В одном из любимых магазинчиков книжных, поскольку оттуда не выгоняют и не вынуждают покупать книги, когда их читаешь, пару дней назад я перечитывал одного из заслуженно признанных поэтов (премии, поклонники, публикации), листал и прекрасно изданные научно-популярные книги, и толстые красочные альбомы по искусству, но когда отправился домой, то увидел «в сенях», уже между дверями перед выходом на промозглую тёмную с утра до вечера питерскую улицу, в том месте, где обычно лежат бесплатные газеты (в том числе нулевые нумера молодёжных «арт-проектов», которые никогда не становятся почему-то первыми), на коробке с какими-то, вероятно, рекламными открытками, так вот, там, в прихожей, я углядел нетолстую офисную папку из прозрачных файликов с карандашными и рукописными буквами, обведенными фломастерами. Я сразу признал «графоманский» почерк. Мусор. Вышел на улицу. Поправил шапку-ушанку. Всё-таки вернулся. Мне стало любопытно. Словно я нашёл своего товарища. Кто оставил здесь это? На границе с забвением. Старая-старушка-старчески-шамкающая-золотыми-зубами? Молодой-панк-концептуалист-наркоман? Тихий от нейролептиков завсегдатай психиатрической больницы? Творческий подросток со взором горящим? Художник подвальной мастерской? Сам факт, что кто-то принёс сюда свою «книгу», словно бы пытаясь тем самым придать ей статус «настоящей» с помощью близости с «правильными книжками», — был умилительным.

Обложка книги Аркотия Котринского «Кошка Маргарита и Мастеръ»

Итак, это была небольшая рукописная книга. Я понял, что обязан написать на неё рецензию. Благо я давно хотел чуть-чуть порассуждать о графомании и повод нашёлся. В буквальном смысле. Интернет, в которой я погрузился дома, ничем не смог мне помочь в смысле идентификации автора рукописи. Поисковая машина ничего про него не знала. Но я легко обнаружил, что в тексте много «плагиата» (или цитат, коллажей, если мы будем защищать писателя).

Это было по-своему забавно, «книга» состояла из нескольких разделов. Пара страниц, напечатанных на принтере (именно они состояли в основном из чужих неназванных цитат, которые и привлекли мои внимание своим остроумием, скажем, это могла быть цитата Марк Твена, которая никак не обозначалась среди прочих, или просто скопированные тут же анекдоты или афоризмы, вероятно, прямо с сайта), местами находился и «авторский» рукописный текст, во всяком случае, не было похоже, что это чьи-либо опознаваемые цитаты. В папку была вложена брошюра по Левашовскому мемориальному кладбищу и несколько коллажей из газетных фото с обилием подписей… На миллиметровке (sic!).Также вырванные страницы из журнала «Фома», пара артхаусных фотографий. Всё это отдавало то ли шизофренией в её наименее замысловатом варианте, то ли неумной шалостью творческой молодёжи (тогда это было бы далёким родственником дембельского или школьного альбома), то ли (в меньшей степени) попыткой сделать произведение искусства, а ля «Таинственное пламя царицы Лоаны» Умберто Эко. Это и производило впечатление… Что безумие ненароком пересекалось с самыми модными ешё не так давно «постмодернистскими стратегиями» а'ля Пригов или Рубинштейн… Что касается самого предположительно авторского текста, что позволю себе процитировать:

«Водил поезда машинист.

Вася Гундяев приложившись к иконе, проталкивался к выходу. На площади жгли церковные книги, виднелись многочисленные плакаты антирелигиозного содержания. Музыканты играли Интернационал. Трубя маршировали красноармейцы. Пробежала стайка пионеров. Сзади было кладбище. Справа тюрьма. Слева — казармы. В переулке отдел ГПУ.

— Мерзавцы, — шептал Василий, — гонители.

Он свернул с улицы Льва Троцкого на улицу Николая Бухарина. Вереницей шли бабы с базара, и перед прорубью ложились на живот, и свесив голову, пили воду.

— несчастный русский народ! — подумал Василий, сжимая за пазухой наган. К Гундяеву благожелательно улыбаясь подошёл парторг депо Паскудин».

Конечно, не очень похоже на Платонова, но некоторое очарование в этом тексте было… Было ли это изощренной издёвкой, что вряд ли, или, скорее, оригинальным текстом. Местами были смешно. Над дурачками-графоманами ведь принято смеяться. Приятно чувствовать себя выше, умнее, образованней. Но какая судьба скрывалась за этой галиматьёй? За несчастным русским народом и наганами? Я вновь проверил текст, но так и не смог найти его в сети. Хотя попутно нашёл, как много обсуждается в сети «графомания», ток-шоу, форумы, статьи… Одни ставили диагнозы, другие говорили о милости к павшим писателям, сломанным судьбам. Нам всегда жаль старых книг, выброшенных на улицу людей и кошек, сломанных человеческих черепушек, особенно в творческих кругах, где это происходит сплошь и рядом…

Что касается произведения, то его устройство вряд ли заслужит нескольких докторских, как «Поминки по Финнегану» Джойса, но всё-таки обладало некоторой чудаковатой замысловатостью, хотя число читателей этого произведения стремилось к одному человеку. Это был я. На титульном листе красовался псевдоним автора — Аркотий Котринский, далее шёл жанр: «мистическая повесть-баллада (ужастик)», далее название «Кошка Маргарита и Мастеръ». Издательство «Акотдем книга». Никакого описываемого хотя бы относительно чётко сюжета книга не предполагала, образы рассказчиков и героев кое-где намечались, но тут же исчезали. Местами фигурировал некий Норинский, который якобы был с сильными мира сего на фотографиях. Не исключено, что он же Котринский. Или якобы его дедушка. Я вспомнил вдруг писателей, скажем Даниила Андреева, который писали тексты пусть более грамотные, но не менее безумные.

Никаких отсылок заметных к Булгакову, кроме названия, не было. Самым трагикомическим в этом произведение было соединение мотивов кошек, гулага-нквд-кгб-фсб, церкви, и, как ни странно, постепенно в этом проступала какая-то трагикомическая логика безумного автора, который невольно отразил ужас отечественной истории. И вообще абсурдность существования. Не секрет, что любой учебник истории, пусть с разных политических позиций, но старается увидеть в этой истории логику, смысл, развитие. В этой книге никакого смысла не было. Как, боюсь, и в отечественной истории. За редкими исключениями. По моим фантазиям и реконструкциям автор был пожилой писатель, который когда-то сочувствовал обществу «Мемориал», диссидентам и так далее… Скорее всего, душевнобольной человек. Но я мог и ошибаться… Вряд ли это была школьница, хотя бы потому, что в книге было много реальных вырезок из старых газет. Это чуть-чуть напоминало произведение «маньяков» из голливудских фильмов… Моя знакомая, очень крупная хунгаристка и университетский филолог, искренне хохотала над этим произведением, пока я показывал его ей на кухне, среди двух её очаровательных кошек. Рыжей. И чёрной.

Графомания понимается как минимум тремя способами, которые часто пересекаются, как краски спектра, давая полутона. Первое — просто мания письма, так можно сказать про любого, даже самого талантливого писателя, который помешан на письме, процессе, вообще-то говоря не очевидно, но как ещё называть Лопе де Вега, Бальзака, Дюма с их продуктивностью, которая немыслима? Пусть даже это были литературные негры, тогда их. В этом смысле приступы мании, вдохновения, одержимости — свойственны в разной форме почти всем творческим людям. Второе значение — это «плохое», «массовое», «наивное», «бездарное», «посредственное» письмо, в этом смысле это любое письмо, которое лишено культурного статуса (неопубликовано, хотя бы и спустя десятилетия, в правильном месте, не признано экспертным сообществом или даже народом целиком, безграмотное, неумелое etc.), Как правило, именно против него выступают иногда те редакторы и критики, которые уверены, что именно они хранят высокие культурные стандарты. Наконец, третий смысл — это распад личности, уже более психиатрическая история, где с точки зрения психиатрии на первое место выходит скорее расщепление, условная «шизоидность\шизофреничность» или склонность к сутяжничеству\жалобам\голосам, какие-то повторяющиеся бредовые мотивы — от преследования и воздействия до ревности и причисления себя к великим людям, распад речи, вычурность и резонёрство, схематизм, погружение в вязкие и часто герметичные недра безумия, которые никому не нужны… Здесь интересно бывает почитать многочисленные архивы творчества завсегдатаев психиатрических больниц. Можно сравнить с сюрреалистами и ярыми авангардистами. И ещё неизвестно, кто интересней. В советское время психиатрия имела порою отчётливые политические контуры.

Примечательно, что советские учебники психиатрии в качестве графомана, например, приводили Геббельса… Уже нетривиально. Да и Сад для одних был образцом «порнографии» и «графомании», а для других «новой моделью письма» и «желания», хоть и десятилетиями позже. Книги бывших вождей Советского Союза, которые выходили ожидаемо большими тиражами, тоже постепенно ушли в тень и перестали кого-то особо интересовать, кроме совсем уж изощренных исследователей… Была даже недавняя попытка «психиатрического литературоведения» Белянина, где стиль и манера письма связывались с особенностями (часто патологическими) характера. Что греха таить, часто и признанные писатели, люди далёкие от здоровья. Порядочные и нормальные люди книжек почти не пишут.

Можно порекомендовать и очень симпатичную статью Татьяны Соколовой «О пользе графомании», где вы найдёте прелестный анализ графоманских текстов позапрошлого века уже с культурологических позиций. Гаспаров писал о том, что филолог должен любить любой текст… Легко сказать. А как его любить? Разговор о графомании интересен в том числе как разговор о «статусе текста». Есть что-то загадочное в том, как одни тексты выходят на авансцену премий и антологий (как правило, благодаря тому, что их туда выводит рынок и рекламщики или политики, иногда загадочный явный или тайный «общественный запрос», мода, часто — в ХХ веке — экранизация, «тренд»), а другие тексты скатываются во мрак, мусорные редакторские корзины, тюремные и психиатрические тумбочки (если авторам повезёт их иметь)… В несуществование. В распад, перегной, пустоту, текстовый шум, ныне и бесконечные интернет-кладбища текстов, где в лучшем случае их прочитает такой же несчастный полубезумец.

В этой книжке явно можно найти пусть полусгнившие, но всё-таки остатки размышлений о «судьбе писателя» и о «истории России». Причём рукопись, которую я нашёл, завершается чем-то вроде имитации интервью с писателем, причём написанным также от руки.

  • хотели бы вы хоть что-нибудь изменить в ваших прежних книгах?
  • кто я такой, чтобы править гения?
  • считаете ли вы себя выдающимся писателем?
  • Если скажу, что «нет», то это будет неправдой, а если скажу, что «да», то это будет нескромным.
  • назовите десять самых выдающихся книг.
  • мне трудно это сделать, т. к. я написал только пять книг.
  • считаете ли вы, что краткость сестра таланта?
  • да, но она ведь и мачеха гонорара, ведь мы, литераторы, получаем деньги от количества слов, а не от количества мыслей.
  • какова ваша основная задача в последней повести «Мастер и Маргарита»?
  • если повесть моя сделала несчастным хоть одного человека, то я не зря потратился на чернила…

Этот загадочный фрагмент то ли реального интервью, которого я не нашёл, но вряд ли Булгаков стал бы так отвечать, то ли вымышленного и полубезумного, что больше похоже на правду, составленного из анекдотов и шуток. Интересно, что «Булгаков» для автора рукописи, вероятно, олицетворяет собой «настоящего писателя» с бабочкой и в шляпе Мастера. Тут, пожалуй, мы всё-таки отличаемся. Никакого особого пиетета у меня лично перед Михаилом Афанасьевичем нет. Скорее, наоборот. Но это прекрасный повод, уважаемый читатель, провести ревизию того, чьи писательские портреты висят на ваших стенах. Оказывается, что массовые фантазии имеют чётких героев. Люди идентифицируют себя с тем, что для них является фантазией о славе, гениальности, признанности. Многие считают себя Пушкиными, пока бродят в смирительных рубашках, но есть ли хоть один посетитель психиатрической больницы, который считает себя Батюшковым, который и правда сошёл с ума. Едва ли…

Но согласитесь, что всё это не лишено некоторого болезненного обаяния… Вы думаете, что вы сильно отличаетесь от этого несчастного, который оставляет рукопись в магазине, когда оставляете свои фото или «умные мысли» в социальных сетях? Но так ли уж сильно… Чего стоит последняя фраза интервью: «Если повесть моя сделала несчастным хоть одного человека, то я не зря потратился на чернила». Думаю, что я сам бы под ней подписался. Меня уж точно сделала эта рукопись чуть несчастней… Да и вообще, если посмотреть на сходящий с ума мир чуть шире, в контексте его «мировых новостных агентств» и повесток с их заголовками и подробностями, то видишь насколько мир зачастую, уж во всяком случае мир в СМИ, не сильно отличается от этой брошюрки, которую я подобрал в прихожей книжного магазинчика. Разве что в худшую сторону.