Свиньи в «Доме волка»: преодолеет ли человечество навязанный ему выбор?

Колония «Дигнидад» была создана беглым немецким нацистом Паулем Шефером в Чили в 1961 году. Под маской «благотворительного образовательного общества» вплоть до падения в начале 90-х годов прошлого века режима чилийского диктатора Аугусто Пиночета, столь любимого и почитаемого российскими либералами, скрывалась антигуманистическая лаборатория подавления человеческой воли, расчеловечивания и предельного порабощения.

На «Дигнидад» не распространялась юрисдикция чилийского государства, колония представляла собой в большей степени закрытое государство в государстве со своими правилами, нормами, экономическими отношениями и немецким языком в качестве официального. Из «благотворительных» намерений организаторов, территория колонии площадью 17 тыс. квадратных метров была обнесена колючей проволокой, а по периметру дежурили автоматчики. В конце концов, лишь «великим инквизиторам», в отличие от «детей неразумных», доподлинно известно, где благо, а где его нет.

Шефер и присные постоянно насиловали детей, накачивали людей наркотиками, а также совместно с Директоратом национальной разведки (ДИНА) или тайной полицией Пиночета выкрадывали и пытали людей, врагов режима. Царство «благотворительности» как ничто иное было наиболее приспособлено к выполнению подобного рода задач.

Всё это осталось за кадром полнометражного анимационного фильма «Дом волка» чилийских режиссеров Кристобаля Леона и Хоакина Косинья, который мне довелось посмотреть в рамках программной части кинофестиваля «Меридианы Тихого» во Владивостоке, хотя именно этот бэкграунд лежит в основе происходящей на экране метафизической трагедии. Лишь только документальная заставка дает понять тем, кто, как говорится, «в теме», вокруг чего будет разворачиваться повествование.

Я же шел на просмотр картины, не зная, о чем она будет, вообще. Возможно, в данном случае именно такой подход позволяет вырваться за рамки заданности установками собственного же сознания и знания в процессе трактовки и раскрытия запакованных в фильме смыслов.

Пересказывать синопсис картины крайне сложно, да и в существенной мере бессмысленно, поскольку он не повествует «о чем-то» в классическом понимании развития сюжета, он в большей степени говорит «что-то» экзистенциально и даже метафизически важное. Однако совсем ничего не сказать о нем тоже было бы неверно.

Главная героиня Мария, сбежавшая из колонии, ищет спасения от преследующего её волка в одиноком обветшалом заброшенном доме в лесу, где находит двух забившихся в угол напуганных свиней. Она начинает трансформировать этот дом, пытаясь превратить его во вместилище всего человечного и гуманистического, она пытается превратить свиней в людей — и одновременно не допустить вторжения волка в дом.

В каком-то широком смысле, фильм о бегстве, причем тема бегства рефреном повторяется в элементах анимации картины (а фильм анимационный). Главная героиня бежит из «Дигнидада» физически, что сделать намного проще, чем сбежать из этого царства волка духовно, особенно если ты с юных лет воспитан этой средой. Поэтому, сбежав физически, она находится в постоянном бегстве духовном. Причем бегстве, которому не видно конца и края.

Находясь в доме, она постоянно его изменяет, трансформирует, предметы меняют свою форму и местоположение. Вообще дом — это в большей степени метафорическое выражение духовного, психологического мира Марии, нежели нечто буквальное. Мария — внутренний кочевник, который стремится в бегстве от предельного зла добраться до своего оазиса. Это выражается и в самой форме визуальной подачи материала: психоделические метаморфозы происходят в очертаниях реального помещения.

Холстом выступает сама, реальная, повторюсь, комната: вот нацистская свастика легким продолжением линий превратилась в окно или неразборчивые тени обзавелись очертаниями человеческой фигуры. И как только ты привыкаешь к двухмерным графическим проекциям в антураже трехмерного пространства, как авторы вводят в визуальное повествование объемные объекты из папье-маше. Действующие лица как бы имеют две ипостаси — плоские, но стремящиеся выглядеть объемными, проекции и полноценные трехмерные фигуры.

Но беда в том, что Мария понятия не имеет, как он, этот ее рай, должен выглядеть. Будучи воспитанной в колонии фашистами, она впитала это фашистское Великое Ничто, она заражена им, и единственным ее шансом на спасение является бегство и поиск каких-то альтернативных предельных оснований бытия, какого-то Нечто. Она бежит и от этой мысли, которая проникает в ее сознание рефреном — повторяющимися издевательскими и насмешливыми репликами волка: «Ма-а-а-ари-и-и-и-я-я-я-я». Волк прекрасно знает, что ей, такой, какая она есть, впитавшей всю скверну волчьего мира, пусть и отвергающую ее, не построить ничего устойчивого, свободного от этой скверны.

Мария, вытесняющая трагическое осознание в глубины своего подсознательного, начинает акт демиургического сотворения. Причем именно демиургического в гностическом понимании смысла этого слова. В своем отрицании волчьего, природного мира всеобщего пожирания сильного — слабым, богатого — бедным, власть имущим —обездоленного она начинает из свиней, которые также чудом избежали гибели и нашли убежище в этом доме, делать людей.

Причем акт сотворения происходит именно что постепенно — по образу Марии: сначала свиньи обзаводятся человеческими конечностями, затем человеческим телом и только в самом конце — головой. Развивая эту очевидную, хоть и небезусловную отсылку к библейскому божественному сотворению человека, мы знаем, что бог не ограничился только лишь образом, но и наделил человека своим подобием, то есть содержанием. Каким подобием наделила этих антропоморфных существ Мария? Ответ на этот вопрос можно дать, только поняв, что собой представляет Мария внутри.

В существенной степени ответ на этот вопрос лежит на поверхности и уже проговаривался: Мария — беглый агнец с фашистского скотного двора, который, с одной стороны, не хочет быть пожранным волками, а с другой стороны — понимает, что именно таковы законы всеобщего пожирания и антигуманистического права сильного.

Мария не выходит за рамки фашистской системы координат, несмотря на то, что, казалось бы, отрицает фашизм. А фашисты, стоит напомнить, брали за свою мировоззренческую основу именно гностический метафизический базис в различных его вариациях, которые по форме могут драматически разниться — и в то же время всегда будут сохранять неизменные константы: наш мир создан не всеблагим Богом, а самодуром-демиургом.

Он заточил в оковы души и материи искры «благого» Абсолюта — надтварного Ничто. Именно он, как считают гностики, облачил в человеческую форму «свиней-хиликов», тяготеющих лишь к телесным удовольствиям, именно он создал душу и ее носителей «психиков», обремененных «химерой совести», и именно от этой химеры в борьбе за единение с Абсолютом должны освободиться единственные носители Искры — пневматики. Отсюда и нацистское «руссише швайне», отсюда и присвоенное ими «моральное право» на геноцид тех или иных народов.

На этих же основаниях базируются и современные формы фашизма, включая либеральный, которые, к слову, могут носить и классовый, и национальный, и любой другой характер. Что такое, например, восклицания известного либерального писателя Виктора Шендеровича, которые он сделал на своей страничке в Facebook в марте 2015 года о том, что либеральная интеллигенция ошибочно считает людьми всех несогласных с ней «нелюдей», которые к тому же не являются одного с ней «биологического вида» и представляют собой «окружающую среду»?

А ведь эта позиция как минимум не опровергается, а как максимум — поддерживается российской либеральной элитой, системное крыло которой продвигает, к примеру, пенсионную реформу в России. А что такое вопли главы «Сбербанка» Германа Грефа, что нельзя предоставлять равное для всех качественное образование, иначе массы придут во власть? Чем, как не фундаментальным неравенством, обосновать правомочность этого утверждения?

Завершив это, как мне кажется, важное и что-то проясняющее лирическое отступление, вернемся к фильму. Волка устраивает описанная выше роль Марии, потому что она не ниспровергает, а лишь укрепляет картину мира, которая нужна волку для утверждения его господства. Вообще сам образ свиней крайне неоднозначен, если не сказать двусмысленен.

Вочеловечивание свиньи можно трактовать как культурное становление человечества, которое на протяжении многих и многих тысячелетий происходило через перманентную борьбу с окружающей его природой и через ее подчинение человеческой воле. В таком случае человек запирает внутреннюю «свинью» в клетку, наращивая вокруг нее все новые и новые культурные укрепления, не позволяющие свинье вырваться наружу. А можно трактовать как попытку создания человека из существа, к этому, мягко говоря, не склонного ни психологически, ни физиологически, ни метафизически.

Именно вторая трактовка, она и только она нужна волку. Он не ломится в двери создаваемого Марией дома раньше времени, он сидит и терпеливо ждет, пока Мария пустит его сама, убедившись в его правоте. Только разуверившийся в своей человечности человек может стать окончательным и беспредельным рабом. Но для начала он должен а) уверовать, что он не человек б) добровольно отдать свою судьбу в руки господину. Именно эта трагедия, к слову, описывается в «Легенде о Великом Инквизиторе» Ф. М. Достоевского.

Мария, построив свой дом и воспитав своих «детей» на принципах, если можно так выразиться, беззубого свинства, по сути дела не создала альтернативного бытия, она лишь воспроизвела в причесанном виде скотный двор, с той лишь разницей, что к нему пока не имеют доступа волки. В конце фильма героиня, когда вочеловеченные поросята в обличии мальчика и девочки берутся за ножи и вилки, чтобы сожрать её, восклицает: «Как же так, я вас любила, я вас лелеяла, я с вами обращалась, как со своими детьми, я давала вам то, чего не имела сама, ограждала от волка, а вы!..»

Но именно так и происходит, когда смысловое пространство не заполнено или его покидает дух. Когда общество строится вокруг утоления безусловно важных, но только лишь низменных потребностей. Именно так произошло при крушении СССР, который к XXII съезду окончательно покинул революционных дух «строительства нового мира», где человек человеку не «волк», а «друг, товарищ и брат». А на его место пришло сначала «догоним и перегоним по молоку и мясу», а затем и вовсе рабочий класс предал собственные же интересы и идеалы вслед за партией, предавшей коммунизм, страну, мир и положивших за свой революционный идеал жизни предков. В этом смысле великое пожирание было запущено в дом, который обещал его прекратить.

Но ровно то же самое происходит с миром классического Модерна. И если с крушением коммунизма можно было говорить о том, что это была «красивая, но вредная сказка», эдакая неосуществимая утопия, то теперь, когда антигуманизм пожирает все гуманистические культурные основания западной католической и протестантской цивилизаций, нужно тоже будет говорить о том, что это все было «красивой, но вредной сказкой»?

Безусловно, волк скажет «да», но сначала свое «да» должны сказать жители Земли, только тогда царство волка вступит в свою бесповоротно законную силу. В конце картины Мария, зажатая в угол, превращается в птицу и улетает из этого дома, который был отдан на растерзание волку вместе с его оскотиненными обитателями. Что ж, изящный выход и очередное бегство. Но бегством волка не победить и пожирание не остановить. Мария не разрывает порочного круга «волка и овец». Возможно, эту трагичность безвыходности и хотели показать авторы фильма, а возможно, и утвердить безальтернативность этой безвыходности.

Но если человечество не хочет повторить судьбу «Дома волка», обездоленная его часть должна из овец превращаться в волкодавов равных волкам по силе, знанию и духу, но служащих другим началам, а затем уничтожить волчье царство раз и навсегда. И как бы ни пытались извратить «Интернационал», но именно об этом поется в великих строчках «Весь мир насилья мы разрушим. До основанья, а затем. Мы наш, мы новый мир построим, — кто был никем, тот станет всем». В этом его, человечества, великая гуманистическая миссия.