Позиционируя Церковь в социальном пространстве, церковные начальники верно говорят, что Церковь сейчас хоть и отделена от государства, но от общества ее никто не отделял. Правда, говорится все это несколько обиженным тоном, с легким укором, словно государство по сию пору имеет что-то против присутствия Церкви в общественной жизни. Ну и потом, подобное сообщение о своей общественной значимости уместно, когда она, значимость эта, заметна и без всяких напоминаний, просто бросается в глаза. Но давайте спросим, чем, какими делами и общественными функциями хочет бросаться в глаза Церковь в наше время?

Иван Шилов ИА REGNUM
Значимость церкви

До 1917 года в России расположение Церкви в виде государственного института, накладывало на нее обязанность нести довольно немалое число социальных функций, помимо богомолья за власти, Отечество и народ. Российская империя отдала Церкви начальное образование, уход и поддержание богаделен, в ее обязанности входили миссионерская деятельность и обязательное участие во всевозможных государственных праздниках и представлениях в виде посещения сановитыми персонами различных масштабных мероприятий. Миссионерством тогда звалась борьба с различными сектами христианского и не христианского толка, работа не благодарная, нудная, не эффективная, к прочему «в поле», но как всякая работа, требующая отчетности, вынуждавшая действовать далеко не евангельскими методами. Из-за чего миссионеров за глаза сравнивали с жандармами, их не любили, и мучениками они не делались исключительно потому, что подлежащие отмиссионериванию народы, в основном отличались миролюбивым характером и старались отлынивать от просвещения уходом в тайгу или тундру, лишь только спирт притягивал их иногда к тому, чтобы получить порцию духовности и дать государству нужную отчетность. Духовенство в основном эту общественную нагрузку люто ненавидело, как и недолюбливало представительство на всевозможных светских мероприятиях, где надо было стоять столбом и зачитывать длинные титулы великих князей, составленные на трех страницах, выучив их перед тем на память, и попробовать при том не ошибиться и ничего не пропустить.

После того, как Верховный Совет СССР снова выпустил Церковь в свет, она никоим образом не ринулась просить у государства разделить с ним скорбь и позволить опеку интернатов, детских домов, домов престарелых. Нет, она озаботилась исключительно тем, что для духовенства XIX века считалось занятием позорным и бестолковым. Миссионерством и представительством на различных государственных сходках. Миссионерство быстро приняло форму интернет-болтовни совершенно ни о чем. К прочему, местная богословская мысль неожиданно для всех родила термин «этнические православные», чем самым даже не требуемая государством отчетность резко подскочила ввысь и закрепилась так высоко, что представительство на государственных мероприятиях волей-неволей стало считаться выражением твердого желания народа иметь всегда перед глазами духовное лицо. И это то самое, чем Церковь «бросается в глаза», демонстрируя свою социальную значимость. Как видно, это частичные функции того, чем была занята Церковь, когда была при государстве. Она пытается демонстрировать власти хорошую отчетность о своем состоянии, миссионерские успехи.

Также Церковью делаются попытки как-то с краю закрепиться в образовании, сперва в школьном, а затем и в высшем. Пока плохо и, возможно, бесперспективно. Вместо того, чтобы обучать светских различным божественным, как считается, премудростям, неплохо бы все эти премудрости перевести в удобоваримый вид, сделать понятными, указать на отчетливый мировоззренческий стержень, из которого следует явная, не риторическая благожелательность всего этого, тем самым показать нужду в необходимости их получения. Но интеллектуальных сил для этого у Церкви на сегодняшний момент нет и не видно, откуда они могут взяться. При этом надо отметить, что это совсем не является общественной нагрузкой, которую Церковь берет на себя в виде образования, которую она могла бы хоть как потянуть. Тут, скорее, уже происходит дополнительная нагрузка на общество, чтобы оно стало выводить Церковь из состояния невежества, озаботившись невнятной пока «теологией». Если Закон Божий в школах Российской империи при всей примитивной сусальности в нагрузку к прочим предметам был хоть как-то нужен, хотя бы по причине нераздельности Церкви и государства, то нужда околорелигиозного, религиозно-культурного или еще какого-то указывающего на некоторую религиозность содержания предмета совершенно обществу не очевидна.

То есть, по всем этим пунктам социальная значимость Церковью имитируется, правильнее было бы сказать, что она всерьез представлена пока только в одном виде — «есть люди, которые ходят в церковь». Вот тут да, спору нет. Такие люди есть, и они действительно ходят. И это без шуток можно назвать социальной значимостью. Процент ходящих, правда, невысок в сравнении с процентом «этнических православных», но какой-то он все же есть, некоторое количество людей все еще удовлетворяется церковью как местом, куда надо и достаточно ходить. Правильно будет сказать, что такой процент будет всегда, и если Церковь устраивает та реальная значимость, которая у нее есть в обществе, то все в порядке. Однако чтобы «этнические православные» стали христианами, требуется, наверное, православие наполнить не этническим, а евангельским содержанием. Но Церковь без запинки сообщит, что евангельское содержание у нее хранится в самой что ни на есть чистоте, только люди по греховности своей отказываются его принимать, признавать, поэтому в церковь и не ходят.

Пока Церкви удобно так думать и внушать эту мысль тем, кто еще ходит, вызывая в них чувство собственно значимости, то и социальная значимость Церкви будет оставаться на том же уровне, постепенно, конечно, снижаясь. Удивительно, но сейчас, скорее, государство пытается поддерживать Церковь своим авторитетом, нежели Церковь своим благословением укрепляло бы авторитет государства. Церковь словно держат на плаву в надежде, что какой-нибудь прок полезный от нее когда-нибудь сделается. Проблема в том, что уверенность в своей метафизической безошибочности, как говорят — святости, не позволяет Церкви совершить анализ своих метафизических ошибок. Вот все время и приходится это делать за нее, а если быть точным, за богословов и епископат, которые взяли себе привычку исключительно говорить от ее лица, не спрашивая, и при их угрюмом молчаливом недовольстве.