Советский философ Эвальд Ильенков критиковал систему образования за то, что она превращает содержательные, связанные с реальной деятельностью понятия в чисто словесные конструкции и учит детей формально ими «жонглировать». Эти пустые слова становились догмами, видимостью знания, держащейся не на практике, а на вере.

Социализм душит страну. Британский плакат. 1909

В лучшем случае догматик и не должен был проверять правильность своих представлений на практике. В худшем — вера пускала его по ложному пути, заставляла совершать ошибки, в итоге вызывающие «разочарование» — и новую веру, в противоположные догмы. При необходимости изменить догмат человек либо вставал в тупик (не имея интеллектуальных средств, логики), либо делал это «произвольно» — то есть, как доказывает Ильенков, под действием внешних сил и по существующим шаблонам, которые он до конца не осознаёт.

Оставалось лишь ввести сюда политический аспект: догмами оказывались специальные пропагандистские формулы, либо вообще закрывающие для человека возможность действовать, либо пускающие его действия по ложному пути, выгодному создателю догм. Схема эта ценна тем, что применима не только к «рядовым» гражданам, которые и без того давно чувствуют, что их «обманывают». Догматизм опасен и для интеллектуалов, обыкновенно оторванных от практики и падких на яркие слова и законченные системы. Тем более что многие из них материально заинтересованы в том, чтобы затемнять реальность, а не прояснять её.

Одной из догм, захвативших умы как крупных интеллектуалов, так и рядовых политически активных граждан, в ХХ веке стал «тоталитаризм». Его вариации до сих пор идут в ход при критике политики России или Китая, извне и изнутри. Историк Модест Колеров в книге «Тоталитаризм. Русская программа для западной доктрины» очерчивает характерный путь этого понятия: от «тотальности», описывающей крупные индустриальные государства, — к гибкому пропагандистскому клише, цепляющемуся за случайные признаки отдельных стран-противников (список которых был весьма непостоянным).

Красная Буря в деревне. Постер к фильму. Германия. 1941

Удивительно, но описательная способность термина «тоталитаризм» не просто мала — она негативна. С одной стороны, подчёркивается ложная монолитность и механистичность «тоталитарных» государств, с другой — фатально преуменьшается господство и насилие в «демократических» режимах. Логика развития и взаимодействия обществ заменяется произвольными рассуждениями про национальный (с налётом биологического детерминизма) характер, вековые «культурные коды» или вообще про авантюризм отдельных личностей. Итогом этого становится не чей-то подпорченный имидж и даже не деморализация противника (хотя и это тоже), а повсеместное уничтожение политики.

Мы перестаём понимать, кто и в чьих интересах принимает решения (президент, правительство, бизнес, элитные кланы, классы, народ?), как функционирует политическая система и как на неё повлиять, что возможно, а что нет, и от чего это зависит (от чьей-то воли, от глобальных факторов?). Стоит ли надеяться на президента? Стоит ли верить в оппозиционера Х? Стоит ли вообще лезть в политику или идти на выборы?..

Не так сложно доказать, что весь мир — «тоталитарен». Мыслители ХХ века подробно описывали и руководящую идеологию капитализма (индивидуализм, культ успеха, превращение всего в товар и т. д.), и переход от рынка к трестам и монополиям, и капиталистическую власть бюрократии, и сведение конкуренции множества «классовых» партий к компромиссной двухпартийной (или состоящей из двух коалиций) системе. Даже система террора налицо: охота на коммунистов в капиталистическом мире и по странной согласованности действий, и по охвату, и по абсурдности демонизации была более чем «тоталитарна». Пожалуй, современные технологии слежки и «большие данные» впервые делают возможным повседневный контроль населения. Иронично, что столь широкое распространение ложного термина возможно именно благодаря «тотальности» капиталистической системы.

Но какой вывод мы должны из этого сделать? Поверить в теорию заговора, во всесилие элит? Сделать миф о могуществе диктаторов положительным — и поддержать нового Муссолини? Всё же теперь «тоталитаризм» Сталина превращается в мечту о «сильной власти», претендующую на объединение левого и правого. А могущество и решительность фашистов всегда были элементом их пропаганды.

Социализм душит страну. Британский плакат. 1909

Однако Сталин пришёл к власти после революции, сделанной отнюдь не расцветшим при нём аппарате, а людьми, которых он репрессировал. Можно ли сами репрессии оторвать от противоречий революции в данных общественных и экономических условиях, свести к простому произволу тоталитарной власти? Партия в 1917 году и партия в 1950 году — нечто совершенно разное. Но и сталинские кадры прокляли своего вождя после его смерти. В какой-то момент «партократия» уступила первенство кадрам из силовых ведомств. Всё это время к управлению привлекались и вовсе антикоммунистические диссидентские группы: задолго до возвышения условных «ленинградцев» с Анатолием Чубайсом, на официальном идеологическом поле вольготно расположились люди вроде Мераба Мамардашвили. Как становится известно сейчас, многие диссиденты курировались спецслужбами или, по крайней мере, имели связи с номенклатурой.

На языке социолога Чарльза Тилли, мы имеем дело с борьбой и коалициями множества групп внутри политической системы и за её границами. Если в современных США наиболее острые сражения идут не между партиями, а внутри Демпартии (Берни Сандерс против Хиллари Клинтон или Джо Байдена) или среди республиканцев (выдвижение Трампа в пику истеблишменту), то почему мы должны рассматривать как монолит КПСС? Как в США политики опираются на меньшинства, так в СССР некоторые номенклатурщики опирались на национальности. Роль лидера определяется групповой расстановкой сил: будет ли он балансировать между группами, как Сталин, или занимать сторону сильного, как Гитлер, или реализовывать преимущество своей группы, как Тэтчер.

Тилли указывает, что и о репрессиях некорректно говорить «в среднем по больнице»: в разных комбинациях сил различные группы оказываются под ударом. В 1776 году британские магистраты поддерживают бунтующих крестьян против торговцев и фермеров, а вскоре — жестоко расправляются с крестьянством, посягнувшим на крупных землевладельцев. В позднем СССР могли подавлять слишком самостоятельных марксистов и прижимать коммунарское движение, но не трогать националистов или либералов-западников. Союз системной группы с внесистемной, как указывает Тилли, — повсеместное явление, которое может вылиться и в укрепление строя, и в революцию. То же и с «позитивной» регуляцией: раньше вступление в КПСС позволяло сделать определённую карьеру; сейчас трансляция определённой позиции позволяет привлечь деньги спонсора или устроиться в определённую фирму. Не потому ли сегодня появление любого политического проекта сразу вызывает вопросы об источнике финансирования?

Советский кукловод, который дергает за ниточки представителей французского Народного фронта. Франция. 1936

Хотя «крупные» интересы, вроде классовых или бюрократических, существуют, и развитие производительных сил задаёт борьбе определённое направление, — политический ландшафт каждой страны уникален. И властные, и экономические её реалии во многом зависят от череды более мелких конфликтов, сплетения внутренних и международных интересов, неравномерности развития. Здесь справедливы доводы социолога Энтони Гидденса против функционализма: погоня за общей, красивой теорией делает наши представления слишком избирательными и статичными, не позволяет ухватить те уникальные шансы и тенденции, посредством которых системы действительно трансформируются.

Читайте также: Как повседневная жизнь разрушает государства и общества

Общие и формальные рассуждения не должны терять связь с конкретной реальностью. Мы не может достичь полной объективности, но чем абстрактнее наше понятие — тем больше опасность подменить нашу практическую задачу и актуальную для нас реальность чужой идеологемой, расхожей фразой.

Описанная Колеровым история «тоталитаризма» — проблема не только с точки зрения обеления советской истории, восстановления национальной гордости и возвращения коммунизма в «приличный» дискурс. Это, можно сказать, актуальная методологическая и политическая проблема: как изжить наследие вульгарных и вредных подходов, как донести до широких кругов адекватные модели, которые дадут нам способность действовать и бороться. Благо отечественные оппозиционеры до сих пор обходятся схемами и лозунгами, не далеко ушедшими от риторики «тоталитаризма», — и с не менее прозаическими целями.