Конец августа 1939 года. Дипломатические и военные победы СССР

24 августа Дракс от имени британской и французской миссий сделал запрос Ворошилову — есть ли возможность и желание продолжать встречи, в противном случае англичане и французы незамедлительно покинут Москву. «Не откажите также сообщить, — писал адмирал, — желали бы Вы, чтобы главы двух миссий посетили бы Вас сегодня с тем, чтобы проститься с Вами». Ответ был получен в тот же день. Ворошилов писал: «Ввиду изменившейся в последние (дни) политической ситуации продолжение бесед военных миссий, к тому же, как это опытом доказано, совершенно бесполезных, считаю невозможным. Сочту приятным долгом пожать на прощание руку господину адмиралу Драксу и господину Генералу Думенку».

Дракс и Думенк были приняты Ворошиловым и Шапошниковым 25 августа. Всё было ясно, но Дракс вновь задал вопрос о возможности продолжения встреч. Ворошилов еще раз констатировал — переговоры потеряли «всякий смысл». Прощаясь, маршал заявил: «К сожалению, нам на этот раз не удалось договориться. Но будем надеяться, что в другое время наша работа будет носить более успешный характер. В этот момент, когда мы разговаривали относительно организации единого фронта против агрессии в Европе, польская пресса и отдельные политические деятели особенно энергично и непрерывно заявляли о том, что они не нуждаются ни в какой помощи со стороны СССР. Румыния хоть молчала, но Польша вела себя весьма странно: она кричала на весь мир, что советских войск не пропустит через свою территорию, не считает нужным иметь дело с Советским Союзом и т. д. При этих условиях рассчитывать на успех наших переговоров, разумеется, было невозможно». Дракс, Думенк и Ворошилов высказали надежду, что в будущем сотрудничество будет развиваться в более благоприятных условиях. В ночь на 26 августа миссии покинули Москву.

В тот же день Ворошилов дал интервью «Известиям». Он фиксировал очевидное: «Ввиду вскрывшихся серьезных разногласий переговоры прерваны. Военные миссии выехали из Москвы обратно». Четко была названа и причина разногласий — отказ союзников пропустить советские войска через территорию Польши для совместных действий против потенциального агрессора. «В этом основа разногласий. — Заявил маршал. — На этом и прервались переговоры». Интервью завершали правдивые и весьма актуальные и сегодня слова: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Англией и Францией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий».

Произошло то, что 31 октября 1939 года Молотов в своей речи на Пятой сессии Верховного Совета СССР назвал концом ненормальных отношений между Германией и СССР, «сближением и установлением дружественных отношений» между двумя странами. Сообщение ТАСС от 24 августа оценило договор следующим образом: «Он кладет конец враждебности в отношении Германии и Советским Союзом, той враждебности, которую старались раздувать и поддерживать враги обоих государств. Идеологические различия, как и различия в политической системе обеих стран, не могут и не должны стоять на пути к установлению и поддержанию добрососедских отношений между Советским Союзом и Германией. В только что подписанном договоре о ненападении, как и в торгово-кредитном соглашении от 19 августа, заключены необходимые предпосылки для расцвета дружественных отношений между народами Советского Союза и германским народом».

В США известие об этом договоре вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Рузвельт прервал отдых и вернулся в столицу. Он попытался убедить поляков и немцев в необходимости взаимных уступок, но без особого успеха. Гораздо больший шок новости о советско-германском сближении вызывали в Токио. На переговорах с Риббентропом Сталин, говоря о потерях японцев в Монголии, сказал, что это — единственный язык, который понимают азиаты. «Впрочем, — добавил он, — я сам — один из них и знаю, что говорю». Эффект потери союзника был не менее сильным, чем новости об убитых и раненых на Халхин-Голе. В Токио шли совещания в верхах, японские и маньчжурские газеты единодушно высказывались о том, что положение на Дальнем Востоке теперь значительно усложнится. Британский посол в Японии сообщал в Лондон: «Все говорит о том, что сообщение о советско-германском пакте о ненападении явилось для японцев сильным потрясением, и, чтобы выйти из этого состояния, им потребуется некоторое время». По словам Зорге, это была сенсация: «Нарастает внутриполитический кризис».

Казалось, в Токио вот-вот начнутся огромные перемены. Крейги был уверен — наступает прекрасное время для борьбы за Японию, чтобы отдалить её от Германии и приблизить к Англии. Игра того стоила — у этой страны был мощный флот, армия со значительным количеством опытных солдат и офицеров, «решительный народ, способный к величайшему самопожертвованию». Такой же вывод сделал и временный поверенный в делах СССР в Японии: «Подписание пакта о ненападении между СССР и Германией сильно изменило международную обстановку и спутало все карты японских империалистов, с одной стороны, а с другой — заставило убедиться японский народ в явном провале всей японской дипломатии и внешней политики. В газетах прямо указывается на то, что проводившаяся до сих пор Японией внешняя политика потерпела крах, следовательно, пишут газеты, для Японии сейчас не остается иного пути, как только изменить ее». 26 августа, вслед за подписанием советско-германского договора глава МИДа Арита протестовал против нарушения секретного приложения к антикоминтерновскому пакту 1936 года. Осима вручил протест не сразу же после получения, а только 18 сентября, на фоне побед германской армии в Польше.

Единственным крупным успехом Японии этого месяца было проведение Ван Цзинвэем съезда своих сторонников в Нанкине 28 августа. Это был значительный шаг вперед к созданию коллаборационистского правительства Центрального Китая. Оно было создано в Нанкине 31 марта 1940 г. Япония усилила давление на Францию с целью заставить Париж отказаться от транспортных перевозок на контролируемую Чан Кайши территорию через порты французского Индокитая. Париж начал тормозить столь нужные для Китайской республики грузы. Премьер-министр генерал Киитиро Хиранума на заседании Тайного совета 30 августа призвал к отставке кабинета и заявил: «Эти события — провал нашей дипломатии, возникший в результате неблагоразумных действий армии». Ключом к поведению Сталина в эти часы были его слова, сказанные Риббентропу: «Русские интересы важнее всех других».

Это отношение было единственным разумным подходом к внешней политике нашей страны. В конце августа 1939 года это означало снятие для СССР угрозы войны на два фронта. Окруженную на Халхин-Голе японскую группировку можно было добивать. Она не была пассивна и постоянно пыталась прорваться. Советское командование около 60 раз обращалось к окруженным с предложением сдаться. Ответа не было. Противник отчаянно и храбро оборонялся. Впрочем, все уже было решено. 28 августа советское командование издало приказ по армейской группе с благодарностью за победу: «Японская военщина получила новый предметный урок, который отрезвит зарвавшегося и неумного нашего соседа. Товарищи! Все рода оружия, все наши части действовали геройски, соревнуясь в доблести, мужестве и самоотверженности. Наши храбрые стрелки-пехотинцы огнем, штыком и гранатой окончательно и бесповоротно очистили от врагов землю Монгольской Народной Республики и защитили нашу Советскую Родину. Наши сталинские соколы днем и ночью беспощадно истребляли врага в воздухе и на земле. Наши доблестные танкисты огнем и гусеницами стирали с лица земли самурайскую нечисть. Наши славные артиллеристы меткими ворошиловскими залпами сокрушили японскую погань».

29 августа Ворошилов поздравил «доблестных защитников Советской Родины, славных бойцов Халхин-Гола с блестящей победой над японскими войсками». 1 сентября ТАСС сообщил о том, что 21−28 августа предпринимались многочисленные попытки прорвать окружение как извне, так и изнутри кольца блокады, но все они были отбиты. В ночь с 28 на 29 августа остатки окруженных были уничтожены, японцы были изгнаны с территории Монголии. По японским данным, это произошло к 31 августа. От 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Камацубара осталось около 400 чел. Брошенные позиции были забиты трупами, зной был нестерпимым, на японских позициях стоял страшный трупный смрад. Трофеями победителей стало около 12 тыс. винтовок, 400 пулеметов, 200 орудий, 100 автомашин и т. д. В ходе боев потери советско-монгольских войск составили 18,5 тыс. чел., японских — до 61 тыс.чел. По мнению японцев, их потери были ниже — между 52 и 55 тыс. чел. (по разным источникам), а наши выше — до 25 тыс. чел. Но в любом случае японские дивизии, принимавшие участия в боях, были жестоко наказаны. 23-я дивизия потеряла 79%, 72-я — 78,5% и 64-я — 69%, 13-й полк полевой артиллерии — 76% личного состава.

Тем не менее продолжались бои в воздухе. Японская авиация не прекращала налетов на монгольскую территорию. В связи с этим утром 30-го командование 1-й Армейской группы, в которую были сведены советско-монгольские войска, обратилось в Москву с просьбой разрешить нанести удары по ближним аэродромам противника на маньчжурской территории. Через два часа после запроса пришел запрет — Ворошилов категорически распорядился действия авиации «ограничить пока территорией МНР». Очевидно, полной уверенности в том, чем все кончится, пока еще не было. 5 сентября командующий 6-я японской армией отдал приказ о подготовке к новому наступлению. В нем, в частности, говорилось: «В армии все сверху и донизу проникнуты решительным наступательным духом и уверены в неизбежности победы. Армия всегда и всюду готова подавить и уничтожить противника с верою в своего первого маршала — императора». Бои в воздухе продолжались вплоть до 15 сентября. Было ясно, что удар, который получила Квантунская армия, не исчерпал возможностей Японии — её дальнейшее поведение было еще непредсказуемым. До Халхин-Гола, по словам британского историка, война против России являлась желанной целью японской армии, после — «японцы решили оставить Россию в покое». Это правильное суждение нужно понимать как образ. Было бы неверно трактовать его дословно.