Кургинян в поисках невозможной простоты

Хотелось бы стать ключником. Если не у врат рая, то хотя бы человеком, который с лёгкостью открывает двери в тайное знание. Увы. Я остаюсь любителем болтовни в кафе, бисквитов. Доморощенным критиком. Поэтому только штрихи. Повод заинтересовать.

Писать про «Театр на досках» сложно. Много здесь привходящих. Театр? Так и Большой Театр — театр. Судя по названию. Оперы, которые часто стоят многие миллионы. Там кричат «бравоооо!» и бросают букеты дивам. Спонсоры. Костюмы красивые, а вовсе не в дырявом трико… И умирают на сцене долго и с пением…

Здесь же изобразительно спектакли подчеркнуто минималистичны. Черное и красное. Минимум декораций. Насколько я понимаю, известные в «традиционном» театральном мире художники и сценографы (со стороны) не привлекаются. Небольшая труппа многие годы с режиссером. Поговорим на примере спектакля «Бой», что свойственно, возможно, стилистике режиссера. Строго говоря, ничего «ужасно непонятного», по меркам даже прошлого века, нет… Этот театр может перекликаться с Брехтом, Гротовским, Кантором, например. Или приближаться к фарсу, площадным левым художественным акциям, шаманству… Так ли важно, какой ярлык навесить? Сам режиссер говорит про «паратеатр». Ритм, голос, шум, почти нет внешней музыки, но иногда есть пение. Ритуал. Мистерия. Очень много сложного текста. Простые афиши.

Данте был более милосердным к своим героям. Здесь же мы вынуждены путешествовать на свой страх и риск — без гида. По мировой культуре и ужасам капитализма. Хотя часто актеры на сцене «поясняют» происходящее. Спектакль «Бой» основан на рассказе «Мексиканец» Джека Лондона (считается, что его особенно ценил в конце жизни Ульянов). По рассказу Лондона был снят фильм в СССР в 1955 году, где можно улыбнуться наивности (грима и режиссуры) или порадоваться «гуманизму» картины и «прогрессивности». В спектакле рассказ переписан, причем крайне свободно, используются тексты Экзюпери и самого Сергея Ервандовича, и других… Причем текст спектакля кажется местами принципиально «зашифрованным». Рискну предположить, что «зашифрованность» (или кажущаяся таковой иначе образованному человеку) — важная черта этой режиссуры… На сцене действует «писатель», которого не играет сам режиссер, но автобиографические мотивы заметны. В ткань спектаклей включаются обстоятельства личной жизни автора. История семьи, создания движения, страны…

Вообще, вопрос о профессии режиссера (и политтехнолога) часто становится вопросом о власти и отношениях с ней. Не случайно, что «элитарность» и «элиты» — частые слова в лексиконе автора. Нужна некоторая смелость, чтобы переложить все это в стихи. Но кажется, что автор спектакля и сам не особо боится смеяться над собой. Лучшие сцены в спектакле почти трагикомичны.

Насколько это «русский психологический театр»? Скажем прямо, что не особенно. Но надо заметить, что «лабораторный» подход к театру в прошлом веке был довольно популярен и в России. Вспомним Анатолия Васильева… И это только самый известный из многих «театральных людей», которые сказали, что зритель не самое важное. И здесь, как мне кажется, есть ключевой конфликт. Очевидно, что Сергей Ервандович категорически не согласен играть при пустых залах. Это ставит зрителя в невыносимо сложное положение оценки того, что он увидел. Это еще и бесплатно! По выкупленным кем-то билетам. Почему? Потому, что это слишком плохо по «рыночным меркам»? Потому что это слишком хорошо? Потому что это что-то совсем другое? В обществе, где бесплатным бывает только сыр в мышеловке… Какие уж тут Гамлеты… Как заарканить совесть? Я люблю бесплатный сыр в Голландском институте в Петербурге, где каждая популярная лекция нидерландских ученых заканчивается небольшим фуршетом…

Что такое первородство и за что его продают?

Трансформация смыслов — другая черта режиссера. Прежде всего текстов и идеологем, но и реквизита… Например, мат в спектакле (гимнастический, другого в этом театре быть не может) обыгрывается самыми разными способами. Или «змей». Это и цепочка людей, и мексиканский бог… И Отец, и Сын. Бог и революция. Целые мифологические пласты. Каждый ищет свой смысл. Высший или не очень. Если порыться в комоде культуры, то можно найти связующую ниточку между Мексикой, змеем и революцией, к примеру, в лице другого Сергея. Эйзенштейна. Не говоря уже о том, что герой Лондона все-таки «Мексиканец». А сам писатель — американец. А Америка — страна-колонизатор. Империализм. Мировая история. Красные смыслы. Головокружительный поиск золотой середины между бредом и озарением пророка — дело интересное, а для принимающих «дух истории» близко к сердцу — глубоко трагическое. Один из частых мотивов творчества Сергея Ервандовича — личная ответственность за историю, общество на грани грозящей катастрофы, отношения с теми, кто умер за то, чтобы мы жили… Иногда это прямое обращение со сцены в зал.

Много интересных вопросов.

Кто имеет право говорить от имени «родины», «истории», «демократии», «народа», «государства», «бога», «революции»…

Уже эти вопросы делает поход в театр оправданным.

Независимо от ваших ответов.

Уникальным является и постоянный выход режиссера к публике после спектаклей.

Возникает возможность живого, напряженного, но вежливого разговора. О спектакле. И вообще. О смысле жизни и истории. Богоискательстве. Античности. Актуальной политике. Вопросах движения. Но я давно боюсь предельных вопросов. Кто еще верит в лозунги и призывы? Всякая ли власть от Бога? И есть ли вообще… Но остановимся. Не надо лишних тревог.

«Разве я посмею потревожить мироздание?» — это спрашивал уже другой поэт устами героя поэмы, хотя мирно работал в банке. Издавал журнал «Эгоист». Нобелевский лауреат. Из породы господ. В советской критике его считали крайне реакционным.

Потом выходишь из театра. Ветер на всем белом свете, ветер, ночь, улица, ипотека, банкомат, попадется и «правильный» театр, где билеты продают в зависимости от мест. Банкиры заплатят за позолоту. Винтовки привезут (в рассказе). Цветы упадут к ногам. Выбор за вами. Я не осмеливаюсь.