В марте 2022 года известный украинский писатель, христианский публицист и телеведущий Ян Таксюр был арестован Службой безопасности Украины по обвинению в государственной измене в пользу России.

Иван Шилов ИА Регнум

В 2023 году Шевченковский суд Киева приговорил его к 12 годам лишения свободы.

Вскоре Ян Ильич уехал в Россию в рамках обмена пленными.

ИА Регнум начинает публикацию избранных глав из книги Таксюра «Как я был «зрадником» украинской державы», где он рассказывает о пережитом в последние годы и пытается понять, «что же все-таки произошло с Украиной и ее несчастными заплутавшими гражданами».

ПО ТРОЕ К СТЕНКЕ, ИЛИ ВАЖНЫЙ ДЕНЬ МОЕЙ ЖИЗНИ

То, о чем сейчас расскажу, возможно, стоило сохранить в тайне. Кто-то заподозрит в нескромности или тщеславии. Да и сам я думаю: может ли христианин выносить на суд незнакомых людей такие переживания. Может, хочу представить себя в героическом ореоле? Мучеником и страдальцем?

Несмотря на всю пошлость подобных желаний, прислушиваюсь к своей совести. Да нет, вроде ничего такого не обнаруживаю. Конечно, немного неловко. Но ведь не по моей же доблести всё произошло.

Тем более, нет у меня никакой доблести. Я по природе человек робкий, иногда малодушный. Ясно, что не моя была воля на то, что случилось в этот день.

Утро 12 марта 2022 года. Суббота. Тюрьма СБУ. Дверь камеры распахивается. На пороге высокий человек с автоматом. Лица не могу рассмотреть. Оно тёмное, мрачное. От него льётся ненависть.

— На выход! С вещами! Быстро!

Голос хриплый, лающий. Такой, что собираюсь мгновенно.

В коридоре какие-то люди заводят мне руки за спину и стягивают жёлтым скотчем. Такой же липкой лентой завязывают глаза. Куда идти не вижу. Но в спину толкают, и я почти бегу, не видя дороги. Гонят узким коридором. На лестнице, когда вот-вот должен упасть, сзади хватают за куртку. Пробегаем этажей пять.

Ветер и запах улицы. Свет сквозь повязку на глазах. Мы где-то во дворе. Вокруг суета. То ли машина, то ли автобус.

Меня подводят к небольшому автобусу. Рядом со мной ещё какие-то люди. Нас толкают на сидения. Мне удаётся сесть. Но тут же на меня бросают человека. Он лёгкий, худой. Молча лежит на мне.

Со злобной руганью автобус заполняют людьми. Вдруг понимаю, кто они. Это русские военнопленные. И тот, что лежит на мне и слегка вздрагивает, тоже пленный.

— Шо, обгадился?! — слышится смех. — Щас вывезем на прогулку и там закопаем.

Снова смеются. Потом автобус трогается, и тут становится очень тихо. Похоже, не только мне, но и всем, кого везут, приходит одна и та же мысль: нас везут расстреливать. Убивать.

Об этом говорит многое. И особенный унижающий мат. И реплики охранников во время коротких остановок. Мол, ждут вас серьёзные люди, чтобы рассчитаться за нападение и войну.

Это потом я понял, что нас лишь пугали, что, выражаясь юридически, оказывали давление и, скорее всего, убивать не собирались. Хотя…

В те дни всякое бывало.

Но тогда, в автобусе, как и мальчишки, ехавшие со мной, я поверил, что моя жизнь может вот-вот закончиться.

К своему удивлению, я не испугался. И не огорчился. Просто смотрел на приближающийся конец, как на житейский факт. Конечно, всё, что происходит с нами, происходит по воле Бога.

В тот момент Господь дал спокойствие. Я обратился к Нему в сердце. Я благодарил Его за то, что не боюсь. Просил встречи с Ним и чтоб мне не посрамиться при этой встрече. А ещё я благодарил за прожитую жизнь. За жену, детей, внуков. За работу, часто приносившую радость. За то, что Он открылся мне. За то, что я успел узнать Его в этой земной жизни и теперь иду к Нему с надеждой. Прожитая жизнь казалась счастливой и завершённой. Предстоящая смерть виделась мигом. Перетерплю, думал я, а потом…

А потом Жизнь.

С того дня я перестал бояться смерти. Боли, мучений, издевательств боюсь. А смерти — нет. Память о будущей жизни и сейчас со мной.

Впрочем, мысли тогда мешались. В них не было никакой стройности. Иногда просто вопил в душе: «Господи, Иисусе Христе, помилуй меня!»

Тем временем паренёк, которого бросили на меня стал сильно дрожать. Возможно, от холода. В Киеве холодный март. Стало жаль этого мальчишку и всех, кого везли со мной. Мне шестьдесят девять. А они и не жили ещё.

Так, в течение минут тридцати-сорока, пока нас везли, пока мы стояли в заторах, и потом ещё немного, когда привезли, я был уверен, что сейчас всё земное для меня закончится. И этот день считаю одним из самых важных в своей жизни.

Наконец мы останавливаемся. Дверь автобуса открывается. Кто-то командует:

— По трое к стенке становись!

Нас вытаскивают на свет и опять толкают в спину. Я снова молюсь. Прошу об одном: чтоб не мучили, не заставляли оговорить друзей или кричать бандеровские славословия.

Жёлтый скотч снимают с глаз. Я действительно у стены. Возле меня два мальчика лет двадцати с небольшим. Один, исхудавший, небритый, с черными волосами, стоит, горестно согнувшись. Его бьют прикладом автомата.

— Не оборачиваться! — это уже рявкают мне.

А ведь моему сыну Илье как раз двадцать два, думаю я. Но тут появляются ещё какие-то люди. Среди них женщины с дубинками, в военной форме. Женщины громко смеются. И я понимаю, что здесь вряд ли будут расстреливать. Во всяком случае не теперь.

Меня отделяют от военнопленных и заталкивают в маленькое помещение без окон. Позднее я узнал, что это тюремный бокс. Мне становится холодно. Я нахлобучиваю капюшон куртки, сажусь на узенькую скамью и, прислонившись к кафельной стене, повторяю: «Значит, ещё поживу. Слава Тебе, Господи».

Однако уверенности в том, что жить дальше это, несомненно, хорошо, у меня нет.

КОЛЬЦО И КРЕСТ

Итак, наш расстрел не состоялся. Мы в Киевском СИЗО. Одиннадцать российских военнопленных куда-то уводят. А ко мне в тесный бокс врывается краснолицый охранник, который здесь называется «режимник». В его круглых голубых глазах злоба и негодование. Перед ним враг государства.

Он выбрасывает на каменный пол содержимое моего пакета. Потом, указав толстым пальцем на моё обручальное кольцо, приказывает:

— Знімай!

Для вида я усердно кручу кольцо. Хотя знаю, что это бесполезно. За сорок лет кольцо вросло в меня.

— Зараз будем палец різать! — кричит режимник.

— Режьте, — говорю я, и стражник впервые смотрит на меня с любопытством.

Таких узников он, наверное, встречал нечасто. Старый, седой, в очках. Вроде бы что такой мог натворить?

Хотя мы оба с ним знаем, что в Киеве и по всей Украине идут облавы на самых разных врагов и «агентов Кремля». Подозрения в «державной зраде» вручают за родственников в России, за идейно неправильный лайк, за недостаточный патриотизм или антиукраинские взгляды (в понимании доносителей).

Краснолицый, потерпев неудачу с обручальным кольцом, всё-таки вознаграждает себя — срывает мой нательный крест на серебряной цепочке. Серебро в тюрьме запрещено. На цепочке была ещё ладанка. В ладанке — крошечная частица мироточивых глав из Киево-Печерской лавры.

Конечно, никакой осознанной ненависти ко Христу у «принимающей стороны» нет. Просто хочется выплеснуть бурлящую злость.

И всё же Крест и Тот, Кто умер на Нём, страшны и глубоко ненавистны нацистской власти клоуна-режимника.

ШАПИТО НА КРОВИ, ИЛИ ВОССТАНИЕ КОМЕДИАНТОВ

Ощущение, что я живу среди огромного шоу, которое развернулось на земле, именуемой Украина, меня посещало не раз. Ощущение оперетты. «Свадьбы в Малиновке» с дешёвыми, аляповатыми декорациями.

Придуманность, театральность происходящего виделась даже тогда, когда меня совершенно натурально волоком тащили по лестнице в тюрьме СБУ. Или когда безусый мальчишка-солдатик в Шевченковском суде Киева больно толкал меня железной дверью в спину, по-своему наказывая опасного преступника.

Осознание всеобщего притворства, лицедейства охватывало и в зале суда. Ведь все кругом понимали, что никакой я не изменник. Но так было надо. Таков сценарий и таковы условия игры. И тех, кто не будет выполнять распоряжения невидимого режиссёра, также ожидает расправа.

Та же невидимая, принуждающая к притворству сила движет сегодня и украинской державой. Чтобы выжить, необходимо лгать, умело изображать из себя «патриота». То есть того, кто с мёртвым немигающим взглядом в любую минуту готов признать себя древним украинцем или арием, Бандеру святым, а Господа Иисуса Христа не галилеянином, а галичанином.

Тридцать с лишним лет чувство присутствия в балагане во мне только нарастало. За это время миллионы людей оказались запертыми внутри особого хуторского представления, где пьяные актёры с размалёванными лицами изображают придуманную кем-то бутафорскую Украину.

Но однажды происходящее стало меняться. Потешные комедианты взяли в руки настоящее оружие и стали стрелять по зрителям и друг в друга. И уже не вода, не самогон, а подлинная, живая кровь потекла из-под застиранного занавеса, среди обшарпанного реквизита. И матери, жёны непритворно заплакали над убитыми сыновьями и мужьями.

А сельские комики, захмелевшие от крови, со злобной гримасой принялись сжигать и прятать их трупы.

Этот отвратительный балаган, этот морок сам по себе никогда не рассосётся и никуда не уйдёт. И банда одуревших от безнаказанности провинциальных кавээнщиков не перестанет размахивать далеко не игрушечным «Хаймарсом» и куражиться над несчастной страной.

Балаган можно только остановить. Разрушить. И вывести людей из отравленного нацистского тумана.

(Продолжение следует)