Традиция, которую наследуют французские социалисты-утописты, которых Ленин ошибочно считал одним из «источников» Маркса, если её рассматривать грубо, своим истоком имела «Золотой век» Гесиода, он же — век греческого Кроноса или римского Сатурна. Вот что писал о веке Сатурна Вергилий в своей знаменитой четвертой эклоге:

Золотой век. деталь. хоровод. 1530

«Почва не будет страдать от мотыг, от серпа — виноградник;

Освободит и волов от ярма хлебопашец могучий;

Шерсть не будет хитро различной морочить окраской, —

Сам, по желанью, баран то в пурпур нежнобагряный,

То в золотистый шафран руно перекрашивать будет,

И добровольно в полях багрянец ягнят принарядит».

Публий Вергилий Марон

То есть в «Золотом веке» земля будет родить сама, и работать будет не надо. В дальнейшем этот идеал от Гесиода через Платона, Вергилия, а потом и через утопии Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы перешёл к социалистам-утопистам. Согласно этому идеалу в его современном исполнении, всю работу на себя рано или поздно возьмут машины, а люди будут отдыхать или, как пишут совсем уж наивные идеалисты, будут заниматься «литературой и искусством». Только вот беда — как-то так оказывается, что когда машины замещают людей, то наращивается безработица, а безработных никто содержать не собирается, и их начинают просто выкидывать на помойку. И это не удивительно, ведь если внимательно читать идеологов «Золотого века», то становится понятно, что этот век будет «Золотым» не для рабочих и крестьян, а для элиты…

По большому счету именно эта модель «Золотого века» положена в основу европейского социализма. Пока, по инерции, страны развитого капитализма ещё платят пособия и непомерно большие зарплаты своим шведам, немцам и прочим. Однако как мы сегодня уже можем наблюдать, эта «лавочка» постепенно будет закрываться.

Маркс же предлагал нечто прямо противоположное. В «Критике Готской программы» он писал:

«На высшей фазе коммунистического общества, после того, как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни».

Тут Маркс заявляет две вещи, которые, если их сообщить в лоб современным марксистам, то им сделается дурно, несмотря на то, что эти тексты вроде как все читали. Первое, что нам говорит Маркс, это то, что человек порабощён не абы чем, а «разделением труда». Кто-нибудь из современных марксистов думает, как преодолеть разделение труда, ставит эту проблему во главе угла? Нет, конечно. Раньше ей занимался Богданов, а теперь кто? Да никто… Все занимаются «классовой борьбой», то есть не тем, что Маркса отличает от прочих социалистов, а тем, в чём он с ними почти неотличим. Ну, поэтому и непонятно до сих пор, в чём же его величие.

Александр Александрович Богданов

Второе, что заявляет Маркс, это то, что при коммунизме, то есть, можно сказать, в его варианте рая, труд «станет сам первой потребностью жизни». Это — фундаментально и диаметрально противоречит идеалу «Золотого века». Причём это заявление — абсолютно закономерно. Как пелось в песне: «Владыкой мира будет труд». Не для того Маркс так отстаивал человека труда, чтобы потом труд исчез, ибо труд для Маркса — это не «наказание за грехи» и не обуза, — как это иногда скрыто, иногда явно подразумевается в идее «Золотого века», — а та практика, при помощи которой человек соединяется со своей родовой сущностью. А это соединение, в свою очередь, и есть для Маркса главное. Поэтому в его коммунистическом раю такое воссоединение через труд станет наиболее полным, потому-то он и рай.

Кроме того, нужно твердо понимать, что если та или иная утопия не подразумевает преодоление разделения труда, то ничем иным кроме, как еще одной вариацией на тему «Золотого века» она быть не может, даже если ее автор об этом прямо ничего и не говорит. Ведь если разделение труда не преодолевается, то автоматически через некоторое время возникает конфликт между управлением и теми, кем управляют. Кроме того, труд не становится целостным, а остается лишь частичным и потому может, как все частичное, восприниматься только как нечто в лучшем случае не обязательное, а в максимуме — как обуза. Только этих двух следствий из наличия разделения труда достаточно, что бы в качестве идеала «Золотой век» возникал чуть ли не автоматически. Есть разделение труда? Тогда вам в «Золотой век». Вы его будете преодолевать? Тогда ваш идеал — коммунизм. Такова картина в общих чертах.

Плакат «Грамота — путь к коммунизму» (фрагмент). 1920 год

Но как идеал коммунизма должен был пропагандировать и разъяснять Ленин? Представьте себе рабочего, который работает по 12 часов на каменоломне. К нему подходит Владимир Ильич и заявляет, что он коммунист. Рабочий спрашивает, что такое коммунизм. Ленин отвечает, что это царство труда… А потом из гроба встает Вергилий и обещает «Золотой век», в котором труда не будет. Чья пропаганда тут будет более привлекательной для рабочего, который вкалывает из последних сил? Ну, так поэтому-то идеал «Золотого века» и живёт тысячелетиями. Ведь если благость коммунизма нужно разъяснять, а на уровне лозунга он выглядит для изнурённых народных масс не слишком привлекательно, то идеал «Золотого века» очень привлекателен.

В.И. Ленин произносит речь перед войсками Всевобуча на Красной площади

Однако, если бы пропагандисты этой идеи начали бы говорить более откровенно и глубоко, то они должны были бы сказать, что вообще-то «Золотой век» это царство зверя, что, в общем, почти честно вслед за своим духовным отцом Гегелем и сказал Александр Кожев. Да и Гесиод уже это понимал, ибо ещё в его «Теогонии» есть на это намёк, когда музы кричат пастухам: «Эй, пастухи полевые, — несчастные, брюхо сплошное!». Они почему-то и «несчастные» и «брюхо сплошное». А образ пастухов, между прочим, с трудом отделим от идеала «Золотого века». Более того, мотивом к труду, согласно «Трудам и дням» Гесиода, является «зависть». Да еще и труд порождён, согласно тем же «Трудам и дням», не абы кем, а богиней раздора — Эридой.

Фредерик Лейтон. Идиллия. 1880-81

Но что бы и как Ленин начал объяснять? «Знаешь ли, товарищ рабочий, это будет не просто труд, а труд избавленный от отчуждения…» «Какое еще отчуждение? Отчуждение от чего?» — вопросил бы, может, рабочий. «Отчуждение от родовой сущности», — должен был бы ответить Ленин. Но он не мог дать такого ответа потому, что даже если бы ему были доступны «Экономическо-философские рукописи», то такой фантастический разговор с рабочим всё равно был бы невозможен. Но Ленин, как я говорил, их читать не мог. А потому, ответ на вопрос «что такое коммунизм?» сначала начал сводится к совершенно непонятной вне объёмного контекста фразе из той же «Критики готской программы»: «Каждый по способностям, каждому по потребностям!», а потом и просто к «взять и поделить». Ну и какой тут Маркс и коммунизм?

(продолжение следует)