«Цифровизация» и культура. Что из них эффективней?
Цифровизацию можно сравнить с бухучетом или бюрократией. Сами по себе они не плохи и не хороши, как не хороша и не плоха, скажем, отвертка или любой другой инструмент. Без подобных инструментов учета не обходятся ни маленькая фирма, ни любое государство. Однако если подобные инструменты начинают абсолютизироваться и играть главную роль, то фирма, государство или любой другой субъект просто перестают функционировать.
Подобная абсолютизация технологий и инструментов, которые по определению носят служебный характер, — один из главных бичей нашего постсоветского общества. Ведь какова формула любого действия? Действие состоит из четырех необходимых взаимосвязанных элементов: субъекта (того, кто действует), цели (ради чего действуют), технологии (как действуют) и ресурсов (с помощью чего действуют). Субъект, цели, а так же некоторые виды ресурсов, формируются в поле смыслов, которое после перестройки у нас отсутствует. Ведь смыслы невозможны без идеалов, а перестройка была направлена на подрыв не только идеалов коммунизма, но и на подрыв идеалов как таковых. Поэтому остается только говорить о технологиях и ресурсах, которые сводятся к деньгам. В итоге любое действие превращается не в нечто, направленное на достижение результата, а в манипуляцию, осуществляемую при помощи технологий и денег. Что же касается, каких бы то ни было целей, то они не только не достигаются, но даже не ставятся.
Поэтому не случайно для разворачивания цифровизации, то есть по возможности неограниченного сбора данных и их учета, убираются все преграды, в том числе и врачебная тайна, но при этом никто не говорит о том, как будет восстанавливаться система здравоохранения. Иногда говорится о повышении ее эффективности, за которой опять же скрывается улучшение качества учета и увеличение прибыли, но ни в коем разе не качество медицинской помощи. Увеличение эффективности отчетности за счет всего того, по отношению к чему она должна играть лишь служебную роль, убивает деятельность, субъект и цели.
То, что я тут описываю, можно было бы назвать частным случаем того, что Маркс и Гегель называли термином «превращенная форма», то есть такая форма, которая пожирает свое содержание. Так, бухгалтер начинает видеть деятельность фирмы, в которой он работает, только как оформление бухгалтерских отчетов и измеряет работу фирмы степенью эффективности оформления бумаг. Чиновник начинает воспринимать любую инициативу, которая приходит хоть снизу хоть сверху, лишь как повод для оформления документов и возможность получить откат за «правильное» их оформление. Министерство здравоохранения начинает гробить здравоохранение при помощи его «оптимизации», сокращая количество «неликвидных» медицинских учреждений. Подобные процессы в нашей стране происходят во всех сферах, «куда не плюнь». Поэтому мы наблюдаем не отдельные частные случаи появления превращенных форм, а системное заболевание, которое и пытаются оформить «цифровизаторы».
Эта проблема имеет давние глубокие корни, и коренится в определенном понимании материализма, с которым боролся Маркс. В «Тезисах о Фейербахе» он пишет:
«Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но самое человеческую деятельность он берет не как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает, как истинно человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берется и фиксируется только в грязноторгашеской форме ее проявления. Он не понимает поэтому значения «революционной», «практически-критической» деятельности».
Под этим «предшествующим материализмом» Маркс, несомненно, имеет в виду материализм и науку Нового времени. Поэтому его критика адресована не только Фейербаху, но и Декарту и другим родоначальникам классической науки. Главная претензия Маркса в том, что такой взгляд не может увидеть деятельности, что, в свою очередь, приводит к катастрофическим социально-политическим последствиям. Такой объективный, абстрактный взгляд науки модерна на труд Маркс считает необходимым, заменить на «субъективный». То есть, по сути, Маркс заговаривает о новой науке, которую он противопоставляет науке Нового времени.
Кроме того, обратим внимание на то, что такое понимание материализма приводит к тому, что все деятельное, живое рассматривает идеализм, который как бы оторван от материализма и в качестве такового становится «истинно человеческой», теоретической деятельностью. Труд же таким идеализмом рассматривается только в его «грязноторгашеской форме» и в качестве такового становится уделом не вполне людей, то есть рабов. Маркс же стремился к тому, чтобы отнять у идеализма его прерогативу рассмотрения идеального.
Такое понимание труда в рамках Нового времени порождает разделение общества на два класса: господ и рабов. Все люди труда начинают видеться как заложники обстоятельств и воспитания, преодолеть которые вольны только господа. Причем Маркс обвиняет в этом взгляде даже социалиста-утописта Роберта Оуэна. В тех же «тезисах» он пишет:
«Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, — это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (например, у Роберта Оуэна)».
Таким образом, свобода, творчество, а так же возможность изменять общество, становятся исключительно уделом элиты, которая смотрит на труд как на нечто такое, что не может в силу своей «грязноторгашеской», «абстрактной» природы изменить общество. Крайней формой такого абстрактно-теоретического взгляда на труд является сегодняшняя цифровизация, которая, видя в труде только абстракцию, начинает «калькулировать» не только результаты труда, но и сам его субъект — человека. Такой процесс в своем пределе может привести только к одному: к смерти человека труда и любой деятельности. Ведь до конца может быть посчитано и оцифровано только мертвое.
Подобная попытка лишить общество возможности изменений противоречит как буржуазной культуре, так и западной культуре в целом, имеющей одним из главных своих оснований христианство. Внимательное прочтение Маркса показывает, что он боролся именно за ее ценности.
Вот что пишет о христианской культуре выдающийся философ, культуролог и протестантский пастор Пауль Тиллих в своей «Теологии культуры»:
«Там, где господствует символ Царства Божьего, история — не только сцена, на которой решаются судьбы людей, но и движение, в котором созидается новое и которое стремится к абсолютно новому, выражаемому в символе «нового неба и новой земли» (Откр 21:1). Такое видение истории, такая поистине историческая интерпретация подразумевает многое, о чем я хочу сказать. Что касается образа будущего, такое понимание истории означает, что символ Царства Божьего имеет революционный характер. Христианство, если оно сохраняет верность этому символу, демонстрирует революционную силу, направленную на радикальное преобразование общества. Консервативные тенденции официальных церквей никогда не могли полностью подавить революционный элемент, содержащийся в символе Царства Божьего, и большинство революционных движений на Западе — либерализм, демократия, социализм — сознательно или бессознательно его усвоили».
Христианство «демонстрирует революционную силу, направленную на радикальное преобразование общества», — говорит Тиллих. Но ведь к этому призывал и Маркс! Кроме того, Тиллих справедливо утверждает, что это стремление к общественному преобразованию усвоили «либерализм, демократия, социализм». Стало быть, если эта тенденция будет уничтожена, то исчезнут и эти политические направления, что бы по поводу христианства ни думали члены соответствующих партий. Причем Тиллих указывает, что этой христианской тенденции противостояли «консервативные тенденции официальных церквей». Эти консервативные тенденции официальных церквей опираются, прежде всего, на языческую античность, а также на определенные богословские тексты.
Один из них называется «Ареопагитики». Этот текст имеет туманное и крайне двусмысленное, по-видимому, сирийское происхождение и неправомочно приписывается святому ученику апостола Павла и первому епископу Афин Дионисию Ареопагиту. Сам текст написан не ранее V века и не может быть творением Дионисия. Однако все споры вокруг него не помешали Максиму Исповеднику прочно включить этот текст в христианскую традицию и освятить его своими комментариями. Вот что написано в тексте:
«Ты же, дорогой Тимофей (Епископ Эфесский прим. — авт.), усердно прилежа мистическим созерцаниям, оставь как чувственную, так и умственную деятельность и вообще все чувственное и умозрительное, все не сущее и сущее, и изо всех сил устремись к соединению с Тем, Кто выше всякой сущности и познания. Неудержимым и абсолютным из себя и из всего исступлением, все оставивший и от всего освободившийся, ты безусловно будешь возведен к пресущественному сиянию божественной тьмы».
А вот как тут же комментирует этот фрагмент Максим Исповедник:
«С помощью параллели выявляется то же самое. Это чувственное древние называют не-сущим, поскольку оно причастно всяческому изменению и в одном и том же виде вечно не существует. Умственное же, как сущее, по желанию его Создателя, вечно, бессмертное и сути своей не изменяющее, они называют сущим».
То есть Максим Исповедник напрямую отсылает к «древним» античным философам, для которых, как он справедливо утверждает, все, что причастно изменениям является не существующим и, наоборот, подлинно существует лишь неизменное. Собственно, с таким пониманием, противоречащим сути христианства, боролся Маркс.
Вопреки предрассудкам многих, Маркс никогда не относился к религиозному опыту, в том числе и к мистериальному, сугубо негативно. В тех же «Тезисах о Фейербахе» он пишет:
«Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики«.
Да, мистерии «уводят теорию в мистицизм», однако, они же на определенном этапе, по мысли Маркса, позволяли человеку изменять общество и осмысливать свою деятельность. То есть у Маркса есть претензии только к такому типу религиозности, который не порождает изменений.
В тех же «тезисах» Маркс говорит о своем понимании религиозного сознания и, в частности, образа святого семейства, в которое принято включать Деву Марию, Иисуса Христа и Иосифа Обручника:
«Фейербах исходит из факта религиозного самоотчуждения, из удвоения мира на религиозный, воображаемый мир и действительный мир. И он занят тем, что сводит религиозный мир к его земной основе. Он не замечает, что после выполнения этой работы главное-то остается еще не сделанным. А именно, то обстоятельство, что земная основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное царство, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой земной основы. Следовательно, последняя, во-первых, сама должна быть понята в своем противоречии, а затем практически революционизирована путем устранения этого противоречия. Следовательно, после того как, например, в земной семье найдена разгадка тайны святого семейства, земная семья должна сама быть подвергнута теоретической критике и практически революционно преобразована».
Критикуя Фейербаха, Маркс на примере семьи и ее небесного образа святого семейства говорит, что необходимо революционным образом устранить противоречие в самой «земной основе», а не просто свести все небесное к земному. Для такого преобразования семьи в ней сначала необходимо «найти разгадку тайны святого семейства», что можно сделать только субъективным, а не абстрактным образом, то есть таким способом, который только и может быть адекватен культуре и религии. И только после этого можно приступить к революционному преобразованию семьи, причем в соответствии с новым, революционным ее идеалом.
То есть Маркс хотел по новому осмыслить предшествующую культуру, а потом на основе ее «разгадки» создать новую, а не убить ее. Ибо он понимал, что без идеального нет цели, а если нет цели, то нет труда и общественных изменений. Цифровизация же направлена на убиение субъекта и культуры, без которых никакой деятельности не будет.