В России и Китае начинают вызревать суверенные модели будущего

С самого начала было ясно, что спецоперация России на Украине является Рубиконом современного исторического этапа и знаменует переход количественных изменений мирового порядка, которые накапливались последние годы, после знаменитой мюнхенской речи Владимира Путина (февраль 2007 г.) в новое качество. Парадоксально, но две тенденции в осмыслении этих процессов, связанные с глобализацией и многополярностью, международным общественным мнением, до сих пор практически не осмыслены. Иначе нельзя объяснить тот феномен, что будучи изначально противоположными, эти два понятия все время пытались увязать вместе, представляя многополярность «высшей стадией» глобализации, синонимом некоего «глобализационного равноправия», что является исходным нонсенсом. На деле они, еще раз, противоположны. Почему?

Это только в «глубокой» теории, напрочь оторванной от практики, могут возникнуть представления о возможности «добровольного» объединения стран и наций, при котором все они «сохранят и упрочат» равные права. Сказки про белого бычка! Утопия — от начала и до конца. Современная наука знает две конкурирующие концепции власти: как отношения господства и подчинения и как искусство управления государством. В данном вопросе обе они бьют в одну точку. Ибо если мир объединяется в «глобальное государство», а конечная цель глобализации именно такая, то управляющий с его «искусством» — это субъект, а управляемые — объекты. Все модели глобальной политической интеграции так или иначе вертятся вокруг этого.

Один из предводителей немецкой социал-демократии Карл Каутский в 1914 году провозгласил следующей стадией капитализма после империализма — ультраимпериализм как перенос практики картелей на международные отношения и подчинение наиболее сильным национальным империализмом всех остальных. Еще до него, в 1902 году, Джон Гобсон, уже в собственной концепции «интеримпериализма», повторяя колониальный тезис Редъярда Киплинга о «бремени белого человека», предположил, что интеграция произойдет путем экспансии и подчинения христианскими народами всех остальных. Уже в наши времена американский исследователь теневых процессов мировой политики Николас Хаггер, не стесняясь, назвал глобализацию «глобалистской стадией развития одной из мощных цивилизаций», конкретно — «североамериканской».

Так что «искусство управления государством» в глобальном контексте в ближайшем приближении выглядит конкретной формой «господства и подчинения». Сетевая трансграничная модель, противопоставляемая государственной иерархии? Тоже сказки, ибо не бывает «самодеятельных» сетей, они всегда кем-то выстроены, и у каждой имеется управляющий центр; совокупность таких управляющих центров — не секрет, что расположенных на Западе — формирует свою иерархию, которая отличается от государственных только тем, что не проявлена в публичной сфере. Грубо говоря, феномен превозносимого современным мейнстримом «гражданского общества» заключается в том, что на словах он преподносится как «общество граждан», а на деле представляет собой негласную совокупность НПО и НКО; перефразируя известный вывод В. И. Ленина о том, что рабочие вырабатывают только экономическое мышление, а политическим занимается авангардная пролетарская партия, логично утверждать, что любые общественные тренды и даже интересы, чтобы стать фактором политической повестки, кем-то должны быть оформлены и в эту повестку включены. Вот как об этом витиевато, но очень точно пишет испанский социолог Мануэль Кастельс: «Сетевая логика влечет появление социальной детерминанты более высокого уровня, нежели конкретные интересы, мотивирующие само формирование сетей: власть структуры (!!!) оказывается сильнее структуры власти. Принадлежность к той или иной сети или отсутствие таковой, наряду с динамикой одних сетей по отношению к другим, выступают важнейшими источниками власти».

Нужно ли уточнять, что никакая сеть несовместима с суверенитетом в принципе, ибо она по факту своего формирования призвана его нарушать, пересекая границы и насаждая трансграничность и глобализм? Чтобы сохранить суверенитет, следует в своих государственных границах эту сеть разорвать, признав ее носителей в лице национальных филиалов иностранных НПО и НКО в органичном для них статусе «иноагентуры». И быть морально, психологически и организационно готовыми, что за рубежом сразу же завизжат о «зажиме демократии» и «прав человека».

Верхом откровенности на эту тему, которая подвела черту под дискуссией о многополярности в конце XX века, стал закоренелый глобалист и русофоб Збигнев Бжезинский, указавший, что по мере развития глобализации дело придет к формированию «мирового центра по-настоящему совместной политической ответственности». Термин «по-настоящему» здесь — прикрытие, разумеется, американского лидерства и руководства этими процессами. Однако окончательную точку в этой полемике буквально на днях, надо отдать должное, поставил российский лидер Владимир Путин, указавший в ходе встречи с молодыми предпринимателями, что выбор статуса у каждой страны невелик: «или она владеет суверенитетом, или она колония, а среднего состояния — нет». Помимо всего прочего, этот «гвоздь», забитый в многословные политические теории, напрочь отметает весь пласт навязанной нам с Запада политической мысли, связанный с так называемой «толерантностью». Не только к «нетрадиционной» содомии, но и к концепции пресловутого «разделения властей», считающейся краеугольным камнем западной «системы ценностей». Почему? Власть по своей природе едина, особенно на Западе, где римские папы еще в VIII веке соединили в себе функции духовного лидерства со светским; если что и «разделяется», то функции единой власти, под которые и создаются соответствующие институты: законодательные, исполнительные и судебные. При этом показательно: лидеры партий очень редко сами их возглавляют, эта функция делегируется политическим марионеткам.

Объясняется просто: лидеры — коммуникаторы между хозяевами «правил игры», то есть подлинными субъектами политики, как правило не проявленными, ибо на Западе обиталищем таких субъектов являются аристократические круги и связанный с ними олигархический бизнес. Общественности же под видом подставных «лидеров» — президентов, премьеров, канцлеров и прочих — «продают» марионеток. В рамках того шоу, в которое политика превратилась в рамках нескончаемого электорального марафона, реальными целями которого являются отвлечение масс и сокращение горизонтов планирования в публичной сфере — от выборов до выборов. Так проще сосредотачивать настоящее, стратегическое планирование на десятилетия вперед в руках упомянутых «хозяев жизни». Отсюда же и западные двухпартийные системы как отражение сформулированного Генри Киссинджером принципа «лояльной оппозиции», который за полтора столетия до этого Карл Маркс образно сравнил с передачей буржуазией власти из одной руки в другую и обратно ради ее неизменного сохранения.

Что такое в этом контексте глобализация? Очень просто: корпоративный проект трансформации мирового порядка: из мира государств в мир транснациональных корпораций. Поскольку примерно 90-95% из них, как и НПО с НКО, имеют западную прописку, глобализация в целом — тот самый проект Каутского с «переносом практики картелей на международные отношения». Структурно в ней выделяются два направления всеобщей унификации. В рамках цивилизационного направления отрабатывается процесс разрушения идентичностей — этнических, национальных, конфессиональных и т.д. — и их замены глобальной идентичностью «человека мира» (или «нового кочевника», по Жаку Аттали); параллельно осуществляется интеграция экономик, которой в отсутствие различий не должно ничего мешать. Геополитическое направление, подкрепляющее эти процессы, отвечает за эрозию и разрушение государств с передачей их полномочий наверх — на уровень регионов и на глобальный уровень, а также вниз — областным и муниципальным единицам, которые считаются идеальным общим знаменателем такой новой глобальной организации. Как говорил все тот же Бжезинский, «предпосылкой всеобщей глобализации является прогрессивная регионализация».

Авторские рассуждения не будут доведены до конца без ответа на вопрос: возможен ли многополярный мир как таковой? Это не праздная тема, ибо остановка глобализации, для которой уже придуман и обобщающий термин — деглобализация, употребляемый порой на уровне высокой дипломатии (Сергей Лавров), находится в повестке по крайней мере с 2014 года, с начала нынешнего кризиса на Украине.

Итак, подлинно многополярный мир возможен и даже прописан в теории. По типологии политических систем Мортона Каплана, признаками многополярности обладает система «единичного вето». В ней мир разделен на самодостаточные в экономическом, финансовом, технологическом отношении центры, способные в одиночку противостоять как любому из других таких центров, так и их коалиции. Иначе говоря, многополярный мир — это холодная война всех со всеми, в которой переход в горячую фазу предотвращается гонкой вооружений. А та трактовка многополярности, которая сегодня считается «общепринятой», — «мир, дружба, жвачка» — никакая не многополярность, а зашифрованный под нее однополярный диктат. В иерархической системе, которая использует для проведения управляющих импульсов не вертикально-интегрированную директивную, а сетевую модель, негласно делегируя права на управление ею НПО и НКО так называемого «гражданского общества», полностью управляемого.

Обширность разъяснительной части обусловлена тем, что буквально до последних месяцев все описанное здесь считалось «маргинальным» и общественностью не воспринималось. Пока не появился «жареный петух» в образе спецоперации. И Запад не осознал, что Россия вместе с Китаем выпадают из единой системы его диктата; поворотным моментом такого осознания стало мартовское выступление президента США Джо Байдена перед бизнесом, где он признал, что Москва и Пекин «отделились» уже и «концептуально». То есть на уровне формирования собственного проекта. Констатация этого с Запада уже отрадна, ибо в ней эзоповым языком говорится, что проект либерального «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы умер, реанимации не подлежит и сдан в архив. Следует отметить, что представления о необратимости глобализации еще относительно недавно преобладали и в России, и в Китае. Причем, по-разному. Если в нашей стране более подвержены им были компрадорские круги, связанные с Западом кругом своих интересов (вывезти туда и там «пожить»), то в Китае на этих позициях стояли патриоты, которые рассчитывали на перехват лидерства у США в глобальных институтах. Именно поэтому тема «глобального управления» в руководстве КПК и КНР неизменно сопровождалась оговорками, что речь идет только об его экономической ипостаси. Сейчас, однако, ситуация меняется, и дорогу себе быстро пробивает видение даже не тупиковости, а уже завершенности глобализации. Примером может служить статья в «Хуаньцю шибао» с характерным названием «Как будет развиваться международная система после российско-украинского конфликта». Автор — У Синьбо, профессор, возглавляющий один из институтов в шанхайском Фуданьском университете, крупном и авторитетном научном центре страны. Образовательный процесс в нем сочетается с интенсивной исследовательской деятельностью, в том числе по общественно-научной специализации.

Автор заходит издалека, уточняя, что на рубеже двух столетий сначала Россия, присоединением к «большой восьмерке», а затем и Китай, вступлением в ВТО, по сути вошли в американоцентричную мировую систему. Однако затем эта система начала разрушаться. Первым ударом У Синьбо считает иракскую войну 2003 года, представлявшую собой вызов США остальному миру, вторым — приход к власти Дональда Трампа и развернутую им против Китая торговую войну. Российская операция на Украине — третий удар по этой мировой системе, главным в котором являются не сами военные действия, носящие «локальный характер», а западные санкции против Москвы, которые систему и подорвали.

Отвлечемся: поспорить здесь можно с количеством «ударов» по системе. Вполне себе равноценным таким «ударом» можно считать кризис 2008–2009 годов, в котором планы Запада запустить процесс мировой управляемой трансформации остались нереализованными потому, что впервые против этих планов совместно сыграли Россия и Китай. Но не суть важно, на выводы это не влияет. Гораздо важнее констатация того, что в китайском экспертном сообществе стали подвергать сомнению сам глобализационный тренд. Судите сами, читатель:

«В настоящее время существует резонанс между стратегическим соперничеством США с Китаем и санкциями, введенными против России… Америка возвращает геополитику и идеологию и ставит их на приоритетное место в своей внешней политике, — отмечает У Синьбо, обращая внимание на четыре, по его мнению, подтверждающих это тенденции современности.

Во-первых, …экономическая взаимозависимость …используется Западом в качестве важного оружия против Китая, России и некоторых других стран. Во-вторых, …логика глобализации — рыночная, и она заключается в организации инвестиций, производства и продаж с точки зрения максимизации экономических выгод. Но сегодня США и некоторые западные страны уделяют все больше внимания безопасности экономических отношений, …которая сильно повредила или даже вывела из строя логику глобализации. В-третьих, … международная платежная система, основанная на долларе, …все чаще используется Америкой в качестве инструмента внешней политики. В-четвертых, сегодняшние международные отношения все больше основываются на «системе ценностей», что отражает их идеологизацию».

Это очень важный процесс постепенного понимания, что объективные приоритеты глобализации и глобального управления, как они виделись из Пекина на протяжении многих лет, уперлись в субъективный фактор попыток их односторонней монополизации Вашингтоном. И стало ясно, что поскольку никакой «доброй воли» от США ждать не приходится — Китай в этом уже убедился — задача сохранения глобализации в тренде национальных приоритетов попросту не может быть решена. Никак. Держаться за нее далее бесперспективно, а экспертному сообществу, раз так, следует сосредоточиться на поиске альтернативных моделей будущего.

Последствиями тенденций происходящего называются «раскол глобальной системы» с локальной консолидацией ее осколков «на разные торговые, технологические и валютные блоки». И полная «реорганизация международных отношений». Ослабляя гегемонизм США, считает автор, Россия открывает возможность Китаю и другим развивающимся странам сделать свой выбор. Автору материала в «Хуаньцю шибао» по инерции это выбор не нравится, и он инстинктивно тянется к «более равноправной международной системе»; но на самом деле это устремление входит в противоречие с моделью изолированных блоков, куда более похожей на приведенную нами выше систему «единичного вето» М. Каплана. От чего убегали — к тому и пришли.

Итак, пока в Китае происходит осмысление невозможности дальнейшей глобализации, о чем просигнализировал украинский кризис, в России, где это уже осознается, хотя и сравнительно недавно, тренды развиваются в направлении детализации этих процессов. С поиском своего места в этой системе будущего. В этом контексте можно рассматривать и обнародованные одновременно разработки спецпредставителя президента России по вопросам технологического развития Дмитрия Пескова. Во многом его рассуждения совпадают с тем, о чем пишет У Синьбо. С двумя оговорками. Во-первых, в них гораздо больше конкретики, и видно, что у нас эта тема рассматривается дольше и основательнее, чем в Китае, где к ней еще лишь приближаются. Во-вторых, детализация у Пескова идет глубже, чем у У Синьбо и переходит от блоковой «консолидации» к национально-страновой «островизации», предрекая «сворачивание глобализма и конец нынешней глобальной системы безопасности». Что на выходе?

«Перезагрузка глобальных технологических рынков, национализация техстандартов, релокализация производства критических товаров. То есть страны, все крупные техноэкономические блоки захотят производить еду, лекарства и все остальное на своей территории. Технологический суверенитет — это реализация части нашего сценария про то, как построить собственный «остров», на котором мы …принимаем решения и за них отвечаем. Это главная история на ближайшие десять лет для нас, а еще для таких стран, как США, Китай, возможно для Индии».

Собственная центричность, зашифрованная в «левый национализм» («мы — первые»), на площадке которого и происходит конкуренция США с Китаем, у Пескова дополняется стратегией «зеленого перехода» («посткапитализма»); в сумме это и дает кризис системы глобальных институтов, выходом из которого служит «островизация». Условием «технологического суверенитета», при котором никто со стороны не может отключить у нас ни одну программу или функцию, обозначается «когнитивный суверенитет», и вот об этом нужно даже не говорить, а кричать на каждом углу. Приведем соответствующую цитату полностью:

Внимания заслуживает и видение суверенного будущего на международной арене.

Словом, «лед тронулся»! Эрозия американской гегемонии и «многополярности» продвинулась настолько далеко, что в странах, оказавшихся на гребне противостояния с США, включились, если можно так выразиться, механизмы проекций этой конфликтной современности на будущее. Не следует забывать, что именно с этого, с осмысления проблемы, отвязки от инерционных представлений и построения моделей будущего, начинаются все без исключения проектные исторические прорывы. Глобализация безвозвратно ушла в прошлое — этот «когнитивный» императив, похоже, начинает если не брать верх, то очень сильно себя проявлять и в российском, и в китайском экспертном сообществах. И в этом — наш шанс на будущее.