Юлий Даниэль. Проза. Стихи. Переводы. М.: ОГИ, 2019

У них была надежда. Точнее, уверенность. Но не в своих силах, а в своих талантах. Поэтому для большинства эмигрантов «третьей волны» и представителей неподцензурной части советской литературы была разочарованием (а для кого-то и шоком) их слабая востребованность на западном рынке. Особенно, если учитывать, что значительная часть изданий и на русском языке, и в переводах субсидировались спецслужбами стран — участниц Холодной войны в рамках идеологического противостояния СССР.

Впрочем, бывали и исключения. Одним из них стал Юлий Даниэль (1925−1988). В истории отечественного диссидентского движения он и его друг Андрей Синявский известны главным образом тем, что с 1958 г., не желая мириться с советской цензурой, публиковали свои произведения на Западе под псевдонимом Николай Аржак (Синявский печатался под именем Абрама Терца). Процесс Синявского и Даниэля проходил в 1965−1966 гг. и вызвал протесты общественности против суда и приговора над ними. При этом он не только послужил формированию диссидентского движения. В поддержку писателей выступили люди, не связанные с защитой прав человека. Так, например, «Письмо 63-х», в числе прочих, подписали Павел Антокольский, Вениамин Каверин, Давид Самойлов, Михаил Шатров и Илья Эренбург.

Вместе с тем Даниэль был не только «возмутителем спокойствия», но и действительно талантливым писателем. В составленное Максимом Амелиным собрание вошли его избранные сочинения и переводы.

Одно из центральных мест в книге занимает повесть «Искупление», которая наряду с «Говорит Москва» и «Руки» была опубликована за рубежом и фигурировала в обвинительном заключении.

В ней речь идет о герое-повествователе Викторе Вольском, которого обвиняет в доносительстве его знакомый Феликс Чернов. Виктор не виновен, но неожиданно решает, что «виноват в том, что ничего не сделал», а потому не пытается объясниться. Потеряв друзей, невесту, место в обществе, Вольский в итоге теряет рассудок и оказывается в сумасшедшем доме.

Не касаясь реальных прототипов персонажей, в частности вопроса, насколько на создание образа Вольского повлиял знакомый Синявского и Даниэля поэт Сергей Хмельницкий, обвиненный в доносительстве, следует указать на укорененность повести в целом ряде литературных традиций и одновременно в их ломке.

«Искупление» отсылает к философии абсурда и, в частности, к «Процессу» Кафки. Кроме того, в повести имеют место перифразы с экзистенциализмом, в первую очередь с идеей «нечистой совести» («Затворники Альтоны» Сартра).

Однако есть и отличия. Йозеф К. Кафки пытается противостоять обвинениям и лишь в конце дает себя «как собаку» убить. Герои «Затворников» пытаются сбежать от груза преступного прошлого. В то время как Вольский принимает чужую вину.

Как сам Даниэль оценивал свой поступок и приговор суда? Известно, что ни он, ни Синявский с его решением не согласились. Но затем, размышляя о своей жизни, поэт написал следующие строки:

Дожди, дожди коснулись щек,

Грустя, деревья порыжели,

И был открыт никчемный счет

Моих побед и поражений.

Струилась осень. День за днем

Линяла летняя палитра,

А я вовсю играл с огнем

И тайно жаждал опалиться.

Не потому, что я шальной,

Роптал перед глухой стеною —

Я преступил закон иной,

Я виноват иной виною.

Чего в этих строках больше: переоценки былого поступка или принятия чужой вины, как у его героя Виктора Вольского?