Антиох Кантемир. Чужестранец в своем отечестве

Среди множества славных, сильных, ужасающих и примечательных лиц, на которых так богат XVIII век, есть одно имя, весьма мало говорящее нашим современникам, но всё же относительно на слуху — Антиох Кантемир. Увы, творения его сейчас практически неизвестны никому, кроме специалистов. Сиятельный князь Кантемир умер слишком рано — ему не было и 35, знаменитые (и практически никем из потомков не читанные) его сатиры и поэмы слишком сложны для чтения, слишком неритмичны и непривычны — они написаны еще до того, как появилась и вошла в употребление силлабо-тоника, привычная нам. Переводы, которые он усердно делал, пытаясь познакомить российское общество с лучшими образцами научной и художественной литературы своего времени, сейчас сами нуждаются в переводчике. Его наследие как дипломата еще толком не изучено, хотя и заслуживает этого. Со всем тем Антиох Кантемир — один из самых симпатичных людей своего времени, совершенно «наш» человек. На днях ему исполняется 310 лет. Почтим же его светлую память кратким рассказом о его жизни.

Род Кантемиров, господарей Молдавского княжества, был накрепко связан с историей России после того, как господарь Дмитрий Кантемир со всем семейством был вынужден переселиться под руку Петра. Двухлетний Антиох оказался в России — и с тех пор уже не имел другой родины.

Дед его, Константин Кантемир, отчаянный воин, едва умел подписаться, но испытывал глубокое уважение к науке. Настолько, что своим детям постарался приискать и учителей, и способ развиться. Дмитрий, его младший сын, хотя и родился у воинственного отца, и по склонностям, и по характеру больше подходил для кабинета ученого, чем для политики и войны. В ранней юности его забрали как заложника в Константинополь, Османская Порта полагала, что вассалы-правители будут гораздо лояльнее, если их собственные дети будут жить в Константинополе и обеспечивать покорность родителей. Тем не менее Дмитрий не особенно тосковал в Константинополе — где в тот момент можно было получить превосходное образование. Он отлично поработал над этим — и довольно быстро стал одним из наиболее славных людей своего времени. Музыкант, собиратель фольклора, математик, историк, естествоиспытатель — и, самое главное, глубокий наблюдатель, он очень хорошо узнал Порту — и с географической, и с политической, и с экономической стороны. Даже, пожалуй, слишком хорошо. Его собеседниками по переписке стали ведущие ученые Европы, его тепло принимали в лучших домах Константинополя, высоко ценя его как музыканта. В конечном счете заложника Дмитрия Кантемира, сына господаря Молдавского княжества, сочли новым идеальным правителем этого государства — и после смерти его отца Порта наконец-то утвердила его на пост главы государства: без обязательных безумно дорогих подношений, да еще и на льготных условиях, как безусловно своего человека, полностью преданного туркам. Страну на некоторый период освободили от дани и налогов, и Дмитрий Кантемир, полноправный господарь, отправился домой, готовясь сделать из Молдавского княжества если не рай на земле, то уж точно его филиал: сменить систему налогов на более прогрессивную, построить университет, сделать всё, чтобы феодальное Молдавское княжество стала процветающим, пусть и небольшим государством. Семейство его отправилось с ним, это было в 1710 году, и младшему его сыну, названному Антиохом в честь дяди, было в то время полтора года. Порта, разумеется, намеревалась относиться к Молдавскому княжеству как к своему кошельку.

Всё пошло не так, сложности в Оттоманской империи нарастали, налог вернулся практически сразу, а еще последовал ряд стратегических и экономических распоряжений, например, постройка военного моста, что, в сущности, выливалось в очень существенные деньги. Господарь Молдавского княжества решил взбунтоваться. В Константинополе не посчитали нужным знать о его настроениях, как не знали, что, еще будучи заложником Порты, он познакомился с русским послом Петром Толстым и оказывал посольству ряд услуг. Дмитрий Кантемир не был и не собирался становиться марионеткой Порты, что для самой Оттоманской империи стало неприятным открытием. 13 апреля 1711 года в Луцке господарь Молдавского княжества заключил с русским царем Петром договор в 17 пунктов, обязуясь сообщать ему о турецких делах. При прохождении через Молдавское княжество князь Кантемир передал армии весьма солидную (для него) сумму денег и обильно снабдил ее провиантом и всем прочим необходимым. Более того, князь Кантемир стал личным советником Петра. Его семейство было перевезено в безопасное место, потому что о мстительности турков князь мог рассказать больше, чем кто бы то ни было. В награду за помощь и союзничество, в случае победы, Петр обещал Молдавии суверенность, независимость — а династия Кантемиров должна была утвердиться на молдавском престоле. Нельзя сказать, что к мнению Кантемира Петр особенно прислушивался, он предпочел обращаться к другим советчикам, хотя Кантемир и предупреждал, что дело может кончиться бедой. К сожалению, Прутский поход закончился тяжелым и унизительным поражением, Россия простилась с Азовом, а господарь Молдавского княжества — с родиной. Князь оказался в весьма опасном положении, поскольку всё свое состояние и самую жизнь вверил Петру, кроме того, для Порты Кантемир был врагом номер один: его, как предателя, искали по всему лагерю — чтобы увезти в Константинополь, и если бы нашли, судьба его была бы по-настоящему жуткой. Петр твердо положил Кантемира не выдавать. От соглядатаев князя прятали в кухне среди котлов, его переодевали в конюха, а вывезти его из лагеря удалось спрятанного в карете Екатерины, ведшей себя в тяжелых условиях осады с редким мужеством и самообладанием. Петр умел быть благодарным. Он очень хорошо понимал, чем пожертвовал для него Дмитрий Кантемир, и в России постарался возместить потери господаря, назначив союзнику большую пенсию, одарив его многочисленными угодьями, титулом «светлейшего князя», правом судить молдаван, переселившихся в Россию, — и в дальнейшем обходясь с бывшим господарем милостиво, хотя, к сожалению, не всегда указы императора добросовестно выполнялись его подданными. Так, ряд поместий и внушительные суммы денег Кантемир так никогда и не получил, несмотря на свои жалобы Петру, и магнатом первой руки так и не стал. Кроме того, светлейший князь Кантемир не считал возможным обогащаться за счет своей новой родины тем же образом, как, например, другой светлейший князь — Меншиков.

Семейство его, довольно большое, было предметом неустанной заботы князя Дмитрия Константиновича. Сам всецело преданный науке, он и детей своих — и дочек, и сыновей — старался обеспечить первоклассными учителями. На этой почве он даже неоднократно рисковал навлечь на себя гнев Петра. Тот отобрал у Кантемиров привезенного из Молдавии учителя-грека, Анастасия Кондоиди, решив, что такой образованный и просвещенный человек ему нужнее для государственной службы, и определил его в духовную коллегию. Кантемир был весьма раздосадован, но наконец отыскал замену учителю — правда, подходящий книжник был пожизненно заточен в Соловецкий монастырь, поскольку принадлежал к партии царевича Алексея. Кантемир не побоялся потребовать у Петра ссыльного Либерия Колети взамен отобранного Кондоиди, — и ему пошли навстречу. Второй — и любимейший — наставник молодого Антиоха Кантемира был русским, студент Иван Ильинский. В какой-то момент Петр потребовал от князя Дмитрия, чтобы тот отпустил перспективного молодого человека за границу, на дальнейшее обучение, но и в этом случае старый князь Кантемир жестко поспорил с императором, от которого, кстати, зависел кругом. Возможно, это был единственный случай в России в XVIII веке, когда подданный шел на конфликт с самодержцем ради права обучения своих чад.

В 1719 году десятилетний солдат Преображенского полка Антиох Кантемир перед императором и среди большого скопления народа произнес слово похвальное святому великомученику Дмитрию Фессалийскому — на греческом языке. Это был триумф и удивительное чудо — такой малыш, и такая умница. Правда, несколькими годами ранее с речью подобного рода — и тоже при великом удивлении многочисленной публики — выступил семилетний Сергей Кантемир, старший брат Антиоха, за свое прилежание и отличные успехи принятый в Преображенский полк, особенно дорогой императору. И хотя впоследствии ни Сергей, ни Матвей, ни Константин Кантемиры ничем особенно не прославились, оставаясь вполне заурядными дворянами и офицерами, но всё же и они получали образование никак не худшее, чем Антиох, истинный сын своего отца, книголюба и философа.

После смерти своей любящей и любимой супруги княгини Кассандры князь Дмитрий женился вновь — на юной красавице Анастасии Трубецкой, ровеснице собственной дочери. Особо теплых отношений между молодой мачехой и детьми от первого брака не было никогда, и Мария Кантемир стала для братьев ангелом-хранителем, особенно для младшего, болезненного и нервного Антиоха. Воин из мальчика был так себе, эта карьера его не привлекала. Известен анекдот, как Петр буквально спас юного Кантемира: старый князь, к своему ужасу и гневу, увидел, что его сын во время дежурства у спальни императрицы Екатерины позорно заснул на посту. Светлейший князь готов был убить своего любимца, так опозорившего честь рода, но вовремя подоспел Петр и приказал оставить юношу в покое, рассудив, что тому книги, видимо, приличествуют больше, чем оружие.

Так или иначе, но образование Антиох получал превосходное. Девятнадцати лет от роду, он, под руководством своего учителя Ильинского, в 1726 году составил «Симфонию на Псалтырь» — полный алфавитный указатель, и эта «Симфония», посвященная императрице Екатерине, стала его первым печатным трудом. Потом сам Кантемир признавал, что для составления этого труда требовалось не столько остроумие и талант, сколько прилежание, и тем не менее это была слава.

Мария, любимая сестра Антиоха, считалась одной из красивейших и образованнейших девиц Российской империи. Ее долгое время считали серьезной соперницей Екатерине, у Марии был роман с Петром — княжна ждала ребенка. Хотя сын Петра от Марии умер практически сразу после родов, отношения между красавицей княжной и императором продолжались — особенно когда между Петром и Екатериной встала тень Монса — но Петр внезапно скончался. Мария едва не умерла от горя и нервного потрясения, но все же нашла в себе силы пережить крушение своих надежд и с тех пор посвятила себя исключительно семье.

В 1724 году Кантемир обратился к Петру с просьбой отпустить его за границу в «окрестные страны», так как «имел немалую охоту» изучать историю, древнюю и новую, географию, юриспруденцию, дисциплины, относящиеся к «стату политическому», математические науки и живопись. Петр юноше отказал, заявив, что в Петербурге есть собственная Академия — и хорошие студенты нам нужны и здесь. В самом деле, лекции читали такие светила научной мысли, как Бернулли, Мартини, Герман, Делиль. Юноша, с детства говорящий на нескольких языках, получивший хорошее домашнее образование, почерпнул из этих лекций довольно много, но детище Петра, увы, продержалось недолго: в следующем году Петра не стало — и образование продолжать стало практически невозможно. Кроме того, полковая и общественная жизнь, хотя и утомляли Кантемира, но делать было нечего: после смерти отца в 1723 году внезапно рухнул устоявшийся и размеренный быт семьи. Наследство князя Кантемира представляло собой майорат — он весь, будучи неделимым, переходил к наследнику (Марии в качестве наследства были выделены драгоценности ее матери, и у нее был свой собственный небольшой капитал). В завещании старый князь отказал всё свое имущество тому из своих сыновей, кто достигнет большего успеха в науках. По всем показателям, этим сыном должен был быть Антиох, который был внутренне готов так распоряжаться наследством таким образом, чтобы не обидеть и не обделить братьев и сестер (от второго брака родилась девочка — Екатерина (Смарагда) Кантемир). Старый князь оставил своим душеприказчиком императора, назвав при этом имя Антиоха, младшего сына, но пока шло разбирательство, Петр скоропостижно скончался. Наследство в полное свое распоряжение получил старший сын, Константин, зять всемогущего и всевластного Дмитрия Голицына, надавившего на Совет, который должен был решить это «запутанное» дело. Голицын же твердо постановил: деньги должны отойти к старшему из сыновей Дмитрия Кантемира, его зятю, и делиться с прочими Кантемирами нет никакой надобности. Вдова претендовала на свою долю, но у князя Голицына были свои взгляды на то, кому должно достаться наследство. В сущности, после обеспеченной и комфортной жизни в родительском доме Антиох мог рассчитывать исключительно на офицерское жалование и какие-то крохи от прежнего изобилия. Контраст был разителен, но ему, философу и бессребренику, не так уж много и требовалось для счастья — разве добрая компания и возможность не ограничивать себя в самом необходимом: книгах, свечах, тепле и спокойствии уютного дома. Если богиней домашнего очага для него стала любимая сестра, Мария Дмитриевна, то дружеский круг отыскать было сложнее. Таких, как Антиох Кантемир, здесь было довольно мало: сочетание глубоких научных запросов, широкого и быстрого ума, одаренности, принадлежности к знатному и уважаемому роду (его матушка, Кассандра Кантемир, принадлежала к высшей византийской аристократии) — и при этом подчеркнутое нежелание делать карьеру любой ценой, сжирать себе подобных, сердечная мягкость и постоянная печаль — при беспощадном остроумии и склонности к иронии. Ему было очень трудно найти единомышленников и собеседников в России, кроме сестры Марии. Его братьям, Матвею, Сергею и Константину — было гораздо легче вписаться в окружающую действительность, их запросы полностью соответствовали обществу. В какой-то момент уже и самому Антиоху было непонятно, действительно ли они родственники.

В 20 лет гвардии поручик Кантемир написал свою первую сатиру. Умение подмечать типические черты, двумя штрихами нарисовать запоминающийся шарж, ловко и едко выделить главное никогда не покидали Антиоха. Его первая из девяти сатир — «На хулящих учение» стала бомбой. Различные персонажи — каждый по-своему — рассуждают о вреде знаний и всякого рода умствований. Щеголю Медору досадно, что столько бумаги тратится на скучные книги — так что и кудри завивать не на чем; ханже Критону не по сердцу, что люди слишком уж умствуют, а это до добра не доведет:

Расколы и ереси науки суть дети;

Больше врет, кому далось больше разумети;

Приходит к безбожию, кто над книгой тает,

Критон с четками в руках ворчит и вздыхает…

Хозяйственному невеже Силвану кажется, что всё, что не ведет к богатству — пустая и вредная трата времени («Учение, — говорит, — нам голод наводит; живали мы преж сего, не зная латыне, гораздо обильнее, чем мы живем ныне»), а пьяница Лука вообще не понимает, как можно из-за «мертвых друзей» — то есть книг — отказаться от карт и хорошей попойки. Всех этих персонажей Антиох наверняка встречал вокруг себя — и наслушался их резонов. Сатира вышла хлесткой и узнаваемой. Досталось всем — в том числе современному духовенству:

Епископом хочешь быть — уберися в рясу,

Сверх той тело с гордостью риза полосата

Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,

Клобуком покрой главу, брюхо — бородою,

Клюку пышно повели — везти пред тобою;

В карете раздувшися, когда сердце с гневу

Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.

Должен архипастырем всяк тя в сих познати

Знаках, благоговейно отцом называти.

Приятель Кантемира по полку выпросил себе стихи, чтобы переписать, — и показал их своему знакомому, тот — своему, так сатира «На хулящих учение» — анонимно — стала гулять по Москве и Петербургу и наконец попала на глаза самому Феофану Прокоповичу, духовнику и вдохновителю многих преобразований Петра, человеку образованному, к тому же одному из известных поэтов того времени. Феофан Прокопович пришел в восторг и написал стихотворную рецензию:

Не знаю, кто ты, пророче рогатый;

Знаю, коликой достоин ты славы;

Да почто ж было имя укрывати?

Знать, тебе страшны сильных глупцов нравы.

Плюнь на их грозы, ты блажен трикраты.

Благо, что дал бог ум тебе, столь здравый.

Пусть весь мир будет на тебя гневливый,

Ты и без счастья довольно счастливый…

Не удовлетворившись одной лишь рецензией, Прокопович всячески начал пропагандировать новоявленного русского сатирика — которым оказался молодой и мало кому известный офицер. Ободренный таким ласковым приемом, Кантемир воспрял духом. За первой сатирой последовала вторая — и так далее. Кантемир всё больше и больше входил в круг людей, оказавшихся внезапно его единомышленниками — хотя и были неизмеримо старше, славнее и могущественнее него. Феофан Прокопович, Феофил Кролик, В. Татищев горько скорбели о славных временах Петра, наблюдая, как постепенно рушится всё, что тот с таким трудом и рвением пытался построить. Ни Екатерина I, ни Петр II никак не намеревались продолжать линию, начатую Петром. Науки были в загоне, Академию сотрясали внутренние дрязги, профессура разъезжалась.

Впрочем, юноша привлек к себе и не благожелательное внимание. Среди постоянной и сверхнапряженной подковерной борьбы, тайных комплотов и то и дело вспыхивающих заговоров молодой Кантемир мог бы стать опасным соперником. Он им и стал, совершенно неожиданно для себя.

С самого детства воспитанный в атмосфере преклонения перед гением Петра, молодой князь Кантемир видел в императоре некоего полубога. При Петре ему, молодому ученому, были бы открыты пути, теперь захлопнувшиеся. При Петре старик Голицын не смог бы его грабить и третировать. Феофан Прокопович тем более скорбел о своем повелителе и покровителе — написав известную скорбную песнь «Плачет пастушок в долгом ненастье»:

Дрожу под дубом; а крайним гладом

овцы тают.

И уже весьма мокротным хладом

исчезают.

Прошёл день пятый, а вод дождевых

нет отмены.

Нет же и конца воплей плачевных

и кручины.

Пятый год, пошедший с кончины Петра, видимым образом приносил только горести и разочарования. Вместо зрелого и сильного политика, каким был Петр, на троне, после непродолжительного царства временщиков — и конкретно Меншикова — оказался испорченный и избалованный ребенок с буйными приятелями, а политикой занимались Голицын и старшие из рода Долгоруких. Менее всего речь шла о будущем страны, которая понималась отчасти как личная вотчина членов Верховного тайного совета. «Ученая дружина» никак не могла относиться иначе к происходящему, кроме как с глубоким отвращением. В случае же Кантемира все усугублялось тяжелой и взаимной личной неприязнью ограбленного сироты и всесильного Голицына. Когда после внезапной смерти от холеры Петра II встал вопрос, кого звать на царство (вопрос о коронации Елизаветы Петровны был однозначно отвергнут — тому было множество причин, в том числе неумелые интриги самой дщери Петровой), прозвучало имя Анны Иоанновны, племянницы Петра, дочери его старшего брата Иоанна. Немолодая вдова, приезжавшая порой из своей Курляндии в Россию на положении бедной родственницы, представлялась тем более достойной кандидатурой, что в ней не подозревали ни внутренних сил, ни самостоятельной воли. Анна Иоанновна, вытащенная из своей бедной и отдаленной провинции, должна была по гроб жизни быть благодарной за то, что о ней вспомнили, — и не мешать Тайному совету и дальше править по своему усмотрению. С этим желанием «подстраховаться» и «себе полегчить» связаны были первые в России попытки ограничить абсолютную власть монарха и написание «Кондиций», призванных отменить самодержавие. Согласно этому документу государыня, получая корону, обещала, что без одобрения Верховного тайного совета она не имеет права начинать войну, жаловать или казнить своих подданных, выходить замуж и выбирать наследника, назначать кого-нибудь на должность, распоряжаться гвардией, бюджетом и т. д. Нарушение хоть одного из этих правил влекло бы за собой лишение Анны короны. Таким образом, вся власть в стране переходила к восьми «верховникам».

Скрыть от дворянского общества сам факт предложения государыне подписания «Кондиций» было бы невозможно. Полностью отработанный, стройный и исчерпывающий документ, который бы обсуждался со всеми дворянами и устроил всех, Тайный совет предложить не смог. Петр II умер как раз накануне своей свадьбы, в столицу съехались дворяне — на празднование, а оказалось, на похороны. Долгорукие в отчаянии попытались грубо подделать завещание мальчика Петра в свою пользу — и предсказуемо пали. Хаос нарастал. Борьба амбиций, многочисленные недомолвки, попытки грубо влиять на ситуацию совершенно раскололи дворянство. Было составлено в разных кружках не меньше семи проектов будущего государственного строя России, наибольшей поддержкой пользовался тот проект, что был представлен кружком Черкассова и Татищева, предполагавший выборное «Вышнее правительство» из 21 человека, а также выборность сенаторов, губернаторов и президентов коллегий второй палатой из 100 человек. В этом варианте Верховный тайный совет безоговорочно упразднялся, и потому принять этот проект «верховники» никак не желали. История, как Анне Иоанновне привезли голицынские «Кондиции», стоит любого детектива. Ей объяснили, что «Кондиции» есть плод совместной работы и выражение желаний всего российского дворянства, и Анна подписала документ. Впрочем, праздновать Голицыну было рано. Самодержавие предполагало, что любой подданный Российской империи может быть без суда и следствия — одной лишь волей царствующей особы — сослан, казнен, лишен всего состояния. Ни одно сословие не было защищено от произвола. Избавиться от такой опасности было бы неплохо. Но менее всего российское дворянство было согласно, чтобы вместо самодержавного помазанника (или помазанницы) над ними упрочил свою абсолютную власть Верховный совет и конкретно Голицын. Агитировал за абсолютизм правящей фамилии — и против «власти раба» сам Феофан Прокопович. Это была тяжелая артиллерия. Обман с «Кондициями» был раскрыт, — и именно Антиох Кантемир зачитал послание к Анне Иоанновне от всех дворян с просьбой уничтожить «Кондиции»: «…всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета и подписанные вашего величества рукою пункты уничтожить». Собравшиеся дворяне и гвардия единогласно вынесли вердикт: «Не хотим, чтобы государыне предписывали законы, желаем самодержавного правления». Покорная желанию своих подданных, Анна Иоанновна спросила у «верховников», стоящих рядом, должна ли она прислушаться к гласу народа и не возражают ли господа верховники. Те, окруженные гвардией, готовой растерзать их на месте, лишь согласно кивнули. Тогда Анна преспокойно разорвала подписанный ею документ — и через некоторое время практически все оппозиционеры, кроме Голицына, оказались в крепости, а некоторые после — на плахе. Сам Голицын вышел сухим из воды, поскольку именно он призвал Анну на царство, к тому же у него была слишком значительная власть. Но через некоторое время пал и он — и умер в Шлиссельбурге, обещая, что «все, кто заставил его плакать, заплачут горше».

За свои труды по восстановлению самодержавия Кантемиру было предложено выбрать себе любую награду — тот же, как ему было свойственно, отказался от всего, предоставив государыне самой решать. В результате хоть какие-то преференции род Кантемиров получил лишь благодаря княжне Марии, принявшей на себя хлопоты о награждении. Кантемирам были выделены деревни, они были награждены душами — но в пересчете на трех братьев каждому выходило по не слишком большому и лакомому куску. И хотя Матвей и Сергей ни малейшего участия в борьбе с «верховниками» не принимали, полученный дар был разделен между всеми, за исключением Константина.

Именно эти деревни, полученные Кантемиром, явились причиной того, что для многих при дворе его присутствие стало весьма нежелательным. Кто мог знать, не последует ли за первым даром дальнейшее возвышение молодого и талантливого офицера, поэта и ученого? Голицын откровенно нервничал, поскольку в любую минуту Антиох Дмитриевич мог бы потребовать пересмотреть дело о своем наследстве — и сейчас шансов повлиять на вопрос в свою пользу у полуопального Дмитрия Михайловича не было вовсе. Остерман, вице-канцлер, бывший «верховник», тоже не намеревался ждать, не взойдет ли на политическом горизонте новая звезда. Кантемира надо было удалить, но удалить, не вызывая никаких подозрений, красиво. В результате его, грамотного, широко образованного специалиста, ученого, было решено отправить в Лондон посланником России. Назначить на эту должность человека 22 лет было практически невозможно — с тем же успехом можно было отправить подростка. Но этот вопрос был обойден: Остерман дал заведомо ложные сведения, будто князю уже 28 лет, к тому же было решено, что никакой серьезной работы Кантемиру поручено всё равно не будет. Его дело было — покинуть Россию и никогда туда не возвращаться, чтобы не мешать другим.

К этому времени Кантемир и хотел, и не хотел уезжать. С одной стороны, перед ним раскрывались новые горизонты, он мог наконец присоединиться к европейскому ученому сообществу. Кроме того, у него появилась невеста — сосватанная заботливой княжной Марией — одна из самых богатых невест России, княжна Черкасова. Родители были готовы заключить этот брак — ждали только, чтобы жених «подрос в чинах» — и для этого дипломатическая служба весьма подходила. С другой стороны, самочувствие его оставляло желать лучшего, денег как не было, так и не было, а кроме того, им овладел довольно глубокий пессимизм. Они победили в борьбе за абсолютизм — но смысла в этой победе не было, Анна Иоанновна не была наследницей Петрова сердца. Он чувствовал себя всё неувереннее. Взаимоотношения с невестой тоже оставляли желать лучшего.

Сильвия круглую грудь редко покрывает,

Смешком сладким всякому льстит, очком мигает,

Белится, румянится, мушек с двадцать носит;

Сильвия легко дает, что кто ни попросит,

Бояся досадного в отказе ответа, —

Такова и матушка была в ее лета.

Он уехал в Англию, формально облеченный полномочиями представителя Российской империи за рубежом. Но реально его практически не ставили в известность о многих проблемах или тонкостях, которые он должен был по своему положению знать. Более того — его изводили просьбами, приказами, одолжениями, которые он обязан был выполнять: вроде прислать к императорскому дворцу дельного кондитера, купить и прислать в Петербург модное платье, хорошо объезженную лошадь, ящик фиалкового табака… Это отнимало массу сил и времени, а отказаться нечего было и думать. Кроме того, ему изо всех сил задерживали причитающуюся плату, и без того не слишком обильную, а своих денег у Кантемира практически не было. При этом он должен был соответствовать высокому положению посланника, о чём постоянно «забывали» в Петербурге, считая требования Кантемира слишком завышенными. Практически вся жизнь Кантемира проходила в отчаянных хлопотах о хлебе насущном, в унизительном диалоге с Петербургом, подозревавшим Кантемира в избыточных тратах. При этом практически везде, где появлялся Кантемир, тут же он находил себе друзей — цвет местной культуры, литературы, науки. Его открытый и прямой характер, щепетильность в вопросах чести, постоянное стремление принести пользу — ближнему, своей стране, своей императрице — внушали уважение, распространявшееся и на престиж страны. Даже в этически сложных, почти отвратительных ситуациях, когда его просто не ставили в известность о происходивших спецоперациях, Кантемир всё же умудрялся поддерживать на должном уровне престиж государства (например, случай с убийством шведского офицера Синклера, который направлялся из Турции в Швецию с депешами, касавшимися союза между этими двумя государствами).

Вот как трактует это щекотливое дело Р. Сементковский в своей книге об Антиохе Кантемире: «Русское правительство было заинтересовано в том, чтобы ознакомиться с этими бумагами, и поручило двум офицерам отобрать их у шведского майора, а его самого убить. Это и было исполнено по приказанию Миниха, действовавшего, в свою очередь, по инструкции Остермана, капитаном и поручиком русской службы Кутлером и Левицким. Они настигли майора Синклера, умертвили его, отобрали у него упомянутые документы, а затем сами были доставлены сперва в Шлиссельбург, а потом в Тобольск, где их держали в строжайшей тайне; но через четыре года они уже были произведены в высшие чины с переиначенными фамилиями: Туркеля и Ликевича. Понятно, что этот инцидент с майором Синклером наделал в Европе страшный шум, и легко представить себе ложное положение, в котором очутился Кантемир, конечно, до глубины души гнушавшийся этим вопиющим насилием. Только благодаря доверию, которое питали к его честности, он мог убедить и правительства, и общество, что во всем этом деле личность императрицы ни при чём, что оно совершено без ее ведома».

Если в английских газетах появлялись какие-либо сведения, задевавшие личности российских политиков, или со вкусом описывались скандалы при русском дворе, то от Кантемира требовалось немедленно добиться опровержения, а еще лучше — суда над дерзким газетчиком. Напрасно он пытался объяснить, что Англия — не Россия, что тут совершенно другое отношение к печати, и практически невозможно припугнуть или как-то юридически воздействовать на прессу. Оскорбленные государственные российские мужи просто считали, что посланник не выполняет своих прямых обязанностей.

Однажды утомленный Кантемир, в сотый раз пытаясь объяснить, почему невозможно добиться ареста автора дерзкой публикации, написал открытым текстом: «Никогда через суд в подобных делах сатисфакцию получить не можно. Потому к наказанию его… (автора сочинения, — М.Б.), один способ остается, чтоб своевольным судом через тайно посланных гораздо побить, и буде Ваше императорское величество тот способ апробовать изволит, то я оный в действо произведу».

Кантемир, судя по оставленным им документам, мог бы стать звездой российской дипломатии. Его острая наблюдательность, глубокие познания и умение проникать внутрь, за фасад изящной картинки, должны были превратить его в дипломата экстра-класса. Многие его суждения и заметки о современных ему политиках, о дипломатических раскладах на политической карте Европы поражают своей глубиной. Увы, к нему как к дипломату отношение в родной стране было весьма несерьезное. Осознав, что дипломатическая служба состоит из бытовой рутины, практически не приносящей плодов, унизительных просьб о деньгах, беготне по чужим посторонним заказам, Кантемир стал просить об отставке. Но отставки ему, конечно, никто давать не собирался.

В Лондоне посланник Кантемир вел жизнь тихую и размеренную. У него была подруга жизни, с которой они сошлись в Лондоне, ряд людей, которых он мог бы назвать друзьями, где-то там, вдалеке, жила его сестра, самый родной для него человек. Они переписывались по-гречески или по-итальянски — отчасти ради практики, отчасти, чтобы избегнуть назойливого любопытства: все письма Кантемира вскрывались. При своей колоссальной загрузке (увы, в том числе хлопотами о покупке «аглицкой дамской эпанчи, долгой, чтобы на все платье надевать, камлотовой готовой, цветом серенькой, с позументом серебряным и бандалетом к ней», и «лошади езженой, а летами чтоб была не молода и не стара, лет семь или восемь, а больше десяти лет не было бы», и «дюжины шелковых чулков, половины белых со стрелками, а другой половины с другими цветами», и особых английских удочек — и пересылке всего этого великолепия по дипломатическим каналам) Кантемир умудрялся напряженно работать, переводя Анакреонта (снабжая переводы жизнеописанием древнего поэта и комментариями к стихам), историю Юстина, «Персидские письма» Монтескье, послания Горация, продолжает писать авторские произведения — как сатиры, так и прозаические труды. Его работоспособность изумляет, но, очевидно, не производит особого впечатления на начальство, весьма слабо отдававшего себе отчет в истинной ценности господина посланника. К его советам не прислушиваются, его мнением не интересуются. Но и отставки, о которой всё настойчивее просит Кантемир, ему по-прежнему не дают. В России он не нужен.

Из Лондона его переводят в Париж, притом ему удается наконец-то выхлопотать себе повышение содержания. И всё равно денег не хватает — жалование задерживается, исчезает бесследно, жалобы остаются без ответа. К сожалению, изначально слабое здоровье Кантемира окончательно расстраивается. «Уже пятьдесят дней сряду, — писал Кантемир, — весь день мучит меня резь в желудке, как скоро только крыло курицы съем, а всю ночь жар с кашлем, так что иногда и трех часов не сплю, и никто никакой помощи подать мне не может… Сверх других моих болезней, уже начинающие гнить мои легкие кусками выкашливаю». Он умоляет позволить ему четырехмесячный отпуск в Италии, на минеральных источниках — так советуют ему доктора. Для этого нужно разрешение от двора — и отпускные. Разрешение наконец-то приходит. Если так нужно и без поездки никак нельзя обойтись, то господин посланник вполне может отправляться, куда ему требуется, но сначала пусть подготовит себе замену на время отсутствия, составит подробные инструкции, чтобы без него работа не прерывалась. Что же касается денег, то ему и так высылается довольно жалования, и потому стоит ограничить свои расходы и обойтись уже имеющимся. Этот рескрипт пришел 14 февраля 1744 года, а 11 апреля князь Кантемир скончался. Его сестра, отчаявшись получить помощь от государства, вывезла тело брата из Парижа за свой счет.

…Тот в сей жизни лишь блажен, кто, малым доволен,

В тишине знает прожить, от суетных волен

Мыслей, что мучат других, и топчет надежну

Стезю добродетели к концу неизбежну,

Небольшой дом на своем построенный поле

Дает нужное моей умеренной воле,

Не скудный, не лишний корм и средню забаву,

Где б с другом честным я мог, по моему нраву

Выбранным, в лишны часы прогнать скуки бремя,

Где б от шуму отдален, прочее все время

Провожать меж мертвыми греки и латины.

Исследуя всех вещей действа и причины,

И, учась, знать образцом других, что полезно,

Что вредно в нравах, что в них гнусно, иль любезно:

То одно желания мои составляет…