Что хотел сказать Борис Джонсон о России? И что реально сказал

Недавно экстравагантный британский министр иностранных дел Борис Джонсон сделал одно интересное историческое сравнение. Он заявил, что Россия напоминает ему древнюю Спарту, в то время как США и вообще Запад — Афины. Чем-то даже польстил: сразу представляется Леонид в Фермопилах, напутствующий своих бойцов — дескать, ни шагу назад, велика Эллада, а отступать некуда — позади Спарта. Что не совсем верно географически, ну да ассоциации — дело такое, неточное…

Впрочем, Джонсон сразу же пояснил, что Запад ему напоминает Афины потому, что там, дескать, была демократия, в то время как Спарта якобы была «антидемократической», то есть олигархией. Вот только есть тут одна загвоздка. Нет, это даже не то, что и Спарта, и Афины были вообще-то государствами рабовладельческими. Это-то как раз можно опустить в силу неизбежно возникающей при всяком историческом сравнении неточности. Но чем была эта самая хвалёная афинская демократия?

Всякий мало-мальски грамотный человек скажет, что демократия — это власть народа. Что тут, дескать, трудного? «Кратос» — власть, «демос» — народ… Вот тут-то нас и поджидает та самая трудность перевода.

Древнегреческий язык вообще интересный и тесно связан с мироощущением его носителей, то есть собственно древних греков (впрочем, как и всякий язык интересен и связан с мироощущением его носителей, но каждый интересен по-разному). Скажем, для того, что мы выражаем обманчиво простым словом «любовь», у древних греков было аж целых четыре слова: разные слова на случай любви родительской, дружеской, межполовой и любви вообще. Много слов замечательно многозначных, в наши дни понимаемых узко, как «космос» (который скорее «порядок», чем «пространство»), или «логос», который и «слово», и «наука», и «смысл»…

Вот и со словом «демос» всё вовсе не так очевидно. Это вовсе не народ, как мы его привыкли понимать — совокупность всех живущих в государстве. Это даже не народ в его противопоставлении с правящим классом, как «простой народ». «Демос» — это именно и только совокупность граждан афинского полиса, имеющих политические права. А права эти были в Афинах отнюдь не у всех. Даже если забыть про рабов, которые по определению бесправны, ибо «говорящие орудия», и женщин, к которым вообще, за немногими исключениями, древние греки относились по принципу «курица не птица, баба не человек», политические права в Афинах давались даже не всем лично свободным мужчинам. Роль играла и возможность участвовать в обороне города, причём не физическая пригодность, а возможность имущественная: приобрести за свой счёт необходимое снаряжение было отнюдь не дешево. То есть фактически — имущественный ценз. А в какие-то периоды афинской истории значение имело ещё и происхождение…

Помимо «демоса», существовал ещё и «охлос» — тоже народ, но победнее, а потому политических прав лишённый. Современный перевод этого слова — «толпа» — показывает отношение к нему привилегированного меньшинства — «демоса». Так что власть «демоса» и власть народа — отнюдь не одно и то же. Афинская демократия — это именно власть имущих граждан, самая что ни на есть олигархия в нашем понимании.

Однако стоп. А разве современная западная демократия столь уж отличается от неё качественно? Да, явных рабов теперь вроде бы мы не наблюдаем, а если «кое-где у нас порой», то с этим отвратительным пережитком борются. Да, право голоса есть теоретически у всех совершеннолетних граждан, и имущественный ценз с некоторых, относительно недавних по историческим меркам времён отсутствует — «будь ты хоть негром преклонных годов»… Впрочем, это верно для права голосовать, а вот с правом выдвигаться и быть избранным — уже сложнее: для ведения избирательной кампании нужны деньги, много денег. Столько, что один человек в некоторых кампаниях и не потянет, будь он хоть миллиардер. К тому же просто денег — мало: нужен, как показывает пример нынешнего американского президента, ещё и контроль над СМИ, а точнее, одобрение твоей кандидатуры их владельцами. Вот и выходит, что и в наше время важно и правильное происхождение, дающее нужные связи, и имущественный ценз тоже вполне себе наличествует: бомжу из подворотни никто денег на избирательную кампанию не даст.

Получается, что западная демократия действительно недалеко ушла от афинской — как была она замаскированной формой олигархии, так ею и осталась. Ленин так и вовсе называл её «диктатурой буржуазии», хотя, конечно, с тех пор технологии осуществления этой диктатуры, манипулирования «общественным мнением» шагнули далеко вперёд.

Так что Джонсон хотел сказать о западной демократии? — дескать, ничем не лучше афинской, всего лишь ширма для власти богатых? Сомневаюсь, что так, но сказал он по факту именно это.

Да и со спартанской якобы олигархией не так всё просто. Что мы обычно представляем себе при слове «олигархия»? Горстку пресыщенных развращённых богачей, цели которых во власти сводятся к личному обогащению. Но это — точно не про древний Лакедемон, чье внутреннее устройство и принципы достаточно интересны.

В то время как «демократические» Афины жили во многом за счёт торговли, для чего им и нужен был мощный флот, и эта торговля неизбежным образом усиливала имущественное расслоение, в Спарте действовали законы Ликурга, призванные это расслоение, по крайней мере среди самих спартиатов, сдерживать, сохраняя между ними равенство как элемент родоплеменного строя. В Спарте была весьма ограничена частная собственность: земля и илоты принадлежали государству, и каждому спартанцу оно выделяло равный земельный надел, причём равный не по площади, а по урожайности. В Спарте золотая и серебряная монета была заменена железной, вовне этого государства ценности не имеющей — с целью ограничить возможности накопления, образования капиталов. С этой же целью самим спартанцам были запрещены любые занятия, кроме собственно войны и подготовки к ней.

Да и управление страной в Спарте было, пожалуй, более «демократическим», нежели афинское, несмотря на наличие аж целых двух «царей», которые на деле были скорее военными вождями. Государством управляли коллективные органы: коллегия эфоров, совет старейшин — герусия, а также ежемесячно собиравшееся собрание всех обладавших политическими правами граждан — апелла, которое и избирало должностных лиц.

Ирония в том, что в то время как афинская демократия как раз и была, по сути, финансовой олигархией, в спартанской «олигархии» мы видим элементы подлинного народовластия. И в этом смысле Джонсон даже, пожалуй, незаслуженно польстил современной Российской Федерации — с её чудовищным имущественным расслоением. Видимо, сказал по старой памяти, имея в виду скорее Советский Союз. А может, опять же, просто представляя себе и Спарту исключительно по современной голливудской кинопродукции крайне сомнительного качества.

Есть в сравнении Джонсона ирония и в другом. Афины, как известно, Пелопоннесскую войну Спарте проиграли. А почему? Читаем в «Лекциях по истории Греции» Р. Виппера:

«Главная причина разгрома Афин заключалась в том, что они жили за счёт эксплуатации населения многих других полисов, а союзников рассматривали как своих подданных… Нельзя не отметить и крупные просчёты афинского руководства, которому успехи 40—30-х годов V века до н. э. вскружили голову, что привело к выработке авантюрной агрессивной политики…».

Ничего не напоминает из современности? Союзники-вассалы, головокружение от успехов и собственной переоценённой мощи, авантюрная агрессивная политика… Вы это, г-н Джонсон, имели в виду, говоря, что современная Америка подобна древнегреческим Афинам? А может, то, что финал, вероятно, будет столь же печальным?

Коварная всё-таки это штука — исторические аналогии, особенно если историю плохо знаешь… Впрочем, слишком уж вольное обращение с историей, а по сути — её перевирание, подгонка под текущие политические нужды — это общая болезнь современного Запада.