Модест Колеров ИА REGNUM
Скользкий путь

Я более тридцати лет прожил в Беларуси, прежде чем понял то, о чем сейчас собираюсь писать. Меня с самого первого дня пребывания в Белоруссии (отсчет идет с семидесятых годов прошлого века, тогда еще страна называлась именно так) поразило и удивило в белорусах качество, выразить и описать которое я смог относительно недавно. Я сразу почувствовал, что они иные, не такие, как русские. Почувствовать это несложно. Куда сложнее объяснить неуловимую разницу.

Постепенно я понял, что разгадку белорусскости (назовем это так) следует искать вовсе не в этнопсихологии, как это предлагается на каждом шагу. Природа белорусскости (как, собственно, и всех остальных наций) формируется на ином информационном уровне — на уровне ментальности, которая отличается от этнопсихологии тем, что включает в себя когнитивные элементы, моменты концептуального отношения к миру. Ментальность характеризуется умением нации осваивать мир более-менее сознательно (поэтому иногда эта особенность описывается термином национальная идея). Этнопсихология же (то самое коллективное бессознательное) адаптирует матрицу ментальности к той реальности, в которой существует нация. На уровне этнопсихологии формируется мироощущение, на уровне ментальности — мировоззрение.

Таким образом, ментальность и этнопсихология, будучи относительно автономными составляющими целостного информационного образования, соотносятся как высшее и низшее измерения, при этом информационный контроль за качеством национального (само)сознания (ментальности в широком смысле) сохраняется за более высоким уровнем. Я, русский, так и не смог укорениться в Беларуси, не вписался в предлагаемую мне ментальную матрицу (хотя природа отторжения была мне неясна).

Сразу начну с главного. За двадцать с лишним лет после развала Советского Союза белорусы из части русского мира, которой они де факто являлись, медленно-ползуче, однако неуклонно, в каком-то хтоническом алгоритме болотного заглатывания, превратились в аморфную и очевидно антирусскую субстанцию. Перестали быть частью русского мира. Что, собственно, произошло? В каких терминах и категориях можно описать произошедшую трансформацию ментальности?

Вполне возможно в тех, которые предлагаются: этнопсихология (в значительной степени коллективное бессознательное), ментальность в узком смысле (как информационный уровень, противостоящий этнопсихологии), ментальность в широком смысле (национальное самосознание, включающее в себя этнопсихологию). Национальное самосознание усваивается обществом либо в форме идеологии (адресованной «массовому сознанию», то есть более этнопсихологии, нежели ментальности), либо в форме научно-философской рефлексии (адресат которой — элитарная ментальность). Целостное единство идеологии и научно-философской рефлексии составляет духовность нации.

Это рабочая терминология, достаточно условная; тем не менее, без подобной терминологии невозможно квалифицированно и хоть в какой-то степени научно вести разговор о любых проявлениях национального. Итак, полагаю, произошло следующее: этнопсихологии как не материальной, но вязкой стихии удалось навязать ментальности бессознательную потребность в иной, не русской картине мира. Речь идет об изменении информационной структуры ментальности под воздействием коллективного (да и личного) бессознательного. Именно здесь происходят изменения, невидимые глазу, но при этом самые существенные.

Хотим мы того или нет, нам приходится определять себя в отношении ценностей, — прежде всего и главным образом, высших культурных ценностей. Они, так сказать, пронизывают нашу жизнь, словно невидимый свет. Русский человек, поддающийся социализации, воспитывается всей своей историей и культурой как нравственно-философски ответственная личность (в идеале). Во всяком случае, русская культура регулярно и успешно воспроизводит тот слой людей, которые умеют мыслить и чувствовать в формате ответственности перед историей, истиной, добротой, красотой.

Русская интеллигенция — именно такая духовная порода. Речь, понятно, идет об элите. Да, разумеется, далеко не все становятся такими, как Лев Толстой, — так ведь всем и не надо быть такими; тут главное то, что Толстой раскрыл потенциал и выразил сущность русского человека.

Достижения русских в области культуры (прежде всего художественной, и в первую очередь художественной словесности) настолько значительны, что они могут позволить себе роскошь быть искренними и правдивыми, имперскими и, соответственно, требовать этого от других. Эти русские все явления оценивают по гамбургскому счету: так научила их история. И они только выигрывают от своего максимализма (хотя страдают от него же). Ментальность нации неуклонно совершенствуется по линии возрастания начала сознательного (хотя параллельно идет и вечный обратный процесс, куда ж без него — процесс культивирования дремуче-иррационального, «исконно-посконного», того, что обитает в дебрях психэ etc.). Это особенно хорошо видно на примере литературы, которая обозначила и разработала главный духовный сюжет человечества: превращение человека в личность (этнопсихологии — в ментальность, если угодно).

Русские разобрались в себе с помощью литературы — и одновременно узаконили литературу как способ духовного производства человека. Если коротко — это всемирно-историческое достижение. Русские вобрали в свою ментальность колоссальной сложности культурный код. Вот почему просвещенным русским быть достаточно трудно.

Русские не начинали мировых войн, хотя исторически их государство сложилось, как империя. Но Империя — это форма выживания, а не повод для абстрактно-гуманистического покаяния, это один из этапов исторического становления. Глупо ставить лидерство в вину любым империям, в том числе русской. Вот почему самая противоречивая история на свете, история СССР, позволяет не только посыпать склоненную голову пеплом, но и гордо-высоко держать свою склоненную голову. Русские сумели распутать этот сложнейший исторический ребус, отделили зерна от плевел, назвали вещи своими именами и продолжают идти вперед, развиваться, как культурная нация, осознающая свои главные ценности. Худо-бедно, но траектория «от этнопсихологии — к ментальности» выдерживается.

Определим ценности русских с функциональной стороны: они способствуют формированию личности, создают климат для духовного производства человека, обладающего нравственным, философским и политическим кругозором. Что касается белорусов, то их размытая, до поры до времени, идентичность, тяготеющая к невыявленному пока толком ядру ценностей, принципиально иная. Оказалось, что их история, как они ее понимают, научила их одной экзистенциальной вещи: не высовываться и получить шанс выжить любой ценой. Ключевое слово — любой. Этнопсихология белорусов, увы, стала их ментальностью. Это очень печальная, потому что антикультурная, история.

Речь не о том, что белорусы плохие и убогие, а русские — красавцы с широкой душой и ясной мыслью, просто блистающей на челе. Речь об информационной структуре коллективного бессознательного, по матрице которой воспроизводится интеллигенция, то есть тот класс, который считается умом нации, вырабатывает национальную духовность. Белорусское коллективное бессознательное оказалось усеченным «на голову», то есть ровно на тот самый информационный сегмент, который отвечает за выработку духовности.

Духовная энергетика нации определяется не просто наличием идеалов — она определяется качеством идеалов (которое, в конечном счете, определяется качеством научного отношения). Только из чувства политкорректности принято считать, что все идеалы равны в отношении высших культурных ценностей. Сопоставимы и соизмеримы. На самом деле, это далеко не так. При этом подчеркнем: мы говорим о качестве идеалов, которые не определяют напрямую качество народа.

Казалось бы, хотят белорусы быть самими собой. С ментальностью или без оной. Что в этом плохого? Если быть самим собой означает реализовывать свой культурный потенциал (то есть все же культивировать ментальное измерение в противовес бессознательному) — то, это хорошо. В таком случае белорусы будут уважать русских — не за то, что они русские, а за то, что их усилиями культура продвинулась далеко вперед. Культурный культурного видит издалека, а отношение культурного субъекта к культурному чемпиону одно: уважение.

Если быть самим собой означает презирать русских (то есть завязнуть на уровне этнопсихологии) — это плохо: самоценность национального колорита являет собой разновидность гносеологического сбоя: формальные признаки становятся важнее содержательных. И это вовсе не так безобидно, как может показаться на первый взгляд.

Идеологией национально озабоченных неизбежно становится национализм, стремящийся к совершенству, то есть к фашизму. Скажем иначе: если стихии этнопсихологии не поставлен заслон культурно-ментальный, ментальностью этнопсихологии неизбежно становится национализм. И не надо играть в «оттенки коричневого»: мягкий, оголтелый, правый, левый, центровой, какой там еще. Суть национализма в том, что он свое, любезное сердцу, ставит выше универсального, культурного (с позиции философского отношения — детская ошибка: абсолютизация субъективного). Следовательно, рано или поздно любой национализм обернется фашизмом. Именно так: если содержательность идеологии черпается из этнопсихологии, нация идет прямой дорогой к фашизму.

Стремление белорусов быть белорусами, то есть получить право на сотворение национальной мифологии (читай: искажение истории без ограничений, что является ничем иным, как абсолютизацией субъективного) тут же приводит к тому, что их перестает интересовать историческая мотивация русских. Главное наш флаг, наш герб и родная до боли вышиванка. Истина, добро и красота становятся способами лелеять вышиванку, культивировать ее уникальность, не более того.

История с присоединением Крыма к России, история заслуженного триумфа России, ясно показала: националисты и их союзники во власти — публика совершенно беспринципная и абсолютно безнравственная. Они будут белое называть черным и черное белым, причем столько раз, сколько сочтут необходимым. Думающие «чутьем», культивирующие этнопсихологию как высшую форму ориентации в мире, они на самом деле не понимают разницы между социализмом и фашизмом, между Гитлером и Сталиным, между прагматизмом и подлостью, между русскими и белорусами — просто потому, что они не умеют понимать.

Тут мы подошли к главному и решающему пункту (вокруг которого, впрочем, крутимся давно). Идентичность белоруса, утратившего свою великую русскую историю и взамен получившего мифы, перестала держаться на внятной концепции, освоение которой требует усилий мыслительных и духовных. Она всецело стала держаться на простейшем чувстве местного патриотизма, который чутко реагирует на приманку из колбасы: где больше колбасы — там и истина. Намазанная добром. Лепота, одним словом.

Быть русским можно только в контексте всемирной истории; быть белорусом оказалось возможным, не сходя с места, придумывая себе красивые картинки из никогда не существовавшего прошлого. Быть культурным русским — достаточно тяжелое бремя. Новая и новейшая история русских — это история мыслящих людей (подтверждением чему является фирменная история «горе от ума»); белорус проблему культурности решает просто: это, дескать, информационный излишек, информационный мусор, от которого лучше всего избавляться. Тогда, глядишь, и горя поменьше.

Образовались две разные духовные породы, два разных информационных космоса. И механизм культурного опрощения безысходно прост: думать как можно меньше. Белорусы оказались выпавшими из культурного поля русскими.

Еще раз подчеркнем: мы говорим о белорусах не как о народе, а о политически и идеологически активной части белорусской интеллигенции, ориентированной прозападно и, разумеется, либерально, которая формирует «представление народа о народе». Мы говорим о господствующем в обществе идеологическом тренде, который, подчеркнем, разделяют далеко не все.

Разговаривать русские и белорусы продолжают на одном языке, однако информационное наполнение их миров, обретающее признаки идентичности, стало настолько несопоставимым, что люди, говорящие на одном языке, первыми перестали понимать друг друга. Русские говорят о чувстве чести, о справедливости, о власти капитала; белорусы — в ответ! — о вышиванке и имперскости мышления и количестве колбасы на душу населения. В огороде бузина, а в Киеве, как известно…

Если Беларусь перестает быть частью русской истории и русской культуры, то есть самобытной частью русского мира, то заговорит она на языке врага, каким бы ни был этот язык, русским или белорусским. И черное будет именовано белым. Шутки с болотом этнопсихологии плохи. Кстати, Нобелевская история с русскоязычной белоруской Алексиевич это ярко подтверждает. Писательница стала символом стремления белорусов (далеко не всех, опять же) сменить идентичность — из людей «русского мира» превратиться в людей мира западного. Из русских стать антирусскими. Чего ж тут удивляться тому, что Отечественная война 1812 года перестала быть для «свядомых» белорусов Отечественной!

Не стоит удивляться и тому, что величайшая Великая Отечественная скоро станет смутной историей выяснения отношений двух монстров, гитлеровской Германии и сталинской России, в которой белорусы, мирные тутэйшие люди, просто попали под раздачу. И раз уж судьба белоруса всегда быть под кем-то, кто за каким-то чертом прет и прет на их благодатную подзолистую землю, окруженную благовонными болотами, то выбирать себе пана надо с умом: под кем выгоднее. Кто виноват, кто прав, что делать, быть или не быть — это все ребусы о вечном из репертуара русских мечтателей. А наш извечный вопрос — «под кем?».

Так белорусы доросли до прагматизма. Кажется, что стали основательней в культурном отношении. Не то что неугомонные восточные соседи. Чем западнее — тем умнее люди, как известно. Разумеется, ущербная нацментальность чутко уловила заказ коллективного бессознательного: мы не только духовно, мы и этнически не русские. Мы вообще литвины, чудо-балтский субстрат, не имеющий ничего общего с финно-угорским русским. Если миф служит задачам национального самосознания, значит, это правильный миф. Этнопсихология не стесняется глупости, ибо глупость — вещество, из которого она состоит.

Легко заметить, что идеологические вожди белорусов идут по пути, который успешно проходят их южные соседи, украинцы. Возможно, первопроходцами на этом пути были соседи западные, «великие» поляки. Я хочу сказать, что такой особенный белорусский путь вполне закономерен, уникальная идентичность белорусов под копирку списана с украинских вышиванок (правда, орнамент разный) и польского шляхетского мировосприятия.

Все эти нации попали под каток информационного закона: если ментальность не управляет этнопсихологией, следовательно, этнопсихология начинает управлять ментальностью — хвост начинает вилять собакой, если так понятнее. И механизм «культурной самоидентификации» (в открытой печати этнопсихология всегда прикидывается изысканной ментальностью, догадываясь, что обладать ментальностью — культурная роскошь нации) безысходно прост: думать как можно меньше. Можно искать свое место в мире относительно высших культурных ценностей, а можно — относительно России, которую можно назначить аутсайдером.

Второе выгоднее, прагматичнее, так сказать, в западном стиле — следовательно, престижнее. Западнее от России все так считают. Получается, что настоящая культура («культура» издевательского приоритета этнопсихологии над ментальностью) начинается от границ Беларуси.

Выбирать или не выбирать Россию, нравственный ориентир, в качестве союзника — это, по сути, нравственный выбор. Бездумно отвергать Россию — значит, отвергать саму возможность и необходимость нравственного выбора. И нравственный выбор был изящно заменен стратегией прагматизма, который в данном контексте является идеологией цинизма. Таким образом, и нравственная неразборчивость, и ее ближайший родственник, цинизм, благодаря неусыпным радениям «истинных патриотов» входят в ментальность этих людей, — конечно, мирных, однако, как и всех не обременяющие себя мыслью обывателей, склонных к фашизму,

Менталитет — это своеобразный IQ коллективного бессознательного. И это не константная величина, менталитет по тем или иным причинам может быть как в «хорошей» форме, так и в «плохой». Вот у белорусов он сейчас в форме, далекой от оптимальной. Кстати сказать, менталитет таких культурных держав, как Франция или Германия, сейчас также не на высоте. А вот Россия сегодня в ментальном тонусе, хотя еще совсем недавно, во времена СССР, тонус этот был заметно ниже.

И завтра, если сохранится сама цивилизация, Европа должна будет каяться и замаливать свои грехи перед Россией, именно перед Россией, потому что представители элиты, которые сегодня, увы, не определяют «градус» менталитета, прекрасно отдают себе отчет в том, что Россия ведет себя именно по-европейски, достойно, а вот Европа скатилась в дешевый цинизм. Европа сегодня недостойна самой себя.

И если Беларусь (то есть те, кто сегодня взяли на себя право и ответственность говорить от ее имени) вознамерилась выбрать Европу с низким коэффициентом ментальности (ах, никогда еще Европа не была так духовно близка!) и отвергнуть Россию с коэффициентом высочайшим, подлинно европейским, — это, опять же, не безобидно; это выбор бессознательного дрейфа в ту сторону, где больше корма-жвачки и думать никто не заставляет. И плата за желание подхарчиться на халяву — отказ нравственно-философских ориентиров, то есть от себя, по сути.

Вы хотели этнопсихологии как меры всех вещей? Получите фашизм на выходе. Такая вот цепочка зависимостей. Этнопсихология наивно черпает доказательства своей правоты в том, что льнет к стороне сильнейшей. Кто сильнее, тот и прав: это и есть главная «заповедь» этнопсихологического отношения. Она же — главный закон джунглей, как известно. Вопрос «кто мы такие?» подменяется вопросом «под кем мы?». А мы всегда будем с теми-под теми, на чьей стороне сила.

Если называть вещи своими именами, мы имеем дело с культом глупости. Коллективное бессознательное надо насыщать умной аналитикой, а не скудоумными мифами. Надо вскармливать и взращивать ментальность, информационный источник свободы, достоинства и самоуважения. Иначе получишь уродливую ментальность. Но настоящим, уважающим себя националистам, этого никогда и ни за что не объяснишь. Тут следует отдать им должное.

Выбор белорусов не Запад или Россия, как принято думать, не думая. Подлинный выбор еще фатальнее — ментальность или этнопсихология (вариант оккультизма и шаманства, конечно). Дело не в России, а в том, что националистам не хочется думать, а хорошо жить — ох, как хочется. С таким багажом куда бы ты ни пошел, хоть бы даже на самый западный запад, все равно забредешь в родное болото. Виновата, само собой, будет Россия. См. красноречивый и кровожадный пример южных соседей, истребляющих все живое вокруг себя. Страна ведет себя, как раненый зверь («Жыве этнопсихология! Слава коллективному бессознательному! Долой москалей, то бишь остатки разума!»).

Кстати, по поводу болота и вечной вины России. Подвиг Ивана Сусанина, русского национального героя, «свядомыя» решительно переосмысливают в забавном и одновременно зловещем ключе. Согласно их версии, Сусанин, отдав жизнь за царя, не польско-литовский отряд погубил, а — белорусов (литвинов) завел в непроходимое болото. Белорусы, совместно с поляками воевавшие против русских, хотели убить московского царя, а Сусанин им помешал. Указал не в ту сторону. Обманул. Завести в болото — это так по-русски.

Мифотворчество становится технологией истории (науки). Белорусов, этнически русских, заставляют вспомнить, что они никогда не были русскими. Ставка на этнопсихологию очевидна. Понимает ли Беларусь, с каким огнем она играет, дав старт своему «национальному возрождению-низвержению»? Поэтому этот текст — обращение к той Беларуси, которая ощущает потребность — быть частью великого Русского мира, ощущает потребность — быть ментально с Россией. С великой Россией, хотел я сказать.