Венесуэла: социальное государство при капитализме или трагедия полумер
Разговоры о Венесуэле давно перестали быть разговорами о конкретной стране: обсуждение очень быстр перескакивает на противостояние экономики социализма «вообще» и капитализма «вообще», авторитарной и демократической власти «в принципе».
Довольно очевидно, что «социализм» Швеции, Китая, Кубы и СССР на разных этапах — вещи совсем разные, хотя и называют их обычно одинаково. Грань между демократией и «авторитаризмом» также очень тонка: в результате выборов может прийти и обслуживающий интересы узкой элиты диктатор, а «прямая демократия» порой вынуждена доказывать своё право силой оружия и партизанской борьбой.
В этих вопросах важна конкретика, нюансы, сравнения, а не навешивание ярлыков. Иначе мы обречены на крайности, вроде: «Николас Мадуро — диктатор, воюющий со своим народом» и «с Мадуро борются лишь наймиты США». Правда — всегда сложнее, и докопаться до неё нельзя, не углубившись в контекст происходящего.
Задолго до Уго Чавеса Венесуэла страдала от двух проблем: зависимости от экспорта нефти и недемократичности власти. Ещё с 1940-х годов, когда в стране были открыты большие месторождения нефти, доля сельского хозяйства в ВВП Венесуэлы стала самой низкой среди стран Латинской Америки. Доходы с продажи «чёрного золота», естественно, распределялись совсем не равномерно: конечно, деньги доставались не только главам корпораций или чиновникам, но и работникам нефтянки, и связанной с ней промышленности, и возникающей вокруг сфере обслуживания. По грубым оценкам, так или иначе за счёт «трубы» жило не более 40% венесуэльцев; остальные люди оказались в стране «лишними».
Интересы этих 40% представляло две партии, на 30 лет поделивших между собой власть: популистско-централистская «Демократическое действие» и социал-христианская Copei. Бедное большинство страны осталось «за бортом» как экономически, так и политически. Именно к нему и адресовался впоследствии Чавес, подчёркивавший, что его цель — включить в политику всех граждан, из всех социальных слоёв.
Стабильность режима оказалась подорвана в 1980-х годах, в частности — из-за краха цен на нефть (составлявшую до 95% экспорта). Начался экономический и долговой кризис, начала расти инфляция. В феврале 1989 года к власти пришёл президент Карлос Перес, который сразу же начинает либеральные реформы по указке МВФ, надеясь на иностранную помощь, — в том числе знакомую России «шоковую терапию» со скачком цен. Понятно, что беднейшие 60% страны эта реформа обставила на грань выживания, и уже в конце февраля в стране начались бунты, подавленные правительством с крайней жестокостью.
Этот период оставил в наследство будущему «социалистическому» режиму глубокую бедность (доходившую до 66%), преступность (число убийств на 100 тыс. человек тогда подскочило до 50−60, что сравнимо с данными, приводимыми сейчас противниками Мадуро) и т.д. К тому же в 90-е годы, чтобы как-то справиться с кризисом, в нефтяную сферу начали допускаться иностранные фирмы. Тогда же доля нефти в экспорте Венесуэлы упала с 95% до 80% — не за счёт развития экономики, а за счёт падения цен на нефть и кризиса в отрасли.
Уго Чавес пришёл к власти скорее как левый либерал, сторонник социального государства, чем как социалист. Первым делом он взял под контроль формально государственную, но на деле — работающую по собственному усмотрению нефтяную компанию PDVSA (её менеджмент предпринял неудачное восстание 2002 года, после которого на место бунтовщиков посадили порядка 13 тысяч сторонников Чавеса, в основном из армии), а также установил 51% долю государства в нефтяной отрасли в целом, в том числе выкупив контрольные пакеты во всех проектах иностранных нефтяных компаний в Венесуэле (в случае ConocoPhillips и ExxonMobil — принудительно).
На полученные от такой почти «национализации» отрасли деньги Чавес запустил ряд социальных программ — так называемые «боливарианские миссии», охватившие такие сферы, как медицина, грамотность, среднее и высшее образование, жилищное строительство, обеспечение бедных основными продуктами питания.
По поводу же остальной экономической политики характерно высказывание замминистра планирования Венесуэлы (до 2004 года) Хильберто Буэнаньо, в интервью от 2007 года заметившего, что до декабря 2006 года «экономическая сфера была не самой важной для нас».
В стране почти не проводилась национализация. Буэнаньо подчёркивает, что в руках государства на 2007 год находится только «первичная цепочка» производства нефти — сырая нефть и бензин. В чёрной металлургии государству принадлежал чугун, железо и полуфабрикаты (60% шло на экспорт, но особой роли не играло), позднее началась национализация сталелитейной отрасли (приватизированной в 1990-е годы). Затем правительство выкупило у американцев крупнейшие телекоммуникационные и электроэнергетические компании.
Экономическая перепись Национального института статистики, проведённая в 2008 году, показала, что из 472 тысяч зарегистрированных в Венесуэле «экономических единиц» 93,2% находятся в частных руках. При этом из 90 тысяч компаний с наибольшим доходом уже 98,2% находятся в частной собственности.
На 2015 год на частные компании приходилось 57,3% ВНП (валового национального продукта). Более того: 500 частных компаний получили 36% общей выручки, что свидетельствует о большой концентрации капитала. Аналогично, на 5 крупнейших банков (из которых 4 — частные) приходится 68% всех депозитов и кредитов. Наконец, к апрелю 2016 года лишь 21% работников были наняты в государственном секторе. Даже СМИ в Венесуэле к 2012 году на 70% находились в частных руках — и, как нетрудно догадаться, были настроены не очень социалистически.
Данные об экономических реформах Чавеса весьма скудны. Самым громким стал закон о земле 2001 года о бесплатной передаче неиспользуемой земли, частной и государственной, фермерским семьям и мелким хозяйствам.
Из-за того, что экономика Венесуэлы долгие годы держалась на одной только нефти, страна достигла колоссального уровня урбанизации — 85%, и большая часть плодородных земель оказалась заброшена. Теперь любой желающий мог получить в своё распоряжение участок, а после трёх лет подряд работы на нём — получить на него право собственности без возможности продажи. По сообщению министра сельского хозяйства Хуана Карлоса Лойо в 2010 году, по этой программе 250 тысяч семей получили 2,5 млн гектаров земли.
Отечественный опыт показывает, что простой раздачей земли крестьянам сельское хозяйство не поднимешь. Ленин шёл на это даже не как на временную меру, а как на вынужденный шаг: рядовому крестьянину хотелось земли, и он ещё не понимал, что качественный скачок возможен только при поддержке государства и создании более крупных хозяйств, колхозов, для которых уже можно построить инфраструктуру и обеспечить механизацию. Потребовался, с одной стороны, негативный опыт частных крестьянских хозяйств, разорявшихся и попадавших в кабалу к кулакам и ростовщикам; с другой — угроза приближающейся мировой войны, чтобы страна пришла к коллективизации.
Раздача земли крестьянам так и не принесла существенных результатов. Конечно, данные Продовольственной и сельскохозяйственной организация ООН (FAO) свидетельствуют, что в некоторых отраслях сельского хозяйства Венесуэлы начался рост. Например, с 2000 по 2013 годы изменилось: урожай зерновых с 3 до 3,7 млн тонн; поголовье свиней с 2,8 до 3,8 млн; крупного рогатого скота с 15,2 до 17 млн и пр. Но другие направления, вроде бананов, овощей, масличных культур, птицы и пр., либо не выросли, либо испытали сопоставимое падение.
Параллельно с этим шёл рост импорта зерна (с 2,5 до 4,3 млн тонн) и мяса (с 7 до 541 тыс тонн) — через социальные программы он шёл на соответствующий рост снабжения населения продуктами питания (с 174 до 248 ккал мяса на человека в день и с 869 до 970 ккал зерновых на человека в день).
Явная стагнация по большинству направлений, а в производстве зерновых — резкое падение (до 1,5 млн в 2017 году) стали заметна после 2014 года —
В то же время соседство частного сектора с государственным даёт большую свободу для спекуляций: продающиеся по фиксированным ценам бензин и продовольствие можно выкупать и создавать тем самым искусственный дефицит, продавая эту же продукцию в частных магазинах и на чёрном рынке втридорога. Также их можно вывозить за границу — с той же колумбийской контрабандой правительство Венесуэлы борется уже не первый год, и, похоже, не очень успешно. Что и не удивительно — можно изгнать иностранную мафию, но нельзя изгнать собственных капиталистов, жаждущих сверхприбылей.
Если и говорить о проблемах социализма в Венесуэле, то нужно сказать: его не слишком много, а слишком мало. Россия в начале ХХ века уже проходила сосуществование нескольких экономических устройств (государственного, частного, смешанного) — во времена НЭП. Только, в отличие от Венесуэлы, у нас оно было не «фишкой», не самоценностью и не попыткой революции усидеть на двух стульях.
Вместе с новой экономической политикой был создан Госплан, и НЭП рассматривался лишь как переходный период, в который будут готовиться управленческие кадры для государственного сектора, а сам госсектор постепенно, рыночными методами, отвоюет себе всё большее поле. Но тот же замминистр планирования Буэнаньо говорит, что Венесуэла не собирается вводить планирование в строгом смысле этого слова: даже государственные предприятия «пользуются широкой свободой разрабатывать и осуществлять свои собственные планы».
Результаты выборов последних 15 лет показывают, что общество Венесуэлы расколото. Так, на президентских выборах 2013 года (при 80% явке) Мадуро получил 7,6 млн голосов избирателей, а его оппонент Энрике Каприлес — 7,4 млн. На парламентских же выборах 2015 года оппозиция получила даже немного больше — 7,7 млн, в то время как правящая партия набрала лишь 5,6 млн. Оппозиция старалась никогда не атаковать сами социальные достижения — она била по «социализму», куцему госсектору, государственным магазинам и регуляции цен.
И поддержка такой оппозиции понятна: социалистическое хозяйство всё ещё не является в полном смысле хозяйством, до сих пор это — скорее некий институт перераспределения благ, зависящий целиком от цены на нефть. Значительная часть населения всё ещё занята в частном секторе и зависит от него и его процветания. Попытка устранить коррупцию и контрабанду в стране, где так силён оппозиционный крупный капитал — бессмысленна, даже если ряды правящей партии каким-то чудом и не окажутся под его вилянием. Даже поднять сельское хозяйство в условиях, когда сбывать большую часть продукции крестьянам приходится так или иначе через частников — задача принципиально нерешаемая.
Текущий кризис сам по себе — явление не беспрецедентное. Как говорилось в начале статьи, в аналогичной ситуации (вплоть до роста преступности) оказался и предыдущий режим в 80-е годы. Даже ситуация с продовольствием, если верить инспектору ООН в Венесуэле Альфреду де Сайас, в феврале 2018 года была хоть и тяжела, но далека от критической:
«Конечно, есть нехватка продуктов, тревога среди населения, перебои в снабжении; но для того, кто работает в ООН на протяжении многих лет и знаком с ситуацией в Африке, Азии, некоторых других странах Латинской Америки, становится ясным, что о гуманитарном кризисе в Венесуэле речи не идет».
Однако Венесуэла находится не просто во враждебном окружении; она несёт в самой себе неразрешённое противоречие, отнюдь не мирное сосуществование социального государства и остановленных на полушаге реформ с крупным капиталом. Пока цены на нефть были высоки и денег, условно, хватало всем — это противоречие тоже проявлялось, но в меньшей степени. В момент слабости оно оказалось вскрыто.
Венесуэла — пример того, что просто «социальное государство» не работает. Не работает потому, что оно не нужно капиталисту, оно ему в тягость. И «социалисту», даже умеренному, не простят никакой проблемы — даже той, что преследовала страну десятилетиями, ещё до его прихода к власти.
Мадуро в последние месяцы резко выступил против оппозиции — в частности, собрав без неё Учредительное собрание (Конституционную ассамблею Венесуэлы) с опорой на низовые организации (так называемые коммунальные советы). Однако ему нужно не только консолидировать своих сторонников, чтобы получить «причитающийся» ему перевес, но и покончить с явленным ему расколом внутри общества. Расколом, обусловленным самой экономикой, в которой сосуществуют так или иначе зависящие от государства бедные и занятые в частном секторе (зачастую тоже бедные) работники. И тут — либо отказ от социального государства и движение в сторону рынка, либо — развитие и экспансия госсектора,