Очертим простым карандашиком место алхимического действа. Екатеринбург. Он же Свердловск. Кости царя в яме. Битва за храм в сквере. И так далее. Читай таблоиды. Примерный портрет понятен. Бандиты в думе и вне. Заводы, подземные и не очень. Трудолюбивые умирающие труженики тыла. Ельцин. Колчак. Демидовы. Оканье. Сёмки. Пивко. Спортивные штаны. Галстуки. Свои белые, красные, оранжевые, голубые, зелёные, чёрные. Местечковая интеллигенция. Свои резоны. Понятия. Горы. Рудники. Зоны. Зоны. Пруды. Рыбалки и грибы. Частушки и гармошки. Святая простота. Опять зоны. Наколки. Не лучшее место для метафизической прозы. Карандаш может сломаться. Но такая книжка вышла.

Личный архив Юрия Авреха
Юрий Аврех

Я знаю Юру много лет. Мы приятельствуем. Часто жалуемся друг другу на жизнь и судьбу. Поскольку, если посмотреть на них трезво, то особых иллюзий не остаётся. Приходится их придумывать. Фантазировать. Обычно наши разговоры проходят примерно так:

Дмитрий Тёткин: Почему ты не уезжаешь, Юра? Ты что, не понимаешь, что здесь тебе не светит ничего, у тебя стопроцентное еврейство. Уезжай, пока ещё не поздно… Ты найдёшь хотя бы социальные гарантии минимальные (читай: возможность состариться и умереть относительно достойно), а то и сможешь учиться или займешься торой… (стоит заметить, что отголоски каббалы, разумеется, присутствуют в Юриной прозе).

Юрий Аврех: Я там не могу. Мне там душно. Это не моя культура… Мне там очень плохо.

Личный архив Юрия Авреха
Юрий Аврех

Ну и так далее. Можно подумать, что здесь хорошо. Порочный вечный круг. Интересно, что и для «иудеев», и для «православных» Аврех одинаково чужой. Его дар — быть посторонним, лишним, болтаться в крещенской проруби. Хотя до какой-то степени тянется и к тем, и к другим. В поисках спасения. Его книжка странная, но не настолько, как кажется на первый взгляд. Легко можно найти парочку контекстов. Гофман. Борхес. Дешёвая эзотерика с книжных развалов. И даже, как ни странно, Бианки и Паустовский. Ибо иногда Юрина проза скатывается до почти детских, первых сочинений:

«В Харитоновском парке Екатеринбурга царил ясный солнечный день. Взявшись за руки, Вероника и я шли по тропинке парка, из которого лето еще не желало уходить, словно решило остаться еще на один день вместе с нами. Поднявшись по одной из тропинок парка на холм, мы увидели деревья, соединившие свои ветви, словно шатер из ветвей и ярко зеленых листьев, ждущих, чтобы укрыть нас от посторонних взглядов посетителей парка в этот день. Мы расположились на траве».

Интонация откровения, маразма, ребёнка. Завтрак на траве. Поиск основ. Неслыханной простоты.

Личный архив Юрия Авреха
Юрий Аврех
«А за моим окном российская, екатеринбургская осень. Осеннее солнце озолотило листья деревьев и плоть облаков. Мне почти не снится Назарет. Верхний Назарет. А точнее, не снится вообще. Иногда мне снится Прага, которая не Прага, а некий символический город, и воспоминания о ней так глубоки и сокрыты, что только память чувств говорит о том, что такой город я видел. Иногда мне снится город, в котором я живу, но скорее не он сам, а некоторые люди. Близкие люди».

Разумеется, во всём этом есть толика графомании и безумия, попытка переколодовать мир. Написать свою «Розу мира», хотя бы свой «Кактус мира». Кто вправе оценивать чужую боль и чужой бред, чужие мифы и фантазии? Особенно религиозные и мистические. Невыносимость существования. Неприятие «рынка», в том числе литературного. Мастер Аврех мог бы состояться в советской литературе. В постсоветской — никогда. Хотя имеют ли смысл временные рамки? В самой прозе Юра легко, словно какой-нибудь друз, верующий в перерождения, путешествует по эпохам. Например:

«Мы не встречались с тобой с XIV века. Казалось, что именно так и было, но узнавание произошло не сразу».

Одинокий вечный Аврех идёт под снегопадом по Иерусалиму, Праге, Свердловску, читает странные книги, пытается устроить жить, почти не ест мацу, но пьёт кофе, матерится. Мучительно ищет место под своим алхимическим солнцем:

«Алхимия. Алхимический процесс… Это не тайна превращения меди в золото. Нет! Это другая тайна, где за тремя стадиями алхимического процесса скрывается тайна Божественного восхождения к Истине! Нигредо: состояние тьмы. Отчаяния. Нисхождения в темные области. Альбедо: восхождение к свету. Когда мастер выходит из тьмы, и одежды его и сам он начинают излучать свет. Белый цвет одежд, но процесс первой стадии не прошел бесследно. Одежды его становятся белоснежными, но и волосы его покрывает седина. И третья стадия — Рубедо: алый цвет Солнца. Что это? Состояние единения мастера с Богом? Словно внутри Солнца, которое не сжигает, но дает силу всему живому…»
Личный архив Юрия Авреха
Юрий Аврех

Иногда его интонации приближаются к «эротическому бреду», «женскому любовному роману»:

«Ты возвышалась надо мной и упиралась руками в плоть древа, уходящего в сумерках вверх, а я целовал твои влажные губы и пил твое дыхание, и передавал тебе дыхание свое: воздух — один на двоих, дыхание — одно на двоих. Единение… Я видел твое лицо в сумерках — лицо прекрасной дамы из давно ушедших времен. Твое серое пальто лежало распластанным на земле. Твои волосы растрепал не ветер, но страсть. И ты обнимаешь меня, или я тебя?»

Или:

«Как красив твой раскрытый в стоне страсти рот. Как бывает солнечна улыбка твоя. Но бывает и другое: в уголках твоей улыбки затаилось что-то горькое, искривляющее ее страдание, из-за чего она и горькая, и подлинная одновременно».

Частая инверсия синтаксиса, почти «библейская» местами поэтика. Смешно ли это? Грустно. Основано на реальных событиях. Во всяком случае.

Юра начинал как поэт. Со сборником «Антиземля», названия которого потом очень стыдился. И в этой книге проза местами переходит в стихи. Его увлечение мистикой для меня необычно, хотя понятно. Поделюсь одним странным воспоминанием, которое пришло мне в голову, когда я читал прозу Авреха. В счастливую и несчастную, нищую свою бытность студентом в Свердловске-Екатеринбурге, я искал съёмную квартиру или комнату. Пришёл по одному объявлению. Цена была подозрительно невысокой. Окраинная квартира. Трущобы. Я долго звоню в звонок. Открывают. Полумрак. Хлам коридора. Ржавый велосипед. Галоши. Плащ. Запах ладана. Прохожу в занавешенную комнату, которая вся увешана иконками и лампадами, которые мерцают, как светлячки, в затхлом воздухе. Кашель. Скорее всего, сильно большая женщина средних лет лежит в кровати. Смотрит на меня. Рядом несколько человек родни, которые пытаются, сдавая жильё, хоть как-то скрасить процесс. Скляночки святой воды. Ужас нищеты. Я поблагодарил за предложенную невысокую цену. Вышел.

Личный архив Юрия Авреха
Юрий Аврех

В Аврехе есть что-то от Гоголя. Только Аврех почти лишён чувства юмора:

«Тот, о ком я пишу сейчас, был страшным человеком. Темным человеком, посвятившим себя служению злу. Злу изначальному, а не серому, человеческому злу, настоянному на пороках и невежестве. Он служил Врагу, и Враг давал ему силы. Все предписания, молитвы тьме и обряды он соблюдал. И враг давал ему силы. Ночью, на окраинах города, высматривал он в домах свои жертвы, и те, кто не был под Высшей защитой, попадали под его власть. Он смотрел в окна домов, впиваясь в них глазами, в квартиры, в которых проживали свои жизни люди, не ведая о том, что такое зло и что такое благодать, и он насылал болезни на них, от которых умирали они семьями, насылал раздоры на них, от которых губили они друг друга, и уходил в ночь, из которой вышел, получая силы от того, кто ему их давал за проделанную работу…»

Аврех пытается «соединить разорванную связь времён», как умеет. Ищет свои ориентиры, звёздные карты, последние надежды. Сейчас он начал по совету моему танцевать бачату. Собирается на вечеринки. Приглашайте его, если встретите. Золотые астролябии судеб медленно скрипят, как снег под ногами дворника. Столетия окружают его огнём инквизиций. Янтарное солнце дрожит в уральском небе.

«Только стихов виноградное мясо…», писал Осип Мандельштам в первой половине прошедшего XX века. Но вот мирная картина, почти идиллия. Парень на улице пьет пиво. Девушка в джинсах и белой футболке целует того парня, который пьет. И они ничего не знают. О том, что происходило не с ними… Сирень и пионы. Головокружительная красота белых облаков в небе до или после дождя».
Личный архив Юрия Авреха
Юрий Аврех

Про что это? В чём смысл этого? Зачем издавать подобные книжки? Часто за свой счёт. Ведь всё гораздо проще. В любом книжном вас встретят «бестселлеры». Как найти совершенство? И вновь странное (и наиболее интересное мне в книге), что-то вроде коротких новелл. Подражание. Немного Кафки среди прочего. Кусочек:

«Выдающийся математик лорд Стэнфорд был весьма доволен собой. Ему наконец удалось вывести формулу, которую он смог доказать математически и которая звучала так: совершенство невозможно в мире относительности. Любое совершенство во всей Вселенной является относительным по отношению к окружающим объектам и невозможным в абсолютной степени. Из чего следует, что добра не существует без зла, а зла без добра, ибо и то, и другое относительно по отношению друг к другу в мире, где никакое абсолютное совершенство невозможно».

Иногда внезапно интонация переходит в бытовую. Но именно тогда становится по-настоящему интересной:

«Вот уже пятый год я приезжаю к моей маме. Она по-прежнему живет в маленьком городе Верхнем Назарете, о котором я уже писал. В трехэтажном доме на улице Юд-Фад восемнадцать в квартире номер один живет она, уже одна. Своего отца, моего деда, она проводила полгода назад. Комната, в которой он жил, пуста. Я приоткрыл дверь его комнаты, за дверью на голом, чисто вымытом полу стоял шкаф и пустое кресло. Ни кровати, на которой он спал, ни его вещей в комнате уже не было. Комната, в которой жил мой дед, была наполнена пустотой, после того, как тот, кто в ней жил, из нее вышел. Не умер, не исчез, а именно вышел. А умер не он, а его старость, которая сама, словно изношенный, выцветший костюм, заставила надеть саму себя на его и тело, и душу. И вот старость, обесцвеченный костюм, сброшена. И мой дед жив. Не только в воспоминаниях или на черно-белых фотографиях прошлого века».

Мама Юры уже умерла. Вышла из комнаты. Как умирают все мамы. Лучше, когда раньше своих детей. Аврех пишет книжки. Работает на разных работах. Пишет новеллы другу композитору. Сходит с ума. Восходит обратно. Ищет философский камень, имя б-га, хоть какое-то имя друга:

«Ги де Лузиньян, Рено де Шатильон, Франсуа Вийон и позже Тюдоры, Болейны, Короли, рыцари, поэты, дамы… Откуда приходят их имена? Из какого прошлого?»

Имя Аврех вряд ли будет среди великих имён, но явно на первых страницах литературных справочников. Просто в силу алфавита. Я сижу в съёмной квартире в центре Петербурга. За окном продолжается холодный сентябрьский ливень. Я тоже хочу выйти, но не понимаю куда. Наверное, надо сходить в магазин за молоком. Раз уж небо такого молочного цвета сегодня.