СПбГУ скорее мертв, чем жив и без переезда

Я буду писать так: Университет. С большой буквы и без прилагательного «большой». Как будто есть «маленький». Как будто он когда-нибудь нуждался в том, чтобы его специально выделили, как будто не очевидно было для всех, для кого он был не местом учебы и работы, а образом жизни и образом мыслей, что он такой один, неповторимый. Как Земля. Как Родина.

У Хью Пентикоста есть повесть «День, когда исчезли дети». В небольшом городке среди бела дня на дороге без перекрестков пропадает школьный автобус с детьми. Обезумевшие от волнения родители бросаются на поиски и в городке практически никого не остается. Но один человек посмотрел на происходящее как на разноцветные шарфы, появляющиеся из цилиндра фокусника, и понял, что все это не более чем отвлекающий маневр, скрывающий серьезные события.

Я далека от мысли, что переезд СПбГУ затеян с целью что-то скрыть (хотя чего в жизни не бывает), но вот, что меня тревожит.

История с переездом беспокойная и будоражащая. Обещают скорое начало строительства. Чемоданное настроение, неопределенность и неуверенность в завтрашнем дне. Если переезд по каким-то причинам не состоится, это будет такое облегчение, что о чем-то другом и говорить будет неловко. Если он состоится, то говорить будет и вовсе бессмысленно: все начнется в чистом поле с чистого листа. Таким образом, за тревогами об организации учебного процесса «в поле», об аудиториях и лабораториях, оборудовании, общежитиях, квартирах и школе для детей уходит тревога за сам университет.

Когда я училась в школе, в Университет можно было просто войти. С улицы. С Невы. Со стороны БАНа и столовой «Восьмерки». Можно было, если поток, зайти на лекцию. Походить по Большому коридору, потолкаться в буфете и на «сачке», посмотреть, чем Университет живет, кто, что и как читает. Я понимаю, что сейчас другое время, борьба с терроризмом и потенциальным хищением несоциалистической собственности, и просто так туда не попасть. А заодно и не узнать просто так, что же там происходит. А происходит там что-то недоброе.

(Я нисколько не хочу преуменьшить достижения в области организации науки и также не сомневаюсь, что есть в нынешнем СПбГУ прекрасные профессора и преподаватели, не отрицаю, что есть места в нем, где хорошо и преподавателям, и студентам, и сотрудникам, где жив дух Университета).

Это ощущение складывается из мелких обстоятельств, фраз, разговоров, каких-то странных изменений и якобы новшеств. Конечно, в такой большой организации, как Университет, где работали и учились тысячи людей, случалось всякое. И конфликты, и недоразумения. И люди увольнялись, и сами, и выживали кого-то. Но если что-то и было, то все-таки локально и все-таки скорее как исключение. На фоне общей преданности Университету и уверенности, что если уж где и учиться/работать, так только тут.

Те, кто старше, помнят, как трудно было попасть в Университет на работу. Нужно было обязательно быть его выпускником. Факультет и кафедра должны были ходатайствовать. К молодым преподавателям приставлялись наставники из числа самых старых и опытных. Университет сам заботливо и придирчиво растил смену и обеспечивал преемственность и дух. Поддерживал Школу. И соответствовать нужно было этой Школе, а не ФГОСам каким-нибудь. Учились и работали в Университете семьями и поколениями. Недавно я поняла, что ни один из знакомых мне профессоров из Университетских семей, где любовь и лояльность к Университету была даже не на социальном, а на генетическом уровне, больше в СПбГУ не работает. Как не работают многие из тех, к кому много лет поступали учиться, кто любил, хотел и мог работать.

Университет, который мог бы возглавить борьбу с болонским мракобесием, рапортует о соответствии ей. Не знаю, что было плохого в старой, доболонской системе. Все выпускались, как теперь принято говорить, «специалистами», при необходимости иностранный отдел выдавал магистерский диплом европейского образца, благо пройденные программы позволяли. Я знаю ровно один случай, когда это не сработало. Выпускница Университета хотела поступить в аспирантуру во французский университет. Но, посмотрев на перечень дисциплин и количество часов, ей отказали, поскольку при таком дипломе учить должна была она, а не ее. Ей посоветовали поучиться у них год, получить их документ, и уже с ним поступать опять. Раньше казалось, что мировой уровень — это то, до чего надо расти и расти. А оказалось, что можно и опускаться. И (случайно?) этот уровень и проскочить.

Практически исчезло из СПбГУ вечернее образование. То, что позволяло учиться взрослым людям, которые не смогли поступить сразу после школы, тем, кто не может жить на стипендию и вынужден работать. Просто раньше к поступающим на вечернее было мудрое требование: работать надо было по специальности. И обучение оказывалось тем самым практико-ориентированным, к которому сейчас вроде как стремятся. В каждом деканате знали соответствующие профилю места, куда абитуриенту, если он еще не, пойти устраиваться на работу.

Вдруг многие факультеты стали институтами. По слухам с потерей ряда преподавателей и профессоров. Не худших.

То неожиданно решат какую-нибудь кафедру закрыть. Ну, скажем, ихтиологии. Слить с другой кафедрой, потеряв кого-то по дороге.

То бюджетные места резко сократить.

То случается что-то вроде скандальной истории с приказом 3773/1 от 12.04.19 о количестве слушателей элективных курсов, чреватой прекращением чтения многих из них и, как следствие, сокращением, возможно, до нуля, нагрузки соответствующих преподавателей.

Не менее странные истории с увольнением преподавателей

«Общая тенденция — зачем-то заменяются наши хорошие преподаватели, которые занимаются научной работой, которых любят студенты, на преподавателей со стороны, которые иногда превосходят по численным показателям (количество статей и так далее). Однако мы не физики, у нас суть не в количестве, а в качестве. Поэтому тут тоже подозревается стремление сделать состав преподавателей более лояльным». Это написала выпускница философского факультета. Но такое приходится слышать и от представителей других факультетов.

«Сокращение образовательных программ и кафедр. Навязывание преподавателям — под угрозой увольнения — американской платформы электронного образования. Сокращения и увольнения сотрудников-совместителей из Российской академии наук (впрочем, в ректорате СПбГУ говорят, что этого у них и в мыслях не было). А также нарушения Конституции, т. к. сотрудникам запрещены любые публичные высказывания от имени СПбГУ без одобрения начальства. Еще — преследования и запугивания преподавателей, имеющих собственное мнение. И создание атмосферы страха в университете. Также недовольные подозревают администрацию вуза в финансовых махинациях и просят провести финансовый аудит» (из претензий, высказанных на митинге в 2016 году). Одно то, что сотрудники СПбГУ вышли с подобными претензиями на митинг на глазах у города, в самом его центре, о чем-то говорит.

Есть какие-то совсем странные новации. В Главном здании перенумеровали аудитории. 140 теперь 3058, 133 — 2053. Десятилетиями никому не мешала историческая нумерация, теперь вот ввели. И все равно в объявлениях вынуждены указывать старые номера, чтобы не путаться. В тех же аудиториях заменили исторические дореволюционные столы на новодел, который уже выглядит старым и разрушающимся. Просидев за прежними не один год, могу сказать: они были на века. Я не буду задавать вопрос «зачем?», ладно?

Я не хочу и не могу выдвигать каких-то конкретных обвинений, для этого, как уже говорилось, нужно находиться внутри, а не снаружи довольно закрытой организации. Но не могу и не испытывать тревогу. С кем из давно работающих в СПбГУ сотрудников ни поговоришь, все единодушны: «в университете — нехорошо». Преподаватели и студенты даже выходят на митинги, как в 2016 году на Марсовом поле, под лозунгом «в защиту университетских традиций». Я говорю лишь о складывающемся впечатлении в (потенциально) гордящемся своим университетом городе, в котором многие являются выпускниками Университета и с радостью ловят любую хорошую, позитивную новость про родной вуз. Если она есть.

СПбГУ начинает терять позиции среди выпускников школ.

«Лев Лурье преподает в 610-й гимназии — одной из лучших школ города. По его наблюдениям, выпускники и сейчас менее охотно идут в СПбГУ.

— У нас есть статистика по поступлениям, — говорит Лурье. — В прошлом году, по-моему, ни один человек, закончивший классическую гимназию, не поступал на филфак СПбГУ. Те, кто хочет заниматься историей и филологией, поступают в Высшую школу экономики или уезжают в Москву. Физики поступают в Политех, в МФТИ. Есть те, кто поступает в Баумановское. Программисты поступают в Университет ИТМО. То есть лучшие выпускники одной из лучших петербургских гимназий предпочитают с СПбГУ не связываться.

Статистику подтверждает и директор гимназии.

— В последние годы наши выпускники очень плохо идут в СПбГУ, — согласен он».

В этом году университет ИТМО обогнал СПбГУ по количеству абитуриентов с самым высоким баллом ЕГЭ.

Этим летом мы поздравляли родителей мальчика, поступившего в МГУ. Из Санкт-Петербурга. А ведь 30 и даже 20 лет назад это казалось немыслимым. Чтобы пойти учиться в московский университет должны были или случиться экстраординарные жизненные обстоятельства, или специальность должна была быть ну уж очень редкой, которой у нас просто не было. А иначе зачем, если в городе есть свой Университет. А сейчас… да, расходятся по другим вузам, уезжают в Москву. Хотя… да, наши реформаторы добились-таки стремления молодежи к международному уровню образования: все чаще выпускники мечтают уехать учиться в Китай.

Хочу обратить внимание, что история про переезд СПбГУ стала в первую очередь историей про деньги. Миллиарды туда, миллиарды — сюда. Инфраструктурные мегапроекты и транспортные супермагистрали.

Я говорю о Духе Университета, о Школе. Ведь не случайно метит СПбГУ со своим новым кампусом «в Калифорнийский университет в Беркли, Принстонский университет и мегакампус в Гуанчжоу», а в статьях, посвященных переезду, мелькает «наш Оксфорд». Вообще-то говоря, Санкт-Петербургский университет — это Санкт-Петербургский университет, вы не находите? Почему бы не учесть свои особенности? Свою историю? Свои традиции? Свои обстоятельства? Свои…

Когда несколько факультетов Университета перебрались за Петергоф, конечно, некоторая часть студентов и преподавателей перестала быть его частью. Но в основном туда все равно ездили. Да, с огромным трудом, да, вставая немыслимо рано. Но ездили. Потому что было, ради чего. Был Университет, не только как образовательная организация, но как идея и как общность. «Он умел бумагу марать под треск свечки! Ему было за что умирать у Черной речки». И работать-писать умели и умирали на рабочем месте, работая до последнего.

Я не знаю, есть ли за что повторять этот подвиг нынешним студентам и преподавателям.

Конечно, если СПбГУ переедет и начнет свою историю заново, там кто-то будет работать и учиться, университет как организация существовать не перестанет. И со временем обрастет своими историями, героями и мучениками. Своими призраками.

Для меня призрак Университета — профессор А. А. Заварзин, один из последних Старых Профессоров; уже смертельно больной, он умер, дочитав свой последний, специально написанный, подводящий черту спецкурс; уходящий вдаль по Большому коридору Главного здания, туда, где 133 — 133…

Быть может, если СПбГУ все-таки не переедет, есть шанс, что стены помогут оставшимся сотрудникам, студентам и выпускникам возродить былой Университет. Если же нет, это будет совсем другая история.