали наших военных. Вежливо. Попросили зайти в квартиру, посмотреть. Все, больше потом не ходили. Но вообще мы видели, как они ходили в соседний дом. Мародерили. Вытаскивали все: золото, бытовую технику, машины… — А у вас ничего не тронули? — Пытались, конечно. Мы машину свою сколько раз отбивали. Пять раз за день могли приехать разные люди. — Батя, машина нужна? — Да, нужна. — Ну ладно, все. Другие приезжают через час-полтора. Следующие заезжают. Но бывало и такое, что чуть ли не расстреливали. — Почему вы эту машину защищали, за нее же убить могли? — Защищали до последнего. Потому, что когда работаешь на эту машину полжизни… Ну, спасли, отбили. — А дети как себя чувствовали? — Детей не трогали. Муж как-то встретил на улице украинца, и он говорит: «Детям скажи, чтобы ничего не трогали на дороге, не брали в руки ничего, ни предметы, ни деньги». Вам рыть окопы, а детей отдадим на органы — Вы, наверное, проживали каждый день со страхом? Просто как мать. — Да, как мать — со страхом, конечно. Не столько день, сколько ночь. Потому что ночь, и начинаются прилеты: бабах, и бабах, и бабах. Куда оно летит? Куда оно прилетит? День как-то еще держишься, а ночь уже страшно. Но мы друг друга поддерживали. Старались. Муж говорил: «Ты — мать. Держись, держись». — А старшего не трогали? — Не трогали. Один раз был инцидент. Мы узнали, что они две недели здесь, потом по ротации уходят, приходят другие. И однажды пришли такие веселые… обкуренные, что ли. И началось: «Вы сейчас пойдёте окопы рыть, а детей мы на органы…» Конечно, было страшно. Но они боялись комендатуры. Если упомянуть комендатуру, они уходили. Но это было один раз. А обычно — просыпаешься утром, нужно кормить семью. Нужно постирать. Нужно что-то по дому сделать. Нужно держать себя. — Что было самое ужасное? — Все эти свисты, прилеты. За себя страха не было, но за детей — да. Что касается жестокости… У нас, в пристанционной части города, такого не было. А вот в городе, на улицах Гончаровка, Онищенко, там, говорят, были очень жестокие. — А дети как переживали? — Мы держались. Позитив на позитиве… Песни пели. Вот (кивает на дочь) батареечка-энерджайзер. И, глядя на неё, как руки опускать? Родственники, говорили, приезжайте к нам. Но как мы приедем, когда ехать опасно? Продукты у нас все были, мы запаслись. Мы сложили печь. Пекли хлеб. Менялись едой с соседями: хлеб, картошка, молоко, мясо. Все помогали друг другу. — Но вы воспринимали жизнь в эти месяцы как оккупацию? — А как это по-другому назовешь? Потому что везде украинцы, везде украинцы. — Они не пробовали вести политические разговоры? — Нет. Предлагали выехать через Украину в Россию. Мы сказали нет, если будем выезжать, то сразу в Россию. Не через Украину, не через другие такие страны. — Надеялись, что вы захотите на Украину? — Да. Вот они сделали такое доброе дело, людей вывезли, вот они такие хорошие. — А вы почему отказались? — Ну как? Чужая страна. Приехал на Украину — и ты бесправный русский. Тем более мы насмотрелись на всё вот это, что они творят. Нас они не трогали, но вывезли же все из города. От целого автотранспортного предприятия — всю технику. Ограблены были все магазины, все. Весь металл вывозят, доски, все-все-все. Такая вот бедная несчастная страна, приехали пограбить. — Это противно? — Ну, представьте, если ваша вещь и кто-то пришел и забрал. Когда вы такая богатая страна, «мы — в Европу» — и вы же грабите. — Но были люди, которые соглашались уехать? — Да, были такие. Может, тяжело им было, не знаю, рассчитывали вернуться… — Вам не казалось, что это будет длиться просто вечно? Семь месяцев — это очень долго. — Нет, нет, не казалось. Вот только что было 6 августа, а потом скоро и Новый год. Мы так считали: может, после Нового года придут наши. Мы знали, что наши нас не оставят — И Новый год отметили? — Ну да. У нас были игрушки, искусственная ёлка. Конфеты, лимонад. — А что загадывали? — Я желала, чтобы быстрее все закончилось. — А что самое тяжелое было в оккупации? — Когда в подвале сидели, 8 марта прилетела на дорогу ракета, у нас просто окна вывалились в квартире. — У вас не было такого настроения: вот Москва там живет своей жизнью, а вы отданы как жертва? — Нет, мы не думали, что мы жертва… Ну, так произошло. Нас не оставят, нас по-любому когда-то освободят. — Как вы думали, мы переживали за вас — или жили своей жизнью? — Человек успел выехать, значит, ему хорошо. Если люди не знают этого, то лучше им и не знать. — Мы переживали очень сильно… — Это понятно. Мы слушали новости российские, по приемнику. Освобождают территории, вывозят, восстанавливают, помощь оказывают. — Не было момента, когда вы думали, что вас бросили? — Нет, нет. Не было такого. Мы всегда надеялись, что когда-то это закончится. Армия наша все-таки самая сильная. — И даже несмотря на то, что наша армия отступила? — Потому что в украинскую армию было настолько вложено — и технически, и финансово. Но мы все равно верили, что это закончится, что наша армия сильнее и не может быть такого, чтобы нас не освободили. Чумазые, в красных повязках — Сейчас Суджа освобождена. Каким был для вас день возвращения нашей армии? — Мы заметили, что начали украинцы уходить группами. Муж был на придомовой территории. И мы с подругой увидели, как ходят солдаты между домами — такие чумазые все… Я присмотрелась — а у них красные повязки. Муж говорит: «Ребята, вы наши?» Они: «Наши!» Ну, эмоции, конечно, были. Особо на улице мы не были, потому что шла зачистка. Потом еще группа и еще! — Что вы почувствовали тогда? — Я расплакалась. — Вы знаете, за шесть дней в трубе кто-то умер, потому что там было нечем дышать. Они умирали, чтобы дойти до вас. Что вы сейчас думаете об этих солдатах? — Большие молодцы (плачет). — Когда Суджу захватили, мы считали, что произошло что-то жуткое… — А мы верили, что это скоро закончится… — Мне казалось, что когда мы вернемся отсюда, это будет такая острая, чистая радость. Но сейчас острой радости почему-то нет. — Может, просто усталость. Потому что долго ждали… Но, конечно, радость. — Спасибо вам, что вы выжили. Что вы будете делать теперь? — Мы пытаемся выехать в Курск. В школу надо, учебный год закончить. Дочка в седьмом классе, сын в девятом. Там буду устраиваться на работу. И выплаты сейчас подняли… — В Суджу не вернетесь? — Нет. Столько пережито… — А муж ваш где? — Муж остался там пока. И кот наш трусишка, в ПВР его не очень-то разместишь… Муж хочет на машине приехать, когда будет безопасно. — Мужу эта машина все-таки очень дорога… — Потому что она досталась трудно, собирал копеечку к копеечке. Наша, отечественная машина, обычная. Ну, человек такой. — А кем вы работаете? — Муж занимается настройкой оборудования. А я — помощник воспитателя в детском саду. — Поэтому у вас такой спокойный голос… Спасибо, Светлана Александровна!