Архангельск. улица Закемовского: что сделал завхоз газеты

Остался уничтожать документы

С фотографии смотрит 30-летний молодой человек, с детским выражением и при усах, закрученных по-военному, «для взрослости».

«Сергей Алексеевич Закемовский (1889−1919)… Родился в селе Усть-Вага Шенкурского уезда. По профессии печатник. В 1911 г. призван на военную службу. Работая в штабной типографии, вступил в большевистскую партию, вел революционную агитацию среди солдат…» (1).

В день антибольшевистского мятежа и высадки интервентов в Архангельске Сергей Закемовский был завхозом газеты местных коммунистов «Северная правда».

«Получив извещение, что гражданские учреждения должны погружаться на пароходы, мы попросили товарищей Закемовского и Петрову, ответственных технических работников комитета, собрать в комитете РКП все необходимые материалы в одну папку, сжечь ненужные документы и ждать дальнейших указаний. Указанные два товарища были здесь же осведомлены в том, что наше положение неустойчиво и что нам надо быть готовым ко всему. На товарищей Закемовского, Матисова и Петрову это произвело тяжелое впечатление, им как-то все еще не верилось, что англичане могут серьезно напасть на Архангельск, тем не менее они исполнили все поручения… Закемовский и Петрова решили из города не уходить. Они являлись местными людьми и, если ходом вещей им потребовалось бы скрыться, они это могли сделать легко и в своем городе» (2).

Решение об эвакуации Архангельского губисполкома и советских учреждений, принималось 1 августа 1918 года, когда стало ясно что оборона у Мудьюга и на фарватере рухнула. Большевики считали, что время еще есть, но последним их судам удалось выскочить вверх по Двине уже под обстрелом 2 августа. С. А. Закемовский с уничтожением архивов остался сознательно или опоздал на пароход — уже неважно. А. Метелев подчеркивает самостоятельность выбора, как бы снимая с себя ответственность за его роковой исход.

Единственный уцелевший член подпольного комитета РКП (б) Г. С. Юрченков: «Как сейчас помню рассказ тов. Закемовского: «Я был заведывающим хозяйственной частью газеты «Северная правда»… Комитетом партии мне были поручены ликвидация дел редакции, изъятие ее архива и выдача расчета служащим, после чего я должен был остаться в Архангельске и вести партийную работу… Задание Комитета я исполнил: закупорил дела в архивы и рассчитал служащих, но отправить всех дел мне не удалось за недостатком людей. Работать пришлось всю ночь.

На другой день после перерыва снова прихожу в редакцию и вижу незнакомых личностей. Спрашиваю у сторожихи, что они здесь делают и о чем ее спрашивают. Говорит: «Ничего не знаю, у меня они ничего не спрашивали».

Соображаю, что тут что-то неладно, и постарался выбраться незамеченным через черный ход и после этого не заходил в редакцию. В этот день город был занят союзными войсками» (3).

Зачем остался Сергей Закемовский? Г. С. Юрченков упоминает единственную его задачу — типографию. Одно поручение — не много и не мало, у подпольщика Боева дел, за которые он берется, много. У Теснанова основное — руководство профсоюзом и влияние на лидеров других союзов. Рязанов держит связь с заключенными кегостровской тюремной больницы. У подпольщиц Матисон, Яковлевой и других, наверняка, разовые поручения.

Зато дело Сергея считается важнейшим, его сразу избирают в комитет, позже переизбирают: «На одном из собраний… был избран партийный комитет в составе тт. Теснанова, Боева, Закемовского, Матисон и Рязанова… На этом же собрании был переизбран Комитет, в состав которого, насколько мне помнится, вошли: Теснанов, Рязанов, Боев, Закемовский и Иванов (моряк)… были Теснанов, Оверин, Прокушев, Антанов, Турко, Закемовский, Матисон, Рязанов, я, несколько латышей — транспортников, матросов-радиотелеграфистов, — Иванов и др.» (4).

С типографией помогают Юрченков и Боев: одному не справиться, посторонних привлекать нельзя. Сергей сразу же нарушает правила подполья: «В январе приступили к оборудованию типографии на конспиративной квартире по Петроградскому проспекту, рядом со второй полицейской частью… Квартира была снята на имя Закемовского. Это была небольшая комнатка на вышке, совершенно изолированная, с отдельным входом со двора. Установлены были условные знаки: есть на окне бумажная занавеска — «можно входить»; нет занавески — «опасно»…» (5). Место неудачное, оформлять квартиру на себя было нельзя.

Главное — типография

Дело у С. Закемовского поначалу не клеится — не хватает типографского оборудования, денег на его покупку, но Сергей находит выход — конструирует гектографы: «Дело в типографии долго не налаживалось. Закемовский, хотя и был печатником, но никогда не работал вручную, не знал и постановки ручных типографий… Поэтому вначале прибегли к гектографу. Гектографы мы изготовляли сами… Всего было заготовлено около 10 штук гектографов, чтобы в случае провала не тормозить дела… Первая прокламация, написанная Сапрыгиным, была отпечатана на гектографе в количестве 500 экз. размером в пол-листа… Ее содержание — призыв трудящихся к объединению в рядах Коммунистической партии для борьбы с иностранным вмешательством» (6).

Привезенные А. Боевым из-за линии фронта 50 000 рублей позволили закупить необходимое у других полиграфистов: «Оборудование типографии было закончено, и уже были выпущены прокламации. Печатали обыкновенно Закемовский и я, иногда Боев. Во время работы валиком наша маленькая ветхая хижина вся содрогалась, и мы всегда были в ожидании, что нас за работой накроет полиция, привлеченная необычайным грохотом».

На случай, если сидящая по соседству полиция услышит типографский грохот, был вариант, который стал бы последним в жизни подпольных типографов: «На случай набега полиции мы составили себе такой план действий: один из нас вылезает с чердака на крышу с гранатами и бросает их по набегающим, второй стреляет из двери. Во время паники полиции выбираем удачный момент и скрываемся… Тут же в типографии у нас хранилось и оружие, и гранаты, которые мы скупали у солдат, платя по 10 р. за гранату» (7). Замешивалась гремучая смесь конспиративного дилетантизма, и высокой самоотверженности участников организации. Закемовский, человек осторожный, понимал, что ошибки закончатся вместе с жизнью, но продолжал дело.

Судя по разным стилям в тексте, прокламации писались 2−3 людьми или списывались с нескольких образцов. Их целевая аудитория — мобилизованные в Белую армию. Вряд ли так сориентировали бы текст профсоюзные лидеры, стоявшие во главе подполья, — они писали бы о заводах, возвращенных бывшим хозяевам, капиталистах в союзе с офицерством и проблемах рабочего Архангельска. К кому обращаться в листовках, выбрали те, кто готовил восстания в воинских частях, — скорее всего, политотдел штаба 6-й армии РККА.

«Ко всем мобилизуемым

Товарищи!

Идет Гражданская война, льется кровь. С одной стороны в этой борьбе — наши братья, рабочие и крестьяне Советской России, геройски отстаивающие свою и вашу свободу и независимость, с другой — собравшиеся со всех углов России капиталисты, остатки царского чиновничества и офицерства, опирающиеся на штыки международного капитала, уничтожившие все завоевания революции, объявившие беспощадную борьбу рабочим и крестьянам. Первые — наши братья, наши освободители. Вторые — наши злейшие эксплоататоры, стремящиеся снова заковать нас в цепи рабства, снова жиреть от нашего каторожного труда, от наших слез и пота.

Но колеблется почва под ногами наших врагов; чувствуют они, что настает час торжества наших братьев, наносящих им удар за ударом, час, который будет часом расплаты за весь гнет, за все преступления, часом их гибели!

Союзные войска — основа их силы — уже колеблются, они начинают понимать всю подлость и обман их правительств, заставляющих их воевать на стороне угнетателей против угнетенных, своих же братьев — крестьян и рабочих.

Еще меньше уверенности в местных русских войсках. Но, защищая свои капиталы и власть, наши угнетатели с союзниками во главе неслыханными жестокостями, дисциплиной кнута и нагайки, расстрелами как рабов, гонят нас в бой против наших же братьев — рабочих и крестьян Советской России.

И вот снова мобилизация! Сотни нас, призванных, будут оторваны от мирного труда, от своих семей, заперты в казармы, а потом брошены в братоубийственную борьбу, в которой мы будем гибнуть во славу международного капитала и наших монархистов, наших тиранов.

Нет, товарищи! Довольно обмана! Мы уже поняли коварные, жестокие замыслы наших врагов. Им не удастся направить нас на советских рабочих и крестьян. Но силы наши не следует растрачивать преждевременно, не нужно пока выступать открыто, на что, наверное, рассчитывает мобилизующая нас подлая шайка. Не будем поддаваться их провокации.

Мы явимся на призыв, возьмем винтовки в руки, но не для того, чтобы воевать с нашими братьями из Советской России, а только для того, чтобы в нужный момент помочь им в борьбе с общим врагом!

Долой братоубийственную бойню!

Долой международную шайку капиталистов!

Долой правительство предателей!

Да здравствуют самоотверженный борцы за полное раскрепощение от власти международного капитала — рабочие и крестьяне Советской России!

Мы ждем вас, мы с вами!

Архангельский исполнительный комитет Российской коммунистической партии (большевиков)» (8).

Текст образованного, владеющего митинговой терминологией большевика, не служившего в армии, — ветеран привел бы красочные детали из окопной жизни, не из крестьян, — оставленные семьи и поля не упоминаются. По Г. С. Юрченкову, составлял их некто Сапрыгин, заготовки, наверно, приходили от красных, с ними была связь по радио и через линию фронта.

На фоне ура-патриотической и умеренной прессы Северной области, бьющие наотмашь прокламации С. А. Закемовского пользовались большим успехом. Их сила крылась в точном попадании в настроения солдат — взять винтовку, перейти с ней линию фронта — и домой. Это потом узнавали, что надо снова на фронт — уже в Красную армию.

«Типографией было выпущено три прокламации, форматом несколько менее полулиста; отпечатаны с одной стороны. Писал их Сапрыгин; душою же всей организации был тов. Боев. Прокламации разбрасывались в городе, Соломбале, Маймаксе, на Исакогорке и среди солдат… План разбрасывания и распространения прокламаций был таков: они разбрасывались на вокзале Архангельск-пристань и на всех остановках до Исакогорки — на Бакарице, Дамбе и Исакогорке — на расстоянии 10 верст… В батальоне прокламации распространили т.т. Федорович и Груничев. Последний, работая в столярной мастерской при штабе, ухитрялся очень удачно распространить прокламации среди солдат штаба. В казармах кое-кто из наших ухитрился даже класть прокламации под подушки солдат; в автодивизионе прокламации распространял т. Чуев, который там служил» (9).

Осторожный Закемовский

«Писал их Сапрыгин, душою же всей организации был тов. Боев». Опять Боев — Сергею Закемовскому, похоже, не хватало энергетики, но в подполье важнее темперамента — осторожность и умение не оставлять улик. С этим дело было плохо — единственным, кто хотя бы предлагал следовать здравому смыслу, был С. Закемовский: «…архангельские подпольщики под самым носом этих вояк устроили собрание… На углу у нас стоял свой постовой — «Черный» — Сергей Закемовский, в рваном пиджачке, и, делая условные знаки, поодиночке отправлял приходящих во двор»(10).

Для наших собраний, подпольной работы и просто для ночевок в разных концах города мы имели около десятка конспиративных квартир. Правда, все это были наши же собственные квартиры: Закемовского — на Петроградском, Теснанова — в Кузнечихе, Боева — на Кеврольской, Дорогобузова — на Поморской, Чуева — на Соборной, моя — у Глеба Кузнецова на Исакогорке и Близниной — за Двиной, на Кегострове… Недостаток их… был тот, что они находились в домах, населенных исключительно беднотой… эти дома, естественно, обращали на себя главное внимание контрразведки. Т. Закемовский предлагал купить… старый домик… и поселить в нем человека, не возбуждающего у контрразведки никаких подозрений. В подвале же этого домика оборудовать типографию, а также вести прочую работу … Мы же твердо верили, что не сегодня-завтра владычеству белых придет конец, и не хотели терять драгоценное время» (11).

«На Петроградском увидел Закемовского. С своей невестой он нес какую-то тяжелую корзину… Оказалось, что Закемовский уже знал о произведенных арестах и сейчас очищал конспиративную квартиру. В корзине лежал шрифт, валики, гранаты, оружие… на одном дворе… зарыли корзину в снежный сугроб» (12).

Но С. А. Закемовский не был подпольщиком, у которого безопасность — на первом месте. Сказывалась молодость, или желание повысить авторитет, или переоценка возможностей: «Белыми властями вторично был поднят вопрос о разрытии братской могилы коммунаров на Набережной улице, чтобы выбросить их прах. В первый раз этот вопрос был поднят сразу же после переворота, но приостановлен, как говорили, что было получено письмо с угрозами. Тогда письмо действительно было послано Закемовским. Помню тогда рассказ тов. Закемовского: «Вскоре по приходе в Архангельск союзников местная буржуазия начала агитацию за то, что нужно вырыть и выбросить из братской могилы тела похороненных там товарищей… Узнав об этом, я написал несколько записок, содержание которых было приблизительно такое: если кто посмеет совершить это подлое дело — вырыть из братской могилы похороненных в ней борцов, — тот будет убит на месте». Записки эти были разбросаны в толпе… В результате толпа струсила» (13).

Разорение могилы противоречило христианским представлениям населения и ослабило бы власть белых. Но С. Закемовский готов погибнуть, а сохранить прах коммунаров. Он от руки пишет письмо и записки, «разбрасывает» их. Почерк становится уликой и угрожает организации, удивительно — он знает, что текст, отпечатанный на гектографе, не идентифицировать.

Роковую роль начинал играть психологический фактор. Сергей старался беречь организацию, но видел, как она движется к провалу. Он разделяет веру в то, что «не сегодня-завтра владычеству белых придет конец», но конец все не наступал. Не виден был результат прокламаций — восстания в белых полках произойдут после его гибели. Рушащиеся надежды — тяжкое испытание. Закемовский ищет опору в невесте, пример Близниной — Рязанова, где провал наполовину произошел из-за семейных отношений, им игнорируется. Сергей Алексеевич был, верно, хорошим семьянином, глубоко мирным человеком.

Итогом становится нервный срыв и роковое нарушение конспирации: «Незадолго до ареста Закемовского я с ним встречался раза два… Он тогда жаловался, что шпики не дают ему проходу — слежка идет отчаянная. «Наверное, скоро арестуют… Вызывают в полицию повесткой». Вид у него был истомленный, измученный. Мне показалось тогда, что и к собственной судьбе своей, к возможному аресту, он относится безучастно. Он устал. Арестовали его на старой квартире, где была раньше наша типография. Он направился туда, так же как Рязанов, чтобы изъять кое-что из оставшегося там. Раньше он арестовывался неоднократно, но как-то благополучно отделывался. На этот раз его, Прокушева, Теснанова и других в числе 12 человек ждал военно-полевой суд» (14).

Итог его жизни

Завершив здесь историю жизни Сергея Закемовского, мы проигнорируем ее итог. Прокламации сыграли роль — об агитации большевиков в войсках в феврале 1919 года писал генерал Э. Айронсайд: «Враг удвоил свои пропагандистские усилия, ссылаясь на то, что серьезные мятежи, проходившие в войсках, были жестоко подавлены «рыжим фельдфебелем». Русских и союзников предупреждали что может наступить и их черед, если не избавятся от своего свирепого командира (здесь генерал рекламирует себя, — прим. автора)… Эти предупреждения были расценены союзниками как очередная шутка, но на русских они произвели некоторое впечатление» (15).

Последствия «удвоения пропагандистских усилий» нешуточные. По словам Айронсайда, в феврале 1919 года «с железной дороги от французов приходили телеграммы с просьбой немедленно выслать войска на замену, иначе солдаты взбунтуются». Тогда же «нервы стали сдавать даже у нашего прекрасного соединения поляков… недавно прибывший батальон (Йоркширского полка с Мурмана, — прим. автора) отказался подчиниться приказу и отправиться в Селецкое… Через несколько дней французский батальон, находившийся в отпуске в Архангельске, отказался возвращаться на железную дорогу» (16). Генерал лукавил, что причины крылись в непривычном зимнем мраке и окончании военных действий с Германией. Большевистская агитация в белых войсках в каком-то, даже трансформированном, виде проникала в ряды интервентов.

Где прокламации С. Закемовского подействовали с высокой степенью вероятности — это в день восстания 3-го Северного полка в Тулгасе 25 апреля 1919 года. Генерал В. В. Марушевский: «Факты брожения на фронте, вследствие интенсивной пропаганды большевиков, уже давно отмечались нашей агентурой… Имея дело с войсками, сформированными по мобилизации, войсковые начальники постоянно должны были считаться с возможностью вспышек того или иного характера… Первою недоброю вестью было восстание одного из батальонов 3-го полка, расположенного на Двине, в Тулгасе» (17). Действия участников мятежа развивались точно по прокламации — не сбежать, а быть мобилизованным, взять оружие и направить потом его против белых и интервентов. Все восстания лета 1919 года в Белой армии шли по такому сценарию — в 3-м Северном полку в Тулгасе, 5-м Северном полку на Онеге, Дайеровском батальоне, в полках на железной дороге. В этих событиях была немалая толика заслуг Сергея Закемовского и его товарищей, которые уже лежали в могильной яме за архангельским Обводным каналом.

1 мая 1919 года, в последние минуты жизни, Сергей Закемовский видел ночь и болотистые Мхи: «Взвод прицелился. Спокойны осужденные. Гордо смотрят они на направленные в них в упор дула винтовок… Из десятка грудей вырывается дружное: «Да здравствует Советская Респ…»

— Пл-лииии… — выкрикнул офицер и опустил шашку…» (18).

Примечания: