Практика расчеловечивания по Ле Каре-младшему

На самом деле конец света штука совсем не страшная: чик — и ты уже на небесах. Если причиной апокалипсиса стала современная высокотехнологичная война, а тебе посчастливилось оказаться в эпицентре взрыва, не успеешь опомниться, как отправишься к праотцам. Героям Ника Харкуэя не так повезло: они вошли в число неудачников, которые уцелели в глобальной катастрофе и получили сомнительное удовольствие наблюдать за мучительной гибелью прежнего мира. Автор расскажет об этом в подробностях — но чтобы добраться до ключевого сюжетного поворота, читателям придется одолеть почти триста страниц плотного, чрезвычайно насыщенного текста.

«Мир, который сгинул» начинается спокойно, неспешно, почти буколически — и постепенно набирает обороты. Маленький провинциальный городок, детские обиды и подростковые радости, верные друзья и мудрые учителя; школа боевых искусств, пожилой чудаковатый сэнсей, надежно хранящий древние тайны и неравнодушный к домашней выпечке; бурные университетские годы, пьянящее чувство свободы, первые романтические увлечения, митинги протеста и жаркие споры в прокуренных барах о грядущей революции, свободе, равенстве и братстве; наконец, ужас полицейских застенков, армейская учебка, служба в войсках специального назначения… Целая жизнь, утрамбованная в пять глав — точнее, в четыре: первая — явно «отсекающая», ее надо перетерпеть, сжав зубы, чтобы добраться до настоящей зрелой прозы. Но затея, мне кажется, стоит потраченных усилий.

Трудно поверить, что «Мир, который сгинул» — дебютный роман Ника Харкуэя. На страницах книги разворачивается полдюжины историй, и все сюжеты так ладно подогнаны друг к другу и гладко сшиты, что проникаешься к автору белой завистью. Тут есть, разумеется, история взросления и возмужания героя-повествователя, вечного «второго номера», с восторгом наблюдающего за триумфами более энергичного и пробивного друга. Есть история маленького счастливого королевства на Ближнем Востоке, которое стало жертвой политических игр сверхдержав и транснациональных корпораций. Иронический очерк нравов университетской «протестной молодежи» с неожиданно мрачной развязкой. История глобальной войны, начатой по ошибке и недомыслию. Постапокалиптическая сага о выживании в мире после катастрофы, населенном разбойниками, мутантами и чудовищами. Притча о противостоянии двух древних боевых школ, построенных на диаметрально противоположных принципах. Переводчик и критик Алексей Поляринов определяет жанр этой книги как «роман-цирк, постъядерное шапито» — ну да, такое сравнение тоже имеет право на существование. Только шапито это, разумеется, не постъядерное: в «последней войне, положившей конец всем войнам» у Харкуэя атомное оружие не применяется, в ход идет артиллерия посерьезней. Наконец, остается тайна личности героя-повествователя — ее тоже еще предстоит раскрыть. Возьмите дюжину традиционных романов, написанных в разных жанрах, от боевика-«каратульника» («мое кун-фу сильнее твоего кун-фу!») до классической научной фантастики с безумными учеными и генералом-чумой, тщательно перемешайте, отожмите лишнее, сократите до семисот страниц — получится «Мир, который сгинул». Или, скорее, не получится: для такой операции нужен идеальный глазомер и твердая, хорошо поставленная рука.

Одна мысль, впрочем, преследует Харкуэя неотвязно: идея-фикс о неизбежном расчеловечивании любого, кто согласится стать винтиком Системы — неважно, о государстве идет речь или о частной корпорации (тем более что граница между этими структурами в современном мире крайне условна). Чем эффективнее выполняет свои профессиональные обязанности расторопный клерк, чем быстрее продвигается по карьерной лестнице, тем меньше остается в его жизни места для рефлексии, пространства для эмпатии, старого доброго сочувствия. Ну, а тот, кто добрался до вершины пирамиды, превращается в натурального рептилоида с непробиваемой броней и железными челюстями — любого перекусит, не задумываясь. Таких персонажей герои романа ненавидят искренне, пламенно, лютой ненавистью — и возлагают на них ответственность за все кризисы, техногенные катастрофы и войны, бушующие на нашей планете. Включая последнюю Сгинь-войну, положившую конец старому миру.

Книжные обозреватели сравнивают роман Ника Харкуэя с «Поправкой-22» Джозефа Хеллера, но мне кажется, тут напрашивается совсем другая аналогия. «Мир, который сгинул» во многом напоминает «Колыбель для кошки», от композиции до общей интонации и глубоко антивоенного (не путать с пацифистским!) пафоса — разве что Курт Воннегут сумел обойтись без хэппи-энда, пусть и весьма условного. Порой Харкуэй остроумен, иногда банален, часто — избыточно многословен. Но отдадим ему должное: он умеет переключать регистры, на ходу менять темп и ритм повествования, а ядовитый сарказм, кладбищенский юмор и тонкая лирика перемешаны на страницах книги в идеальных пропорциях.

Надо сказать, у Ника Харкуэя широкий и довольно специфический круг интересов. Он писал о Докторе Кто, публично выступал против тотальной оцифровки книг и против цифровых технологий вообще, приезжал на московскую книжную ярмарку «Non\fiction», чтобы «поговорить с Дмитрием Быковым об эсхатологии», как подчеркнула отечественная пресса. Из четырех его романов, опубликованных начиная с 2008 года, два удостоено премии «Китчис» «за наиболее прогрессивные, интеллектуальные и занимательные произведения в жанре speculative fiction, опубликованные на территории Великобритании в течение года», а в 2013 году его Angelmaker вышел в финал премии имени Артура Кларка. При этом своими любимыми писателями англичанин Харкуэй называет Хорхе Луиса Борхеса и Итало Кальвино — что по-своему показательно. Единственное, о чем автор традиционно умалчивает, так это о влиянии Джона Ле Каре, выдающегося британского создателя триллеров и боевиков, известного в России с конца 1980-х. И это, наверное, правильно: ведь упомянутое влияние выходит далеко за литературные рамки. Дело в том, что Ник Харкуэй приходится Ле Каре родным сыном — и имеет полное право претендовать на роль правопреемника. Однако на текст «Мира, который сгинул» кровное родство повлияло куда меньше, чем духовная близость автора с Борхесом, Вудхаусом или Воннегутом, так что эту пикантную биографическую деталь и впрямь с легким сердцем можно опустить.