Сериал, который выстрелил в наше прошлое: зачем нам опять «открывают» глаза

Есть разные способы дарить подарки. Первый — выяснить, что понравится адресату, и подарить именно это, приятное. Второй — подарить то, что было бы приятно самому дарителю, — и тут уже результат непредсказуем. А можно подарить «полезное». Например, курильщику — книгу о том, как «легко бросить», «сильному духом» мужчине — дезодорант и мыло, а пышечке — абонемент в фитнес-клуб, который она до сих пор не приобретала вовсе не потому, что денег жалко. Ну и что, что с тобой после такого подарка могут перестать разговаривать, — главное, твой моральный долг исполнен.

Авторы отечественных «исторических» сериалов о революционной и послереволюционной эпохе, похоже, свято чтут именно этот принцип — «радовать» зрителя «пользительными» снадобьями без запроса. По их мнению, раз наши соотечественники еще в перестройку устали от огульного шельмования своего прошлого, то о монструозности этого прошлого нужно кричать чаще и громче, желательно, через рупор центрального телевидения.

О том, что создатели сериала «Зулейха открывает глаза» решились именно заняться принудительным лечением зрителей, говорит конфуз (а на самом деле, отвратительный демарш и подстава) с именами татарских мусульманских деятелей прошлого и настоящего, помещенными в список заключенных, отправляемых в ссылку. То есть посыл таков: «Вы все в этой ужасной стране на самом деле до сих пор ссыльно-каторжные, только этого не понимаете. Так вот, мы вам сейчас откроем глаза» — иначе понять это просто невозможно. То, что люди, которых грязными щипцами ухватили за веки, почему-то не радуются, а возмущаются, представителей принудительно-карательной телемедицины вряд ли волнует (ссылка на каких-то девочек-реквизиторов смехотворна) — ничего страшного, пусть поплюются, потом проймет.

Музыкант Андрей Макаревич, еще шесть лет назад заявивший, что «мы все в говне», остался верен себе и назвал критику нового сериала «вонью», при этом разделив все население страны «на два биологических вида» — тех, кто смотрит телевизор, и тех, кто читает книги. В кого именно он метил, так сразу и не поймешь: по всей логике, это именно читатели книг, потому что именно они указывают на тонны отсебятины в сериале.

Роман Гузели Яхиной сам по себе отнюдь не является комплиментарным советскому прошлому — совсем наоборот. Встречаются в нем, кроме вполне определенной политической позиции, на что автор, несомненно, имеет право, и очень некрасивые моменты — вроде сравнения Советского Союза на карте с ползущим по стене «красным слизняком». Но, несмотря на ангажированность, которая почти всегда вредит художественности, литературные достоинства книги остаются довольно значительными. К сожалению, они по большей части содержатся в языке, которым написан роман, и в описаниях переживаемых персонажами чувств. Несмотря на густонаселенность книги, полноценных, глубоко раскрытых образов в ней не так уж много, автор сосредотачивается лишь на нескольких героях, при этом выбор вызывает вопросы — например, почему так много места уделено доктору Вольфу Карловичу и его взаимоотношениям с реальностью и безумием — и так мало однорукому рыбаку Лукке, который, тем не менее, оказался достоин, чтобы его увековечили в названии поселка. Полифоническая структура романа выглядит несбалансированной и капризно-прихотливой. Все это вместе делает его трудным или даже практически непригодным для адекватной экранизации, хотя роман и вырос в свое время из студенческого сценарного наброска.

Почему же авторам было так необходимо экранизировать эту трудную вещь? Хотя они сами прекрасно отдавали себе отчет в том, что при этом потеряется далеко не только гвоздь, на который напоролась пришедшая к безумному профессору посетительница, как было отмечено авторами в одном из интервью, а и куда более существенные моменты? Прежде всего, весьма понятное искушение подсветиться отблеском литературной славы романа, собравшего четыре престижных премии практически подряд (в чем причина такого «наградопада» — вопрос отдельный). Во-вторых — явное желание «открыть глаза» телезрителю «слишком» часто заглядывающемуся, согласно опросам, на советское, в том числе сталинское, прошлое.

Результат вышел вдвойне скандальным. Роман и сам по себе подвергался критике, причем с двух противоположных сторон: его ругали как сторонники СССР, так и татарские националисты. По мнению последних, Гузель Яхина поверхностно знакома с татарской культурой, а ее героиня является чуть ли национальной предательницей. При экранизации поводов для критики только добавилось.

Прежде всего, странный кастинг. Если у Чулпан Хаматовой и Сергея Маковецкого вопросы вызывает в основном возраст — первая старше Зулейхи, а второй явно младше профессора Лейбе — то Евгений Морозов совершенно не похож на прошедшего всю Гражданскую красноармейца Игнатова. В этой роли он выглядит слишком благополучным, избалованным — и слабым. Вероятно, это все же не случайность, потому что так, собственно, себя и ведет его герой — с самого начала прикладывается к бутылке, плачет навзрыд, а в принятии решений идет на поводу у других, в отличие от своего книжного прототипа. Когда же он проявляет активность, то это по большей части выглядит как истерика. Пожалуй, верхом непопадания в образы и в ситуацию в целом является отказ Лейбе заниматься родами Зулейхи и то, как именно Игнатов заставляет его опомниться. Этим самым полностью уничтожается одна из самых сильных сцен романа: одно дело, когда целительным фактором оказывается голос призвания, и совсем другое — банальная угроза убийством в духе какого-нибудь урки вроде Горелова.

Это не единственное проявление уголовных замашек Игнатова: подобно какому-нибудь разбойничьему атаману, он везет с собой в поезде любовницу Настасью, чего в романе нет и близко. Их отношения показаны не чувственными, а грязными. Настасья ведет себя не как налитая полуживотной витальностью бесхитростная «баба», а как опытная представительница древнейшей профессии. Этот персонаж введен в экранное повествование совершенно искусственно, в романе — это всего лишь мелькнувшая пару раз в эпизодах и воспоминаниях Игнатова тень, символ примитивной сексуальности, а не личность. Авторы сериала производят насилие над сюжетом, введя в него вторую героиню-антагонистку. Зулейха в таком оттенении совершенно не нуждается, а история хождения Настасьи по рукам выглядит пошлым фрагментом скандальной местечковой «светской» хроники. Ее попадание в поселок к Игнатову в качестве ссыльнопоселенки выглядит чем-то даже не мелодраматическим, а водевильным.

Что до Зулейхи, то из нее старательно делают не обычную живую, поначалу совершенно растерянную женщину, сформировавшуюся среди суеверий, предрассудков и жестких религиозных обычаев, а икону, святую утешительницу и превозмогательницу. Ее напряженная и запутанная внутренняя жизнь на экране чаще всего остается тайной за семью печатями, а потому совершенно непонятно, почему она то стойко сопротивляется натиску Игнатова (который в книге ограничивается одним эпизодом), то пытается заплатить доктору своим телом за место с сыном в лазарете (в романе это — всего лишь попытка исполнить супружеские обязанности, так как по обычаям ей нельзя жить в одном доме с мужчиной и не быть ему законной женой, да и столь откровенно она там себя вовсе не предлагает). Нет даже намека на мучительной силы чувство, влечение к Ивану, которое Зулейха с огромным трудом преодолевает, готовая и не готовая сдаться. Игнатов же в сериале ведет себя, как недозрелый деревенский ухажер, явившийся под дверь своей «милки» пьяненьким и с патефоном (за неимением гармошки). Когда же любовь все же прорывается сквозь преграды, вместо красоты сыгранных чувств мы видим красивость — гламурно замыленную и замедленную картинку, бесконечные затяжные поцелуи и блаженные улыбки.

Ну и, наконец, главные злодеи сериала — чекисты, местами сильно напоминающие фашистов из фильмов о советских разведчиках (попытки уравнять фашизм и коммунизм — тенденция не новая). Чувство дежавю особенно сильно, когда появляется непосредственный начальник Зиновия Кузнеца (в книге отсутствующий) и они все вместе с холоднолицей блондинкой Настасьей собираются за столом. Да и экранная судьба героини Юлии Пересильд — практически прямая калька с истории какой-нибудь «особы с пониженной ответственностью», связавшейся с оккупантами. Чекисты изображены абсолютно враждебными народу захватчиками, которые равнодушно и небрежно вершат судьбы людей, милуя по знакомству одних, вымещая зло на других и относясь к основной массе как к скоту. Так, например, во время инспекции поселка высокое начальство походя кидает, что «лазаретов в лагерях до сих пор не было» (в книге лазарет, наряду со столовой, комендатурой и клубом, называет Кузнец как то, что должно быть построено в поселке в первую очередь). «Бывший» Изабеллы по ее просьбе заменяет ее мужу-агроному лагерь, а то и расстрел ссылкой, предварительно жестоко его избив, а Кузнец из мести отправляет изменившую ему Настасью на поселение непонятно по какой статье. При этом все «граждане начальники», конечно же, вопиюще малообразованны, толстокожи, антидуховны и аморальны, изъясняются газетными штампами, то и дело торжественно пьют за Сталина и вообще постоянно пьют (впрочем, в книге практически то же самое), а во хмелю безобразно буянят и гоняются за людьми с оружием.

Советская идеология в сериале сводится исключительно к трескучим лозунгам, картонной наглядной агитации, подавлению свобод и мстительной зависти к чужому добру. Один из абсолютно положительных персонажей, агроном Сумлинский, во флешбэке произносит перед студентами детсадовские сущеглупости, приравнивая советский строй к рабовладельческому, и зрителю предлагается этим восхищаться. Персонажи-интеллигенты прекрасны как один и практически идеальны, все их внешние и внутренние несовершенства — возраст Изабеллы Юрьевны и доктора Лейбе, пьянство Иконникова — максимально сглажены или не показаны вовсе.

Впрочем, абсолютно положительны и почти святы практически все ссыльные, несмотря на то, что в первые минуты на берегу Ангары они чуть не передрались за продукты (кстати, в книге этого нет). Дьяволом среди этой стаи пленных ангелов является лишь один урка и сексот Горелов. По сюжету книги, комендант, привезший «контингент» на «перековку», «перековывается» под влиянием ссыльных сам, теряя все свои идеологические ориентиры и — как итог — свой пост, сам превращаясь в одного из поселенцев. В сериале пассивно-страдательная роль коменданта еще более усилена. Для этого придумывается болезнь Игнатова в поезде, где Лейбе лечит его, ставя банки из чайных стаканов (в книге за врача Вольфа Карловича до самого прибытия на место не считал никто, кроме его бывшего ученика, случайно приглашенного к Зулейхе), потом — спасение из ловчей ямы. Складывается впечатление, что люди организуют свою жизнь по большей части сами, роль же коменданта (считай — государства) минимальна и проявляется лишь там, где надо припугнуть, «взбодрить» угрозами и пинками или в крайнем случае вытащить из проруби незадачливого самоубийцу (чтобы потом попытаться покончить с собой самому). Все это укладывается в еще одну не новую идеологему, гласящую, что все свершения советского народа произошли не благодаря, а вопреки советской власти и что государство нужно обществу лишь в качестве «ночного сторожа». В книге Игнатов хотя бы выступает весьма толковым управленцем, а его попытка застрелиться вызвана не слабостью и истерикой, а пониманием, что он не смог исполнить свой долг, не спас людей, которые, и впрямь, неминуемо погибли бы, если бы не чудесное явление в последний момент Кузнеца с караваном — то есть это поступок не слабака, а солдата.

Как в книге, так и — в усиленном виде — в сериале проводится мысль о том, что личное важнее общественного, теплые чувства к тем, кто непосредственно рядом, кого знаешь в лицо, важнее «абстрактных» идеалов. К этой мысли пристегивается постоянно повторяемая, словно долбящая клювом в темечко, суфийская притча о Царе птиц, которая на самом деле вовсе не о том, что людям не нужны правители, а о том, что каждый человек по своей сути является Богом, Которого нужно лишь открыть в себе, выплавить, как металл из руды. Эта глубокая философско-религиозная идея замыливается и опошляется, когда духовный путь и испытания на нем прямо запараллеливаются с мытарствами ссыльных, а сами ссыльные по праву перенесенных лишений приравниваются к просветленным (вероятно, и Горелов тоже?).

Очень сомнительным образом показана как в сериале, так и в книге война. Хотя она и заставила жителей Семрука почувствовать некоторое единство с Родиной, оба ушедших на фронт поселенца воевали очень странно. Подлец и негодяй Горелов, проведший войну отнюдь не на передовой, вернулся офицером ГПУ и с медалями на груди. А благородный и абсолютно положительный Иконников, объяснивший Юзуфу свое добровольчество «желанием повидать мир», непонятным образом «дошел до Парижа», который советские войска вообще-то не брали, да и остался там. Предположения о том, как именно это случилось, возникают весьма разнообразные, потому, наверное, в сериале и делаются неуклюжие попытки затуманить факт невозвращенчества тем, что письмо якобы шло в Семрук «с войны» больше года.

В итоге все лучшее, что придает книге Яхиной хоть какую-то художественную ценность, в сериале нивелировано, все худшее — не только сохранено, но и подчеркнуто. Литературный язык никак не компенсирован кинематографическим языком, который достаточно слаб, мелодраматические моменты многократно усилены и выпячены. Удачный открытый финал и вовсе уничтожен на потребу любителям мелодрам, желающим во что бы то ни стало знать, что было с героями «дальше». Ангажированность и однобокость, не дающие назвать роман действительно «историческим», усилены настолько, что сериал низведен до уровня антисоветской агитки. Плюс — явная режиссерская небрежность и невнимательность к чисто техническим деталям — лица героев на протяжении десятилетий не меняются, как и здания поселка, которые и через шестнадцать лет выглядят так, словно сколочены из свежевыпиленных досок, что придает обстановке откровенно бутафорский вид.

И все же, несмотря на явные художественные недостатки, приходится признать, что заложенную в него сверхзадачу сериал выполнил. Это было в своем роде изящное решение — навязать публике псевдоисторический, а местами и совершенно антиисторический взгляд под соусом мелодрамы, затрагивающей такие базовые для преимущественно женской аудитории моменты, как любовь и материнство. Телевизионные рейтинги показывают, что сериал определенно «выстрелил». Последствия этого выстрела в историческую память и идентичность народа могут проявиться в самое ближайшее время. Как работали подобные «культуртрегерские» акции тридцать лет назад и чем это все обернулось для народа, мы еще способны вспомнить без помощи историков.