«Эра буржуазного пацифизма кончилась»: Франция и Польша в безопасности СССР

19 декабря 1933 года ЦК ВКП (б) принял решение о борьбе за коллективную безопасность в Европе:

«1) СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу Наций; 2) СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги Наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии.; 3) СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши». Условия вступления в Лигу Наций были таковы: а) СССР имеет серьезные возражения против 12-й и 13-й статей Статуса Лиги, предусматривающих обязательное третейское разбирательство. Идя навстречу предложению Франции, СССР согласен, однако, снять эти возражения, если ему будет разрешено при вступлении в Лигу сделать оговорку о том, что арбитраж для него обязателен будет лишь по спорам, которые возникнут из конфликтов, событий и действий, которые будут иметь место после вступления Союза в Лигу; б) исключить вторую часть 1-го пункта ст. 12, санкционирующей войну для разрешения международных споров; в) исключить ст. 22, дающую право на мандатное управление чужими территориями, не настаивая на обратном действии исключения этого пункта, т. е. на отмене существующих мандатов; г) включить в ст. 23 пункт об обязательности для всех членов Лиги расового и национального равноправия».

В своем выступлении о международном положении страны 29 дек. 1933 года Председатель Совета Народных комиссаров В. М. Молотов заявил о том, что период дружбы с Веймарской республикой ушел в прошлое:

«Одно для нас ясно — до последнего времени дружественные отношения между СССР и Германией покоились на базе их стремления к миру и развитию экономических отношений. Этим принципам мы полностью остаемся верны и теперь. Только в проведении их мы видим силу политического и экономического сотрудничества СССР и Германии, сотрудничества в интересах обеих стран и всеобщего мира. С другой стороны, политика идеологов воинствующего национализма, вроде Розенберга и других, прямо этому противоположна».

На следующий день на сессии ЦИК выступил М. М. Литвинов, дал категорические оценки изменениям — «Эра буржуазного пацифизма кончилась», и сделал из случившегося вывод: «Обеспечение мира — основная задача нашей дипломатии» и т. д. Гарантией обеспечения мира должен был стать общеевропейский договор.

Предложение коллективного договора о взаимной поддержке в случае агрессии получило название «Восточного пакта». Он и должен был свести на нет опасное положение, образовавшееся после Локарно. В столицах небольших государств эта инициатива встретила понимание, но Франция уклонилась от ответа на советское предложение, а Германия, которой оно было сделано в июле 1934 года, проигнорировала инициативу Москвы. Отказалась от нее и Варшава, предпочтя двусторонний договор о ненападении с Германией от 26 янв.1934 г.

По иронии судьбы в этот день с отчетным докладом XVII съезду партии выступал И. В. Сталин. Он сказал:

«Легко понять, до чего трудно было СССР проводить свою мирную политику в этой, отравленной миазмами военных комбинаций, атмосфере. В обстановке этой предвоенной свистопляски, охватившей целый ряд стран, СССР продолжал стоять за эти годы твердо и непоколебимо на своих мирных позициях, борясь с угрозой войны, борясь за сохранение мира, идя навстречу тем странам, которые стоят так или иначе за сохранение мира, разоблачая и срывая маску с тех, кто подготовляет, провоцирует войну. На что рассчитывал СССР в этой трудной и сложной борьбе за мир?

а) На свою растущую хозяйственную и политическую мощь.

б) На моральную поддержку миллионных масс рабочего класса всех стран, кровно заинтересованного в сохранении мира.

в) На благоразумие тех стран, которые не заинтересованы по тем или иным мотивам в нарушении мира и которые хотят развить торговые отношения с таким исправным контрагентом, как СССР.

г) Наконец — на нашу славную армию, готовую оборонять страну от наскоков извне.

На этой базе возникла наша кампания за заключение пакта о ненападении и пакта об определении агрессии с соседними государствами».

Как оказалось в будущем, наиболее надежной была опора не на благоразумие, а на армию. Реакция Чехословакии на советские предложения была положительной, но, как оказалось впоследствии, неоднозначной. С начала 1934 года Прага решила окончательно признать Советский Союз dejure. Правда, власти республики попытались получить для себя определенные преференции в новой версии торгового договора, но ничего из этого не получилось. Реакция Москвы была категоричной. 17 марта 1934 года представитель СССР в республике получил телеграмму: «Чехословацкое правительство хочет получить от нас компенсацию за неизбежное уже восстановление дипломатических отношений… Мы же, конечно, ничего за признание СССР Чехословакией платить не хотим и не станем». 9 июня эти отношения были установлены по формуле НКИД.

Что касается внешнеполитического курса Праги, то, с одной стороны, она была заинтересована в сохранении status quo в Центральной и Юго-Восточной Европе, с другой — полностью увязывала линию своего поведения с Францией, с которой её связывал гарантийный союзный договор от 16 октября 1925 года. Глава МИД Франции Луи Барту был категорическим противником перевооружения Германии. В начале 1930-х экономика Франции еще не восстановилась от последствий кризиса. Уровень промышленного производства 1932 года равнялся 69% от уровня 1929 года. В декабре 1932 году в стране насчитывалось 277 тыс. безработных, через два года их число достигло 412 тыс. чел. Действительный уровень безработицы был гораздо выше и достигал почти 1 млн чел. — 10% работоспособных мужчин. Кризисные явления охватили и сельское хозяйство — падали цены на пшеницу и вино, разорялись фермеры, владелицы мелких кафе и ресторанов и т. п. Французский экспорт в 1934—1936 гг. составил 30% показателей до 1929 г. Кризис привел к активизации радикалов, 6 февраля 1934 года в Париже местные фашисты попытались устроить мятеж. Власти поначалу были парализованы и не знали, что делать. Улицы в центре города в какой-то момент контролировали местные штурмовики — «Огненные кресты» и сочувствующие им элементы. Но в тот же день против фашистов выступили самые разные политические силы, и прежде всего рабочие. Фашистам пришлось отступить.

Барту, сторонник интервенции в годы Гражданской войны 1918−1920 гг., не был ограничен своими политическими пристрастиями. После 1933 г. он был решительно настроен в пользу сотрудничества с Москвой.

«Барту никогда не смотрел назад; прошлое интересовало его только как материал для историка, а не для политика, — отмечал советский публицист, работавший под псевдонимом Н. Корнев [1]. — Как политик он всегда смотрел вперед и видел далеко в даль».

Первая же попытка Иоахима фон Риббентропа завязать доверительный контакт с ним в 1933 году закончилась неудачей. Умение признавать очевидность фактов и стойкость в отстаивании своей позиции были сильными качествами министра, и, наверное, верным было определение, данное ему Корневым, — он «был одним из самых стойких французских политиков». В начале 1934 года Барту выдвинул план «восточного Локарно» — создание системы коллективной безопасности. Без сомнения, его подстегивали опасения быстро растущей силы Вооруженных сил Германии. По оценкам маршала Филиппа Петена, вместе с резервистами и военизированными подразделениями они уже достигали 1 млн чел. Представитель Гитлера пытался убедить французского министра совершить поездку в Берлин перед объездом столиц Восточной Европы — тщетно.

Надежда на коллективную безопасность предполагала необходимость и возможность консенсуса. «Это могло быть намерением, — вспоминал позже Антони Иден, — но оно так никогда не было реализовано, Польша не хотела принимать в этом участия». Действительно, этот план с самого начала встретил сопротивление в Варшаве. Там прозвучал традиционный клич польского политического самоубийства — «Не позволям!» Как всегда, он был основан на политическом нарциссизме и, как следствие, переоценке собственных возможностей. Перед отъездом в Польшу на переговоры Барту признался: «Я весьма опасаюсь, что эти господа в Варшаве в сущности предпочитают немцев русским, но тем не менее я намереваюсь открыто поговорить с маршалом Пилсудским о восточном Локарно!» Разговор не состоялся.

После победы нацистов ненависть к Берлину в Варшаве немного ослабла. В польском правительстве действительно надеялись договориться с немцами напрямую, а возможно, и получить от этого дивиденды за счет СССР. После ухода Германии из Лиги Наций в октябре 1933 года польский посол в Берлине передал Гитлеру устное предложение Пилсудского нормализовать отношения между двумя странами. Эта беседа состоялась 15 ноября 1933 года, а уже 26 января 1934 г. был подписан договор о ненападении. Маршал был доволен, по его мнению, значительно укрепилась и безопасность Польши, и заинтересованность в ней соседей. Эту политику историки часто называют равноудаленностью Варшавы от Берлина и Москвы. Впрочем, равноудаленность была формальной и умозрительной — германо-польские отношения были близкими и теплыми, в то время как советско-польские являли собой пример условного мира или холодной войны. «Германская экспансия пойдет в другом направлении, и мы в безопасности. — Заявил Юзеф Липский — доверенное лицо И. Пилсудского, посол Польши в Берлине и идеолог польско-германского сближения. — Теперь, когда мы уверены в планах Германии, судьбы Австрии и Богемии не касаются Польши». Уверенность, разумеется, создавал договор от 26 января 1934 г. Берлин снял с повестки дня вопросы, которые могли бы беспокоить поляков, прекратилась таможенная война между двумя странами.

В феврале 1934 года Бек посетил Москву. Его ждали. Отношения между Польшей и СССР, как казалось, нормализуются. Экономические связи между двумя странами были мизерными. Советский экспорт в Польшу

Импорт из этой страны в СССР в 1930 г. составил 135 082, в 1933 г. — 45 212, в 1934 — 18 293 и в 1935 — 9 120 тыс. руб. Сотрудничество могло иметь только политический и ситуативный характер. 3 июня 1933 года сроком на пять лет была подписана конвенция о порядке расследования и разрешения пограничных конфликтов. Польско-советская граница становилась спокойней. Накануне приезда министра «Известия» вышли с редакторской статьей, в которой утверждалось, что отношения между СССР и Польшей — дружественные и между ними нет разногласий, которые могли привести страны к столкновению и угрожали бы европейскому миру.

Встреча высокого гостя действительно была теплой. С Беком, кроме его советского коллеги, встретились М. И. Калинин и В. М. Молотов. Польский визитер не был бы самим собой, если бы не оказался оригиналом. Бек отказался встречаться со Сталиным.13−15 февраля гость провел ряд доверительных бесед с Литвиновым, в ходе которых высказал свое убеждение, что Польше легче иметь дело с Германией после того, как перестала существовать Пруссия, тем более что Германия убедилась — «Польша не является маленьким сезонным государством». Опасности войны в ближайшее время Бек не видел, а на вопрос о том, почему договор о ненападении с Германией был заключен на десять лет, а с Советским Союзом — только на три года, ответил — «это можно исправить». Из этих встреч Литвинов сделал один ошибочный и один верный вывод. Ошибка заключалась в том, что наркоминдел посчитал, что сотрудничество между Польшей и Германией на время перестало быть актуальным, а верным был был следующий вывод: «Спекулирует Польша во всяком случае на тех возможностях, которые она ожидает от нашего столкновения с Японией».

12 апреля Пилсудский собрал совещание, участники которого должны были решить, какой из двух врагов Польши — Германия или Советский Союз — опаснее. «Начальник государства» отмечал, что отношения с Берлином и Москвой в настоящий момент хороши, но это не будет продолжаться постоянно. «Польские умы этого не понимают, — восклицал Пилсудский, — польские умы не умеют смотреть трезво и по-деловому». Впрочем, и его собственная политика также не отличалась оригинальностью. Она также следовала традиции.

В любом случае перспектив у польско-советского сотрудничества не было. Никаких. Даже вмешательство Франции, страны с колоссальным авторитетом в Польше, было бессильно изменить что-то. Министр иностранных дел Третьей республики очень быстро убедился в этом.

Приехавшего в польскую столицу в апреле 1934 года Барту встретили тысячи горожан. Варшавяне устроили гостю овацию и чуть ли не на руках понесли его с перрона в город. А в МИДе главу французской дипломатии ждал ледяной прием со стороны его польского коллеги. С начала 1922 года Бек служил военным атташе Польши во Франции, отношение к нему было далеко не самым теплым, Париж поначалу не хотел принимать такого представителя своего главного союзника на востоке. Бек не забыл это. Но политика не определялась эмоциями. Министру не нравилась сама идея Восточного пакта. Он был уверен в том, что главная опасность для его страны исходит из Москвы. Предложение заключить соглашение с Россией было отвергнуто. Тем не менее Барту не терял надежды в отношении Варшавы и на возможность диалога, прежде всего с главой польского государства. При встрече Барту с Пилсудским тот не стал скрывать своих настроений:

«…Мы восхищены нашими первыми соглашениями с Гитлером, и мы убеждены, что на всем протяжении истории французы никогда не испытывали достаточного уважения к польской нации».

В поездке в Краков Барту сопровождал Бек. Он разоткровенничался:

«Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают к ней».

Поездка убедила Барту — польские союзники Франции были слишком слабы для опоры на востоке Европы и слишком оригинальны и непредсказуемы для надежного сотрудничества.

[1] Гельфанд Марк Савельевич (1899−1950), корреспондент ТАСС во Франции и Испании в 1932—1940 гг.