Трагедия подлодки К-56 в заливе Петра Великого

Два командира

Карьера барнаульца Юрия Калошина, в 1969 году окончившего штурманский факультет Тихоокеанского Высшего Военно-морского училища, складывалась на удивление хорошо. Сразу после учебы его распределили командиром электро-навигационной группы на гвардейскую подводную лодку К-56, а в 1970 году он был повышен до командира боевой части. На тот момент К-56 считали одним из лучших кораблей Тихоокеанского флота.

Ее основное предназначение — поиск, слежение, уничтожение крупных кораблей вероятного противника и его морских группировок (в том числе авианосцев и авианосных ударных групп). На борту лодки находилось восемь пусковых установок с противокорабельными ракетами и шесть торпедных аппаратов с боекомплектом. Как ракеты, так и торпеды могли снаряжаться обычными фугасными, а также ядерными боеголовками. В десяти отсеках корабля размещалось 137 членов экипажа, обслуживающих субмарину. Длина лодки — 115 метров.

Летом 1973 года Юрий уже находился в предвкушении отпуска и встречи с родными в Барнауле, но события ночи с 13 на 14 июня 1973 года перевернули все.

«Незадолго до этого выхода мы вернулись с моря, но нам была поставлена новая задача — обеспечить ракетную стрельбу второго экипажа подводной лодки К-23, для чего к нам был прикомандирован главный командный пункт (ГКП) второго экипажа К-23 во главе с командиром — капитаном второго ранга Хоменко. Таким образом, на борту К-56 при выходе в море было около полутора экипажей. Это К-56 во главе со своим командиром, капитаном второго ранга Александром Четырбоком, ГКП второго экипажа К-23 во главе со своим командиром — капитаном второго ранга Леонидом Хоменко, офицеры штаба 26-й дивизии подводных лодок во главе с заместителем командира дивизии капитаном первого ранга Сучковым и гражданские специалисты (два человека) от ЦНИИ «Гранит», обеспечивающие ракетную стрельбу. Я должен был обеспечить кораблевождение совместно с офицерами БЧ второго экипажа К-23: командиром БЧ капитаном лейтенантом Михайловым и командиром электронавигационной группы лейтенантом Федчиком. Вообще, на флоте говорят: как только на борту оказываются два командира — ждите неприятностей. Смешение экипажа без слаживания недопустимо», — вспоминает Юрий Калошин.

Но у командования 26-й дивизии при проведении зачетных стрельб, вероятно, было большое желание одним махом убить двух зайцев. Всем пришлось потесниться. Помимо двух командиров, в поход были отправлены два замполита и два штурмана. В воспоминаниях подводников есть информация о состоянии нервозности, связанной с этими обстоятельствами, но боевые задачи были выполнены на отлично.

На базу К-56 возвращалась в ордере надводного корабля «Владивосток» и большого ракетного судна «Упорный». Лодка шла максимальным ходом со скоростью 13−14 узлов в надводном положении. Море было спокойное, полный штиль. Радиолокационная станция работала в пассивном режиме. Оба командира отдыхали во втором жилом отсеке. Большая часть личного состава отсека тоже находилась в каютах, расположенных на нижних палубах над аккумуляторной ямой. После переговоров между Сучковым и Кругликовым от последнего поступила команда — следовать на базу самостоятельно. С ноля часов и до самого столкновения никаких предупреждений об опасных целях от надводных кораблей не поступало. Корабли, покинув лодку, быстро ушли вперед.

«В 00:00 14 июня 1973 года я сдал вахту и пошел отдыхать к себе, в каюту командиров боевых частей, расположенную на нижней палубе второго отсека. Но оказалось, что на моей койке уже отдыхал заместитель флагманского штурмана, капитан-лейтенант Анатолий Игнатович. Он читал книгу и попросил меня поискать другое место для отдыха. Пройдясь по второму отсеку и заглянув в гиропост, я вернулся в штурманскую рубку и опять принял вахту, отправив отдыхать лейтенанта Федчика. До базы оставалось примерно часа четыре хода. Мы шли рекомендованным фарватером и приближались к зоне кругового движения при повороте в залив Находка. Для того чтобы было более понятно дальнейшее течение событий, можно посмотреть на карту нашего движения на подходе к мысу Поворотный.

Приняв вахту, я поднялся на мостик, определил визуально свое место: был отлично виден маяк на мысе Поворотный. Мы шли своим рекомендованным курсом, скорость хода составляла 13 узлов, невязка по результатам обсервации составила два кабельтова, и мы не вышли за пределы рекомендованного фарватера. Курс нашего движения проходил между зоной разделения прямого и обратного движения слева и зоной разделения около мыса Поворотный справа. Зона разделения — это зона, пересечение которой при выходе из залива Находка запрещено. Обязательным является круговое движение, нанесенное на навигационную карту еще при ее издании. После обсервации я спустился в штурманскую рубку, нанес место на карту и сделал соответствующую запись в навигационном журнале. После этого поднялся на мостик покурить и наблюдал, как мы вошли в полосу тумана. Только успел я выкурить сигарету, как раздался доклад сигнальщика: «Ходовые огни справа. Дистанция 2−3 кабельтова!» Капитан второго ранга Петров отреагировал практически мгновенно. Прозвучала команда: «Аварийная тревога! Обе турбины реверс! Руль лево на борт!» Я буквально слетел в штурманскую рубку. Указатель скорости лага показывал скорость 5 узлов вперед, турбины работали обе назад, время было 01:03 14 июня 1973 года, и в этот момент произошел удар в правый борт», — вспоминает Юрий Калошин.

К тому моменту он еще не знал, что больше всего от столкновения пострадал именно второй отсек, где еще час назад (если бы не Анатолий Игнатович), он должен был отдыхать после вахты. И что в образовавшуюся трещину внушительных размеров хлынули потоки соленой воды, которая от взаимодействия с содержимым разрушенных аккумуляторных батарей отравила остатки воздуха хлором.

«Ава…»: борьба за живучесть

Прежде чем рассказать, как подводники спасали К-56 после столкновения в судном «Академик Берг», стоит привести слова командира дивизиона движения первого экипажа К-56 Бориса Котляра, который утверждает, что сила удара от столкновения получилась значительной: 40 тонн на квадратный сантиметр. По его словам, смягчить ее могли бы команда «реверс» или стопорение хода судном «Академик Берг», но капитан не предпринял ровным счетом ничего. Весьма странными выглядят и его пояснения относительно местонахождения.

«Объяснение капитана, что поворот на 20 градусов был выполнен с целью определения косяков рыбы, выглядит смехотворным. Какие поиски рыбы могут быть на выходе из порта «Находка»? А то, что подводная лодка была принята за какой-то катер, вообще не поддается нормальной логике. К тому-же на судне не работал локатор», — пишет Борис Котляр.

Не исключено, что объяснение вышеописанного казуса стоит поискать в известной поговорке военных моряков: «Если вы увидели в море рыбака — считай, что капитан дурак, команда пьяна, а руль привязан». Во всяком случае, ее в своих воспоминаниях по поводу обстоятельств случившегося употребили и Борис Котляр, и Юрий Калошин. Иначе и не объяснить, почему «Капитан Берг», наплевав на морские правила движения, выйдя из порта, направился прямиком в закрытую для судоходства зону? Некоторые из подводников предполагают, что протаранившее подлодку судно принадлежало Главному разведывательному управлению. Другие говорят, что команду для проведения каких-то испытаний перед выходом в море по кабакам собирать пришлось. Как бы то ни было, забегая вперед, отмечу, виновных в трагедии не нашли.

Для справки: длина научно-поискового судна «Академик Берг» (базовый проект: большой морозильный рыболовецкий траулер — БМРТ типа «Маяковский», проект 394) составляла 75 метров, район плавания — не ограничен, количество коечных мест — 116. Корпус судна имел ледовый пояс по ватерлинии для работы в условиях ледяного покрытия. Судно названо в честь Героя Социалистического Труда, академика АН СССР, инженера, адмирала Акселя Ивановича Берга, заместителя министра обороны, талантливого специалиста в области радиооборудования. Построено в 1963 году. Исключено из реестра 24 апреля 1995 года. В 1996 году передано Китаю на металлолом.

Представление о том, что происходило на подлодке после удара, можно составить по воспоминаниям непосредственных участников событий, вошедшим в книгу «Рыцари Восточного бастиона». Даже по-командирски сухим строчкам Бориса Котляра понятно, что ситуация была наисложнейшей. Вот что он пишет:

«Примерно в час ночи, когда с мостика раздалась команда «аварийная тревога», руль влево был переложен мгновенно. Телеграфировали турбинному отсеку и по звонковой сигнализации начали подавать короткие звонки. Время подачи звонков я не выдерживал — вместо положенных 30 секунд подавал звонки секунд 10, не более. Затем раздался сильный удар в правый борт носовой части лодки. По громкоговорящей связи «Каштан» я закричал: «Аварийная тревога». Но так как «Каштан» вышел из строя одновременно с ударом, то в отсеках услышали только «Ава…». Тут раздался страшный рев — это вырвался воздух высокого давления из развороченной группы баллонов ВВД, которая сразу же была отключена на колонке центрального поста. Как оказалось потом, баллоны были разбросаны, как спички, воздушные трубопроводы разорваны. Некоторые писаки утверждают, что воздух в первой группе баллонов был отравлен хлором. Большей чуши придумать невозможно.

С момента исполнения команды «Реверс» и в первые мгновения после удара из второго отсека выскочило 10 человек: Хоменко бросился на мостик, Четырбок остался в ЦП. Также выскочил замполит — капитан второго ранга Виктор Живов, но он просто остался в третьем отсеке. Как писал он потом в объяснительной записке командиру, «бежал туда, где было трудно». Тяжело осуждать человека за то, что он остался живым. С этого момента во многих публикациях присутствует много вранья, измышлений, художественного вымысла, героизации людей, непричастных к борьбе за живучесть корабля. Переборки второго отсека была задраены со стороны смежных отсеков. Я предложил Четырбоку открыть переборочную дверь в третий отсек, в чем был не прав, ведь это противоречило требованиям руководства в борьбе за живучесть. Мое предложение основывалось на том, что переборочная дверь открывалась внутрь второго отсека и, в случае переливания воды в третий отсек, дверь всегда можно было закрыть. То есть этим действием можно было спасти если не всех, то хотя бы часть людей. Но Хоменко запретил это делать».

Юрий Калошин тоже полагает, что исполняющий обязанности командира корабля капитан второго ранга Хоменко поступил правильно.

«Все переключения — закрыть, открыть — они ни к чему хорошему не ведут. Задраили второй отсек — а куда деваться? Некуда», — не без сожаления отметил он.

Более того, Юрий Калошин уверен, что оба — Пшеничный и Логинов — осознанно задраили переборочные двери со стороны третьего и второго отсеков. Они, и другие подводники из второго отсека, до конца выполняли свои обязанности, уже зная, что погибнут.

«Не имея никакой связи с аварийными отсеками, будучи занятым борьбой за живучесть, я показал пальцем на трубку аварийной телефонной связи и приказал офицеру снять ее. У него округлились глаза — он протянул трубку и сказал, что говорят из второго отсека, я услышал спокойный голос Леонида Пшеничного. Он спросил: «Надстройка над водой или под водой?» Трубку из моих рук вырвал Александр Четырбок и прокричал: «Держитесь, идем на берег!» На этом связь со вторым отсеком прекратилась навсегда. И совсем было мерзко читать в газете «Красная звезда», что обезумевшие матросы, пытаясь проникнуть за дверь, избивали Пшеничного. Этого не могло быть ни при каких обстоятельствах. Двоих матросов-электриков нашли потом на нижней палубе. Они бросились или сами или по команде герметизировать аккумуляторную батарею и погибли, выполнив до конца свой воинский долг», — отмечал в своих воспоминаниях Борис Котляр.

Действия экипажа и судьбоносное решение

Вследствие удара форштевня «Академика Берга» по прочному корпусу лодки произошла деформация кормовой отсечной переборки первого отсека. Сварочный шов лопнул, и по высоте корпуса ниже ватерлинии пошла трещина. Вот через эту трещину вода из второго отсека фонтаном поступала в первый отсек. Район трещины был загроможден трубопроводами воздуха высокого и среднего давления, кабельными трассами и различной запирающей арматурой. Вдобавок ко всему, на пути к трещине стоял столитровый бак резервной рулевой гидравлики.

Ситуацию усугубило то, что вода через образовавшуюся пробоину хлынула в аккумуляторную яму. Вследствие чего в воздух стал обильно поступать хлор. Люди во втором отсеке могли терять сознание от его ядовитых паров, не успев включиться в изолирующие дыхательные аппараты. Это подтверждает тот факт, что дыхательный аппарат был только на одном моряке — майоре медицинской службы Валерии Климашевском, но и он не успел в него включиться: настолько стремительно развивались трагические события.

По расчетам, затопление второго отсека произошло в течение 45−50 секунд. Многие задохнулись, даже не успев соскочить с коек. Это позднее подтвердила медицинская экспертиза.

Тем временем борьбой за живучесть первого отсека руководил штатный командир минно-торпедной боевой части три, он же командир отсека гвардии старший лейтенант Владимир Криворотов, помогал ему один из опытнейших боцманов Тихоокеанского флота гвардии мичман Вячеслав Теличко. Когда и во втором отсеке почувствовали запах хлора, Котляр приказал не спеша разбавлять отсечный воздух из системы воздуха высокого давления. Отдав команду подавать воздух в отсек, он понимал, что парциальное давление газов увеличится, но из двух зол пришлось выбирать меньшее. С одной стороны, воздух отсека разбавлялся более чистым, с другой — создаваемое давление уменьшало скорость поступления воды в отсек.

Опытным морякам было приказано заняться трещиной. Она была узкая, но длинная, по высоте борта. Попытались было заделать дыру клиньями, но к тому месту было не подобраться. Пришлось затыкать одеялами, подушками и прочими подручными средствами.

Вскоре полностью отпотела отсечная переборка второго отсека. Это означало, что второй отсек затоплен. Из трюма первого отсека, где размещались компрессоры для пополнения запасов воздуха высокого давления и водоотливная помпа, поступил печальный доклад: «Половина трюма затоплена!» Криворотов в центральный пост докладывал: «Из-за недоступности места пробоины невозможно ее заделать!», «Вода прибывает!», «Связи с ЦП нет!», «Из второго отсека на стук никто не отзывается!».

Обстановка в третьем отсеке сложилась не менее трагичная. Его личный состав полностью состоял из ракетчиков второго экипажа. В связи с тем, что моряки не были знакомы с особенностями расположения систем и арматуры, обеспечивающих герметизацию отсека, не успели вовремя закрыть клинкеты вентиляции между вторым и третьим отсеками. Через открытые задвижки вода из второго проникла в третий. При этом были подтоплены стойки приборов и баки второй аккумуляторной ямы. Возникли очаги возгорания от короткого замыкания электроцепей в приборах и агрегатах. Отсек заполнился едким дымом. В яме загорелись аккумуляторные баки. Но все подводники остались живы, они включились в дыхательные аппараты, сумели загерметизировать отсек и локализовать пожар.

Тем временем в четвертом отсеке знали, что лодка приняла лишних 300−350 тонн воды из-за затопления второго отсека, частично — первого и прилегающей к ним цистерны главного балласта правого борта. Чтобы облегчить носовую часть корабля, из всех носовых цистерн, вплоть до мидель-шпангоута, была убрана вода. Даже была осушена уравнительная цистерна, что позволило подводной лодке довольно устойчиво находиться в надводном положении. Тем не менее продольная остойчивость лодки была уменьшена, это показывало лёгкое килевое раскачивание, лодка то опускала нос, то поднимала, но не зарывалась под воду.

Поскольку главная энергетическая установка (ГЭУ) не была повреждена, защита реактора не сбрасывалась. Поэтому Котляр предложил командиру лодки не выводить из действия ГЭУ. Его предложение основывалось на том, что аккумуляторная батарея выведена из строя, дизель-генераторы — устройства ненадёжные, и на их запуск требовалось время. Было явно не до этого, к тому же ряд электрощитов был поврежден короткими замыканиями. В случае сброса защиты реактора расхолаживать установку было бы просто нечем. Всё это могло привести к непредсказуемым обстоятельствам. Командир с предложением согласился. Была дана команда на пульт ГЭУ гвардии капитану-лейтенанту Михаилу Райскому сделать всё возможное, чтобы обеспечить надёжную и устойчивую работу ядерной энергетической установки.

К чести связистов, довольно быстро была восстановлена громкоговорящая связь по всему кораблю, за исключением первого и второго отсеков. Также была приведена в рабочее состояние телефонная связь, в том числе и с первым отсеком, что в последующем сыграло важную роль.

Исполняющий обязанности командира корабля Леонид Хоменко принял решение выбросить лодку на берег сразу же после удара, благо лодка находилась недалеко от него. Это было судьбоносное решение.

На самом деле, по мнению Юрия Калошина, таких решений в ту роковую ночь было два.

«Все обвиняют старшего помощника, капитана второго ранга Петрова в том, что он из всех вариантов расхождения выбрал наихудший. Но я больше чем уверен, что из 10 человек все 10 на его месте сделали бы то же самое. Позднее, когда делали расчеты, выяснилось, что уклониться от столкновения было невозможно. Но особенность была в том, что правый борт, который он решил подставить под удар, был загружен учебными ракетами, тогда как левый — боевыми. Так какой вариант наихудший?» — задается вопросом бывший штурман.

Бухта песчаная и мертвые глаза

Итак, Леонид Хоменко без каких-либо сложностей выбросил лодку на берег. Мичманы торопились открыть люк второго отсека в надежде, что в воздушной подушке есть кто-нибудь живой. Работать было тяжело, потому что, как только образовалась щель, наружу хлынула хлорированная вода. Пришлось надевать противогазы. Увы. Пробоина была выше ватерлинии, и весь воздух вышел наружу. Тогда подводники, не дожидаясь помощи, снарядили своего штатного водолаза.

В затопленный отсек спустился Владимир Терещенко. Он успел поднять шесть тел, которые находились в коридоре отсека между кают-компанией и жилыми каютами верхней палубы. По его словам, все погибшие стояли, как свечи, подплыв в подволок. Страховал водолаза Николай Никитюк. Терещенко рассказывал позже, что видимость в отсеке была плохой. Тела он находил по темным силуэтам и на ощупь. Когда воздух в маленьком баллоне почти закончился, неожиданно кто-то похлопал его по спине. В ужасе Владимир подал сигнал тревоги. Когда подняли наверх, стало ясно, что напугало водолаза. Оказывается, Никитюк подал сигнал: «как самочувствие?» — и слишком резко дернул страховочный конец, вот узел и постучал по спине. Более рисковать не стали.

Спасательные суда, командование Тихоокеанского флота и 26-й дивизии прибыли в бухту утром 14 июня. Подъемом остальных тел занималась группа противодиверсионных сил и средств флота, а страховали ее гвардии мичманы Александр Терещенко и Владимир Мельников. Они через люк в легком корпусе спустились вниз на прочный корпус, под первую пару ракетных контейнеров. Задача была непростая — принимать тела погибших из второго отсека и передавать на верхнюю палубу лодки.

«И вот в желтой от хлора воде появилась голова погибшего. Мичманы брали тело под мышки и рывком выдергивали его из воды, стараясь как можно выше поднять вверх. Сверху подхватывали и укладывали на палубу. Впечатление было не для слабонервных. Приходилось не только подхватывать, но и крепко обнимать за талию, ноги и крепко подбрасывать вверх. Парни смотрели в мертвые глаза ребят на расстоянии одного сантиметра. У всех глаза были открыты, а зрачки обесцвечены. У многих волосы были окрашены в желтоватый цвет. На всю жизнь запомнился запах хлора, который выходил из воды. Одежда и тела погибших тоже были пропитаны этим запахом. Водолазы часто менялись, и тот, кто работал под водой, затем докладывал об обстановке в отсеке. Ориентируясь по различным предметам и нашивкам на карманах курток, по одежде, по росту, они рассказывали где кого нашли», — вспоминают подводники.

Из рассказов водолазов вырисовывалась следующая картина. Пшеничный был найден у пульта системы «Каштан» второго отсека на верхней палубе, на посту электрика с левого борта. Водолаз с трудом разжал пальцы механика от вырезов в панели пульта. От переборочной двери его отделял всего один сантиметр. Он мог покинуть отсек еще в первый момент подачи реверса и до объявления аварийной тревоги, когда строго запрещалось покидать аварийный отсек. Так поступили Хоменко, Четырбок и другие офицеры. Кстати, несколько офицеров покинули отсек уже после объявления тревоги, чем нарушили суровые правила руководства по борьбе за живучесть.

«Это называется трусостью. Но их судить могут только те, кто остался верен традициям подводников и погиб. Примером тому — героический поступок Леонида Матвеевича Пшеничного — командира БЧ-5 подводкой лодки К-56», — считает Юрий Калошин.

Погибших поднимали из второго отсека до самого вечера и партиями отправляли на катерах в поселок Тихоокеанский. Воду откачали, а пробоину затянули брезентовым пластырем, после чего спасательное судно отбуксировало лодку на ремонт.

Героизм и пустозвонство

После выгрузки оружия измотанный и уставший личный состав К-56 был выстроен на палубе кормовой надстройки лодки. Перед моряками выступил контр-адмирал Медведев. В своей длинной и уверенной речи он говорил о том, что все моряки — герои, что родина их не забудет. И что лично от своего имени он выражает благодарность за совершенный подвиг. Далее, по словам экипажа К-56, адмирал «как то нехотя и не совсем внятно» сообщил, что все представлены к высоким правительственным наградам. А капитан первого ранга Сучков и капитан второго ранга Пшеничный — к орденам Красного Знамени. Остальным — и погибшим, и оставшимся в живых офицерам и мичманам — Медведев посулил получение ордена Красной Звезды, а матросам — медали «За отвагу».

«Подводникам и их семьям уже выписаны путевки в лучшие санатории. Также будут улучшены жилищные условия. Увы, но эти слова оказались пустым звуком. Ничего не дали — только сломали карьеру. Около восьми месяцев после произошедшего шел ремонт судна. А затем всем офицерам сказали: больше вам в море ходить нельзя, ваши нервы не выдержат второй такой аварии», — поделился информацией Юрий Калошин. Он полагает, что в чем-то, конечно, руководство было право.

«Почти два года после произошедшего у меня все сжималось внутри, чуть качнет на борту. Потом я привык опять, и погружался и всплывал. Да, экипаж в таком составе оставлять было нельзя, но можно было раскидать людей по разным лодкам. Но этого не стали делать. Особенно не жаловали офицеров, активно участвовавших в борьбе за живучесть», — констатирует бывший мичман К-56.

Впрочем, учитывая, какие это были годы, он полагает: сам факт, что погибших разрешили похоронить в поселке или увезти на родину, — уже хорошо.

«Вообще-то, раньше и этого не разрешали. Не было аварии и все. Моя семья бы так ничего и не узнала, если бы не соседка, которая работала на междугородной телефонной станции. Когда слухи о ЧП в море по поселку пошли, местные быстро вычислили, какие судна не вернулись. И соседка, дура-дурой, набирает мой домашний телефон в Барнауле, попадает на жену и говорит ей: «У тебя муж погиб». Та в слезах спешит доложить моему отцу. У него тогда хороший товарищ в крайкоме партии работал. И тот по телефону связывается со своими приморскими товарищами, и ему отвечают: «Ваш жив». А мне потом еще и разборки учинили, как я с подводной лодки мог оповестить Барнаул о произошедшем», — поделился Юрий Калошин.

Прокуратура, аварийщики и «его величество Случай»

Если сразу после трагедии экипаж К-56 принимали с сочувствием, то позднее, как по команде, обвинили во всех грехах. Командир бригады и начальник политотдела при любом удобном случае напоминали подводникам об аварии и со злобой обзывали экипаж «аварийщиками». А через некоторое время и прокуратура обвинила в произошедшей аварии весь экипаж. В течение 9 месяцев, пока велось следствие, все его члены находились в большом морально-психологическом напряжении. Создавалось впечатление, что цель следствия была одна — всю вину возложить на экипаж подводной лодки. Военно-морские чиновники против военно-морских подводников. Неизвестно, чем бы все закончилось, но Юрию Калошину и в этой непростой ситуации помог «его величество Случай».

«Мои мытарства с прокуратурой начались с сентября, после отпуска. Я был ошарашен: допросы у следователя длились с 9 утра до 10 вечера. Даже на обед особо сходить не мог. На очные ставки мы с Петровым ходили, потому что он — вахтенный командир, а я — вахтенный штурман. Несколько дней передышки — и по новой. А все для того, чтобы мы отказались от своих показаний относительно места и времени произошедшей трагедии. В соответствии с правилами, эти данные были отмечены мной в навигационном журнале. Затем пакет был запечатан и изъят помощником флагманского штурмана. Также на каждом корабле есть прибор, который записывает на ленту курс, скорость и все другие параметры. У меня ее тоже пометили и изъяли. Но позднее в прокуратуре оказалось, что мой журнал есть, а курсограмма — единственный объективный документ, которого не касалась моя рука, — отсутствует. Поэтому нас было легко обвинить в том, что мы подделали журнал, подделали карту. Этот моральный пресс я сдерживал около месяца. Но нервы сдавать стали.

После очередного допроса возвращаюсь домой и думаю: «Все, следующий раз вызовут — скажу, что я дурак, что я все это подстроил, что погубил 27 человек, только оставьте меня в покое». А утром на службе пригласил к себе в рубку командира группы. Сели. Рассказываю о ситуации. И тут, подняв голову, вижу еще один самописец! Все о нем забыли, и я в том числе. Дело в том, что один пишет курс, а другой постоянно фиксирует на ленте глубину под килем. На этой ленте нет координат, но там есть отметка места времени аварии. Прибор мы сняли. Лента, слава Богу, оказалась на месте. И мы всю ночь просидели, поминутно отмечая все точки.

Утром на корабль пришел старпом, я объяснил ситуацию, говорю ему — надо ехать. Правда, в прокуратуре моего следователя не оказалось, и вещественное доказательство под протокол по всей форме принял другой сотрудник. Дня через 2−4 меня опять вызывают в прокуратуру: следователь взбешен, мол, я, такой-сякой, подлогом занимаюсь. «Хотите доказывать — доказывайте. Но у меня двое свидетелей есть», — говорю в ответ. Тот как-то затих и больше меня ни разу не вызывал. После этого, где-то под Новый год, получаю письмо за подписью управления министерства обороны. Сказано, что дело прекращено, претензий ко мне никаких нет, служите дальше. Я лет 20 хранил этот протокол и обрезки курсограммы, а потом подумал, зачем? Взял и выкинул», — поделился историей Юрий Калошин.

На этом его карьера подводника закончилась. Данные о случившемся засекретили. После долгих разбирательств и поиска виновных трагедия подводной лодки К-56 была отнесена к разряду «навигационных происшествий» с тяжелыми последствиями.

В1974 году Юрий Калошин был переведен служить в 548-е Военное представительство МО, находящееся на судостроительном заводе им. Ленинского комсомола в Комсомольске-на-Амуре. А в 1982 году окончательно перебрался в Барнаул, на малую родину.

Вначале служил заместителем начальника военного представительства Министерства обороны на Алтайском приборостроительном заводе им. 50-летия СССР. В 2000 году, после увольнения со службы, перешел на завод, сначала на должность инженера, а с 2002 года — начальника отдела технического контроля завода. Впоследствии до пенсии работал в должности заместителя генерального директора завода по качеству ОАО «Алтайский приборостроительный завод «Ротор».

Своих боевых товарищей Юрий Калошин не забыл и навещал, пока позволяло здоровье. В память о 27 погибших подводниках 14 июня 2014 года на мемориале памяти в Алуште (храм-маяк святого Николая Мирликийского) установлена памятная доска. Восстановить правду о произошедших событиях призвана книга «Рыцари Восточного бастиона. Гвардейцы К-56», изданная под редакцией подводника Александра Терещенко в 2004 году.

«Восстановлена память о подводной лодке и ее славном экипаже. Но не только память, а еще честь и достоинство личного состава экипажа, проявленные во время трагических событий 1973 года. Ведь в течение сорока лет считалось, что часть вины за гибель наших товарищей лежала на командовании корабля. Благодаря Юрию Ивановичу Калошину сняты шторы, за которыми командование ВМФ и военная прокуратура пытались свалить всю вину за происшествие на гвардейский экипаж», — написал в заключение издания автор и сослуживец Юрия (к сожалению, ныне покойный) — Александр Терещенко.

Действительно, несмотря на то, что об этой трагедии старались не упоминать ни при обучении моряков в училищах и академиях, ни даже службах ВМФ, очевидно, что гвардейцы К-56 сделали все возможное, чтобы спасти лодку, а личный состав 1-го, 2-го и 3-го отсеков совершил подвиг, заслуживающий самой высокой награды. И не вина подводников, что вечное славянские авось и честь мундира вышестоящих начальников привели к непредсказуемым обстоятельствам.

Моряки К-56, погибшие в ночь на 14 июня 1973 года:

капитан первого ранга Сучков Ленислав Филиппович;

капитан второго ранга Логинов Анатолий Федорович;

гвардии капитан второго ранга инженер Пшеничный Леонид Матвеевич;

гвардии капитан третьего ранга Бацуро Геннадий Васильевич;

гвардии капитан третьего ранга инженер Трюков Петр Алексеевич;

капитан третьего ранга Якус Владислав Алексеевич;

майор медицинской службы Климашевский Валерий Семенович;

капитан-лейтенант-инженер Татищев Владимир Григорьевич;

гвардии капитан-лейтенант Василенко Александр Михайлович;

гвардии капитан-лейтенант Климентьев Валерий Семенович;

гвардии капитан-лейтенант-инженер Пеньков Александр Федорович;

гвардии капитан-лейтенант-инженер Цветков Сергей Николаевич;

гвардии старший лейтенант-инженер Марков Анатолий Васильевич;

старший лейтенант Людовиков Валерий Афанасьевич;

гвардии лейтенант Абрамов Анатолий Филиппович;

гвардии мичман Вахрушев Борис Михайлович;

мичман Горюнов Николай Тихонович;

гвардии мичман Самохвалов Валерий Николаевич;

гвардии мичман Семенычев Павел Васильевич;

мичман Донских Виктор Мелитеевич;

главный старшина Лысенков Александр Сергеевич;

гвардии старшина первой статьи Чмир Владимир Сергеевич;

гвардии старшина первой статьи Шамаев Владимир Борисович;

гвардии матрос Симоненко Юрий Михайлович;

гвардии матрос Ахмадеев Салимьян Зайнуллович;

матрос Седых Владимир Алексеевич;

старший инженер ЦНИИ «Гранит» Тельцов Николай Иванович.