Бергман. Дневники, которые круче, чем в соцсетях
Вышла книжка дневников Бергмана. На этом можно было бы закончить рецензию. Кто знает — тот уже купил, а шансов объяснить тому, кто не знает — зачем это читать? — тоже не слишком много, но попробуем.
Прежде всего, книжка вышла божьей милостью (а отношения с промыслом протестантского господа и верой — важная тема), милостью генерального консульства Швеции в Петербурге (увы, даже такие книги нуждаются в поддержке, да и в известной степени являют собой акты «продвижения шведской культуры»), милостью журнала «искусство кино» и очаровательного магазинчика «Подписные издания», где хороший какао и блестящие значки с профилями писателей. Короче говоря, всё очень мило…
Разговоры о дневниках и архивах гениев всегда кружатся вокруг примерно одних тем. Огласим список. Насколько это подлинно\полно или «причёсано». Как переведено? Отредактировано? Вспоминаются дискуссии вокруг правок «Мартиролога» Тарковского (который пересекается с миром Бергмана), например. Это и понятно. Все живые люди. У всех свои интересы. Свои представления о «цензуре» и о «пристойном». Кто-то душеприказчик. Кто-то хранитель авторских прав. Кто-то, если что, и в суд готов. Кто-то просто хочет немного навести ретуши и марафета. Даже трупы в моргах пытаются гримировать и украшать перед искристым пламенем топки. Что уж говорить о судьбах «реноме», «репутаций» и так далее… В данной книге составители признаются, что брали «почти всё». Убирая с их точки зрения совсем неважное. Вроде пробы пера. Или подсчётов. Но это с внешней стороны. А есть ещё и целый цензурный отдел самого пишущего. Пишется ли это в «стол» или, как исповедь, сжигается ли это потом? Или ненароком остаётся для публикации? Как бы подспудно предполагаемой? Кокетливо и косвенно учитываемой? Насколько сам пишущий понимает, что он пишет? Какой образ «читателя» при этом у него существует? Это и интересно.
Книга — замечательный образец такого рода дневниковой прозы. Настолько, что её можно рекомендовать, как книгу — вообще независимо от того — будете ли вы смотреть «Шёпоты и крики». Или просто прочитаете про них, как про фильм, который никогда не будет снят. Кстати, в книге есть и описание проектов, которые никогда не были реализованы… О них-то больше узнать особо и неоткуда.
Иногда это скупая «кинопроза». Размышления. (Самоеды, интроверты, невротики. Тут вы узнаете, что и гении страдали вашими навязчивыми мыслями, кишечными коликами, депрессиями и так далее…) Забавно, что сам Бергман пишет про то, что читает только что вышедшую «Невротическую личность нашего времени» Карен Хорни, ибо в те годы постфрейдовский психоанализ только становился интеллектуальным мейнстримом. Как человек описывает самого себя? Свои поступки? Творчество? И такую странную профессию как режиссура. Внутренние и внешние конфликты. Наблюдения. Признания. Планы. Сам процесс режиссёрской работы. Короче говоря, великолепная и глубокая книга. Всячески рекомендуется для прочтения всех гуманитариев. И уж точно «творческих специальностей». Даже ненавистники Бергмана найдут здесь, за что ненавидеть его ещё больше. Признаюсь, что для меня лично такие книги — одни из самых интересных.
Странно, что когда-то кино (и театр — а он здесь как никогда с кино сближается) вызывал такую степень серьёзности и попыток относиться к этому как к духовному поиску. Впрочем были слышны голоса современников Бергмана, которые упрекали его в монополизации всей шведской индустрии… И с чем. С театральщиной и скукой. Во всех фильмах почти ни одной хорошо поставленной драки или погони со взрывами нет… Секс? Ну, немного. Разговоров — очень много. Пауз — тоже. Полутеней. Неспешностей. Горизонтов.
Интересно, что в дневнике есть как короткие записи вроде: «Неужели я дописал», «16.3.62. На редкость бездарный день». Последнее особо забавно, поскольку для большинства почти все дни достаточно бездарны… Но есть и целые большие фрагменты прозы, набросков «пьес» с диалогами и сценариев. Переходы от натурализма спермы и экземы, и прочих медицинских проблем до самых абстрактных философий и лирических размышлений. Иногда, напротив, великолепная в конкретности и зримости «вещная» проза. Мы видим, кажется, каждый кадр, каждый предмет. Словно бы перед нами набор цветных рождественских игрушек для детей… Что-то вроде:
«В одном углу стоит большая печь, в другом — встроенная кровать с красным одеялом, матрасом в голубую полоску и подушками (постельного белья нет). Посреди комнаты стоит грубо сделанный стол-книжка, вокруг него — четыре разных стула, на столе вощеная скатерть и керосиновая лампа. У одного из низких окон стоит сломанное кресло с низкой спинкой. От него пахнет плесенью, но сидеть на нём удобно».
Ну разве не чудо? Описание длится ещё полстраницы… Казалось бы, просто описание комнаты, но в этом есть некоторая магия вглядывания. Магия ли это «волшебного фонаря» и мышления кинематографиста? Или писательская? Или театральная? Какая разница.
Некоторые мысли звучащие в 60-х годах прошлого века среди всех «земляничных полян» до сих пор хранят пугающую актуальность, во всяком случае уж точно позволяют продолжить их думать. И это тоже очень интересно — ретроспективно думать про «то время». Что бы автор сказал сейчас, если тогда он говорил это:
«В современной культурной среде меня больше всего радует абсолютная и очевидная толерантность, благодаря которой музеи, кинотеатры, театры и музыкальные учреждения вместе с прочими средствами информациями представляют такие богатые запасы нерафинированного искусства и не-искусства. Так и хочется жить при такой щедрой раздаче ресурсов и возможностей. Опасность лишь в том, что среди этого не рассортированного потока голосов самый большой интерес вызывают отпетые горлопаны и первоклассные эксгибиционисты, в то время как честные и более тихие голоса просто тонут в общем гуле. Именно в связи с этой опасностью мы возлагаем надежды на наших критиков, перед которыми сегодня стоит задача более сложная и масштабная, чем когда-либо».
Как после такого отношения к критике не похвалить великолепную книжку?