Автостопом за Полярный круг

Обочины автодороги «Кола», связывающей европейский Крайний Север с остальным миром, — не идеальное место для путешествия автостопом зимой. Здесь световой день сведен к минимуму, практически отсутствуют фонари, мало населенных пунктов и диктуют свои правила отрицательные температуры. Ловить попутку в Арктике и Карелии приходится часами, и попытка прорваться из Мурманска на юг превращается в череду испытаний. Но каждый остановившийся водитель — это открытая русская книга, полная своих истории и устремлений.

Российская Лапландия: темно и холодно

Мурманск, малоснежный декабрь: Полярная ночь в разгаре и в три дня небо стремительно темнеет. Я стою на окраине арктического города, стараясь не покидать освещенную фонарями обочину — на Восточно-Объездной дороге не слишком оживленное движение. Еще несколько часов — и тракт практически замрет, как медведи в зимней тайге. Я голосую грузовикам в попытке уехать на юг, но трасса безразлична. Вчера я был на этом же самом месте и от скуки дошел до поворота на Териберку, где душистый еловый лес вытеснял запахи города; заблудившийся водитель-украинец попросил проводить его до порта, и я провел в Мурманске еще одну ночь.

Я вновь иду. Федеральную трассу «Кола» расширяют, не оглядываясь на морозы, и периодические подрывы скал осыпают осколками дачи. Но фонари — редкость в Мурманской области. Пройдя шесть километров, я не обнаружил ни одного, а скупое освещение у поворота на Кильдинстрой неожиданно погасло. Кильдин — это еще один покидаемый людьми поселок без перспектив на окраинах Мурманска; здесь продадут квартиру за полмиллиона рублей, а работу не найти. Если есть автомобиль и деньги на бензин — это тихое и красивое место для жизни. Впрочем, моя голова занята не этим: коченеющими руками я пристегиваю к рюкзаку фонарик и ловлю уже все машины подряд. Вскоре я еду до Кандалакши — это 230 километров. Мурманск меня отпускает.

Начинается снегопад. Чем дальше на юг от Кольского фьорда — тем таёжнее и глуше становится местность. Изредка свет фар вырывает редкие повороты к станциям, как Лопарская, Шонгуй, и к военным гарнизонам, а медленно едущий пустой армейский грузовик мешает движению. Мурманская область — городская аномалия на Крайнем Севере; здешнее население из переженившихся друг на друге русских, украинцев и белорусов скучено в промышленных городах. «Земли много, и огромные пространства стоят безлюдными, но построить дом в лесах государство не разрешит», — говорит со знанием дела Петр. Он — носитель северной этики и долгие годы обеспечивал свою семью тем, что вел пушной промысел. Теперь он работает на государство и наблюдает, какие абсурдные законы издают столичные чиновники.

Возникают покрытые снегом силуэты величественного хребта Мончетундры — я не первый год испытываю страстное желание совершить поход в эти запретные места. Эти горы находятся напротив Мончегорского комбината и их восточные склоны выжжены выбросами — результат коммунистического варварства к природе. Другая часть гор — Лапландский заповедник, в котором трудились борцы за экологию: Герман Крепс и Олег Семенов-Тян-Шанский; в 1937 году сталинисты убили их помощников, обвинив тех в заговоре против диктатуры. Поговаривают, что один из современных сотрудников заповедника первую часть жизни травил Мончетундры, будучи управленцем на комбинате, а затем занимался тем, что «изучал последствия своей предыдущей работы».

Поворот на горняцкие города Апатиты и Кировск едва заметен — ни один фонарь не освещает его; впрочем, это по причине отсутствия линий электропередач поблизости. На развилке к крупному беломорскому порту Кандалакше освещение когда-то было, но его отключили ради экономии: «Денег у государства нет». Если свернуть на восток, то откроется Терский берег: поморские деревни, ныне стремительно окружаемые дачами москвичей и петербуржцев. За Кузоменью грунтовые дороги закончатся, и начнутся самые глухие места Европы — окрестности реки Поной, на которой людьми брошены почти все поселения. «Я пытался проехать по старой дороге Умба — Кировск, но осилил только первые 30 километров», — отмечает водитель и высаживает меня.

Красное солнце Карелии

На одной из немногих заправок вдоль «Колы», соседствующей с кафе и пунктом весового контроля, я разминаю ноги, чтобы им не было больно от холода. Другим моим занятием было изучение цен на топливо — в Заполярье литр дизельного топлива уже перевалил за 50 рублей. Спустя три часа ожидания я радуюсь звуку тормозящего грузовика и забираюсь в его кабину, удивив усатого водителя весом рюкзака, набитого книгами о Кольском крае. «Зимой на нашей трассе и умереть можно, если не подберут», — считает он и увозит меня на 700 километров. Автостоп в Мурманской области с годами становится все более посредственным; здесь не Сибирь. Впрочем, водители не обязаны реагировать на мои жесты.

В отличие от предыдущего водителя, нынешнего — выходца из Нижегородчины — уже давно тяготит прохладный климат и падение уровня жизни в Арктике. Михаил после перестройки перебрался в связанный с горно-обогатительным комбинатом городок Оленегорск, окраины которого исправно посещают медведи: «Дела на ГОКе все хуже, население уезжает — квартиру за 300 тысяч можно купить». Его идеалом стала далеко не богатая Тверь, где он ожидает найти умеренный климат и зарплаты, как и на Севере. Как и большинство дальнобойщиков, здесь, он ведет пустую фуру: на юг везти почти нечего; обратно он вернется, набив под завязку грузовик продуктами.

С каждой минутой приближается Полярный круг. Природа и климат не меняются даже в сотне километров к югу от него; но начнется Северная Карелия — малонаселенный край плохих дорог, лесистых сопок, топких болот и огромных озер. Мелькает незамерзающий речной сток Княжегубской ГЭС — считается, что вокруг поселка Зеленоборский самый приятный микроклимат Кольского полуострова. Поселок известен и тем, что в нем планируют закрыть колонию-поселение. Эта перспектива повергает в ужас людей: этап в Карелию — это путевка в места, где ФСИН делает что захочет с заключенными… Сотовая связь пропадает — и мы в Карелии.

Три ночи — дальнобойщик ставит фуру на стихийной стоянке где-то за Лоухи. После чая меня отправляют на верхнюю полку, а через четыре часа в полной темноте Михаил выводит грузовик на трассу. Светает в Карелии после девяти часов, но солнце я увижу только к полудню: огромное и красное — уже забытое в пасмурности Арктики и Полярной ночи. Слегка укрытый снежным одеялом красивый лес все увеличивается; сопки сглаживаются, а скалы встречаются все реже. В радиоэфире тем временем звучит пресс-конференция Путина, и дальнобойщик, в раздражении от обтекаемых фраз президента и глупых вопрос журналистов, меняет канал, но все-таки возвращается к ней.

Примерно раз в сто километров от «Колы» ответвляются направления в городки Беломорск, Кемь, Сегежа и Костомукша; ни один из них не очищен дорожниками от снега. В промышленную Костомукшу водители грузовиков едут, чертыхаясь: 200 километров лесной дороги они преодолевают за 6 часов. А рабочие, ремонтирующие тракт, изредка видны — как правило, они курят или сидят на месте около балков, поставленных в лесу. Густота населения возрастает только у Медвежьегорска, а с каждым километром в сторону Онежского озера мороз только крепчает. Вскоре я остаюсь на обочине у поселка Шуя: холод кусает, но есть солнце — и это почти окраина Петрозаводска.

Север заканчивается: ужин с видом на Волхов

Грузовые «Газели» притормаживают: первая, вторая, третья — но все машины следуют в город. Стремительно темнеет и, как назло, не загораются фонари; тянет в сон, но укрыться в палатке на берегу реки Шуя грозит гипотермией — мой спальник летний. Но безвыходных ситуаций не бывает — отчаявшись поймать фуру, я попадаю в салон легковушки. «Мой самый экстремальный автостоп был на Ямале, на вахтовках и с ненцами на снегоходах — тогда зимники уже официально закрывали», — неожиданно поднимает общую тему заросший многодневной бородой Иван. Он — житель далекого Пскова и возвращается с работы, которая больше не существует для него. Этот промышленный альпинист был обманут на деньги конторой, которая наняла его, чтобы он демонтировал видеокамеры для слежения за лесными пожарами с мачт сотовой связи.

Циничное отношение бизнеса к труду людей — это огромная проблема в России. Я вспоминаю сибирячку Юлию, которая чистит снег с крыш многоэтажек; промальпинисты работают за несколько тысяч рублей в день и без страхования, а их усилия редко легальны. Иван уверен, что в Пскове дела не лучше — и промальп там превратился в рулетку: «Молодые парни лезут делать все, что им скажут в конторе, не думая. Это плохо кончится». Попробовав себя в разных профессиях и освоив кузнечное дело, он весной покинул Ямал, не встретив там стабильности. Затяжная зима, наслоение подрядчиков, невыплаты зарплаты и интриги на газовых месторождениях — это отложилось у Ивана в памяти. С симпатией он отозвался о культуре человеческого поведения в Надыме и Уренгое и встрече с ненцами, которые катали его по тундре.

Ночь. Остановившийся на берегу Волхова Иван с восхищением рассматривает плотину ГЭС с красивыми старыми арками. Волхов, основанный как торговая фактория норманнов, славян и финнов, давно превратился в провинциальный российский городок. Вернувшись в машину, мы продолжаем русский разговор о глубинке. Родная псковская земля Ивана давно уже оказалась на обочине: депопуляция и упадок крестьянства. Взамен появились гигантские комплексы по ускоренному выращиванию свиней от «Великолукского комбината», чьи владельцы завозят иноземцев и методично отравляют отходами реки. Их бекон, недавно съеденный в переулках Волхова, даже не похож был на мясо — спрессованный жир, такой рыхлый, что разваливается в руках.

Непривычный мир

Федеральная дорога «Москва — Петербург» в Новгородской области застыла в пробках: повсюду сгоревшие или развороченные грузовики. Одна фура сошла с шоссе и чуть не въехала в подворье; жизнь в придорожных деревнях — это вечный стресс. Выставка разбитых машин продолжается и ранним утром на платном автобане М-11, куда направляется транспортный поток искусственными заторами на М-10. И на дорогах Подмосковья. «В дальнобойщики дебилы пошли — молодежь. Ездить не умеют», — не устает повторять ветеран грузоперевозок Владимир. У него напористая и образная речь, двое детей, двое внуков и жесткий принцип — он везет попутчика, пока тот не провалится в сон. И он ценит рейсы в Забайкалье из-за красоты малонаселенных пространств и вежливости сибиряков.

Территория комфортного ландшафта осталась далеко на севере, где-то у реки Свирь с ее прибрежной тайгой. На однообразных равнинах Подмосковья я способен только бороться со сном — идут третьи сутки, как я покинул ненадолго Арктику. Возле Дмитрова я вдыхаю потеплевший воздух Средней полосы и вскоре шагаю в пропасть метро: глаза режут чужеземцы и привычка москвичей идти, уткнувшись в телефоны. На вокзале у торговых центров праздно бродят разряженные горожане с ничего не выражающими глазами. На каждом углу торчат охранники, а опустившиеся и давно не мывшиеся пьяницы выпрашивают денег, и проворачивают свои дела южные гангстеры. И стоит тяжелый запах и вечный гул мегаполиса.

Север кончился — там. Осталась только неистребимая тяга — вновь оказаться в мире короткого лета: среди ветреных сопок, тишины и каменной красоты Арктики.