Каждую картину Сергея Урсуляка ждут с большим нетерпением. Он сумел добиться признания и любви и от своих коллег, и от критиков, и от самых разных слоев зрителей. В его фильмах каждый может найти что-то для себя. После «Ликвидации» его слава стала поистине народной. Жанры, сюжеты и времена его картин были разными, но главным всегда остается человек: что творитсяв его душе, его отношения с людьми и с самим собой. О чем бы не говорилось в фильмах, какими бы трагическими не были истории, рассказанные в них, там всегда есть место юмору и иронии, без которых невозможно себе представить и самого Сергея Урсуляка. На его съемочной площадке, какой бы сложной и сосредоточенной не была работа, всегда царит теплая, почти домашняя атмосфера, приправленная шутками.

Иван Шилов ИА REGNUM

К своему призванию он пришел лишь в 33 года, уйдя из театра и актерской профессии. Говорит, что был бы очень несчастным человеком, если бы остался в театре. Желание заниматься режиссурой у него было давним. Все началось еще в Щукинском училище. Но, по его словам, нужно было какое-то внутреннее накопление, и оно у него было долгим. Потом он дважды поступал во ВГИК. И, наконец, на Высшие режиссерские курсы его приняли, в мастерскую Владимира Мотыля. Первый свой фильм «Русский регтайм» он снял в 35 лет.

Может быть, потому, что сам вышел из актеров и долго разделял с ними одну жизнь и одну сцену, оних так понимает и любит. Говорит: «Для меня очень важно объяснить артисту, что ошибка — это не катастрофа, неправильно сыграл — не беда. Если не получилось, то виноват не артист, а режиссер и важно дать ему понять, что мы на правильном пути. Я всегда поощряю ощущение актера, что он все сделал сам, практически без участия режиссера. Я никак не чувствую себя в этом смысле обиженным, и не демонстрирую свои заслуги. А еще режиссеру очень важно уметь признавать свою неправоту перед актером».

На телеканале «Россия» 29-го ноября начинается показ многосерийного фильма «Тихий Дон» по одноименному роману Михаила Шолохова.

— Сергей, вы волнуетесь перед показом?

— Нет. А чего волноваться-то? Я уже все сделал.

— Но вам же не все равно, как примут картину зрители, вам же важны чьи-то мнения. Хочется же, чтобы ваша работа понравилась?

— Хочется — чтобы смотрели, да, но это одно, а волноваться — это другое. Именно поэтому, в том числе, я с некоторых пор стал снимать фильмы для телевидения. Все равно я уже ничего изменить не смогу.

— Во время предпремьерного показа я наблюдала за вами. Вы стояли в проходе, смотрели на экран и почти все время улыбались. Значит, были довольны?

— Если ты сходишь в сумасшедший дом, то увидишь, что там таких людей очень много, у них постоянно рот в улыбке растянут.

— Знаю, что вы хотели снять «Тихий Дон» еще задолго до предложения канала «Россия». Чем он вас так волновал?

— Да, хотел, но достаточно абстрактно. «Тихий Дон» — замечательное произведение, которое я люблю, любил с юности, (я впервые его прочитал в девятом классе) и буду любить. Но поскольку я не мечтатель, то всегда исхожу из того, что возможно, а не из того, что хочется. И я никогда не обдумывал, как бы снимал «Тихий Дон», не распределял роли в уме и т.д. Но когда, после «Жизни и судьбы», встал вопрос, что мне делать дальше, то я предложил каналу «Россия» посмотреть в этом смысле на «Тихий Дон». Канал с потрясающей готовностью и скоростью на это отреагировал, и все закрутилось.

— Какие еще книги можно отнести к вашим самым любимым и желанным как для кинорежиссера, которые вас так же цепляют или цепляли?

— Таких вещей немного. Причем «Жизнь и судьба» никогда не входила в этот список. Были какие-то произведения, «Белая гвардия», например, или «Три мушкетера», которые во мне сильно отозвались, и я хотел бы к ним прикоснуться, но уже поздно, поезд ушел. Тех же «Мушкетеров» совсем недавно экранизировали. А если бы это предложение поступило мне года три — четыре назад, я бы с удовольствием за это взялся.

— Когда снимается картина по серьезному произведению, которое к тому же было экранизировано, да еще большими мастерами, то это сразу вызывает странный, на мой взгляд, вопрос: «Зачем опять?».

— Этот вопрос мне тоже кажется диким, потому что в театре он не возникает никогда. И произведения Моцарта или Вивальди играют множество симфонических оркестров, и никто не спрашивает «зачем», если это уже сыграл Большой симфонический оркестр России. «Тихий Дон», который снял я — моя версия и ничего больше. Я не делал это ни в диалоге, ни в противоборстве, ни в соревновании с Герасимовым. И ничего ни страшного, ни доблестного, ни унижающего чье-то достоинство в этом нет. Смотрите меня — молодцы, смотрите Герасимова — тоже молодцы, читаете книгу — замечательно! Любые расклады хороши. Как только раздались разговоры, что будут снимать «Тихий Дон», мне, скажу тебе честно, сразу стал ясен круг того, за что меня будут «поливать»: «Да, на кого он руку поднял, да как он посмел», и все сводится к формуле: «Не могут чумазые на пианинах играть». (смеется)

— «Тихий Дон» сегодня, к сожалению, как нельзя актуален…

— В нашей стране его можно ставить каждый год, и он все равно будет актуален, больше или меньше.

— Что для вас самого важнее всего в «Тихом Доне», какая тема?

— Тема семьи. Ее распада. Я хотел бы, чтобы эту трагедию и пережили зрители, чтобы они в полной мере ощутили боль за этих людей, чтобы для них семьи Мелеховых, Астаховых, Коршуновых стали практически родными. Мы должны понять, что та история, которая произошла тогда со страной, может произойти с нами в любой момент. Да, она уже происходит в связи с событиями на Украине. Я считаю, что нам всем нужно снизить градус нетерпимости к взглядам оппонентов, их позициям.

— Могли бы вы себе представить ситуацию, что в вашей семье вы стояли бы по разную сторону баррикад, например, с вопросом по Украине?

— Мне трудно себе такое представить. Я не фантаст. Но это сейчас происходит сплошь и рядом. И я знаю людей, которые развелись по поводу разногласий, связанных с событиями на Украине.

— Вы понимали еще «на берегу», что опять ввязываешься в очень сложную историю, даже физически?

— Я представлял, что будет сложно. Хотя, наверное, как всегда, не видел всей полноты, но это не страшно. Я понимал, что ничто не придет само собой, начиная от кастинга и заканчивая курами (улыбается), что за всем нужно будет следить. Но это естественные сложности, не то, что меня повергло в ужас: «Как, оказывается ничего не готово?», — ну, не готово, нужно готовить. И сценария не было. Это было, что называется, «строительство с нуля под ключ». И за два с половиной года, чуть больше, мы все и «построили», начиная от тома романа, который я купил специально для работы, до дня, когда я сдал на канал четырнадцать серий. Это нормальная работа. Так и снимается кино. И весь хутор мы построили недалеко от Вешенской.

— К сложностям, думаю, можно отнести работу с животными, с лошадьми, к примеру.

— Да, да, животные — это тоже неприятная вещь. Я больше всего не люблю детей и животных на площадке. Лошадям нужен перерыв, они устают быстрее, чем артисты, быки не хотят ходить, поросенок не бежит туда, куда нужно. Из-за этого съемки задерживались, потому что для того, чтобы заставить быка идти в упряжке, надо затратить время.

— Все актеры к моменту съемок умели сидеть в седле?

— Конечно. Они учились этому в подготовительный период. Время от времени я вызывал обучающих их людей и спрашивал: «У кого какие успехи?». Мне докладывали, и я знаю, что многие прошли путь от самых плохих наездников до самых лучших.

— Во время съемок случались падения с лошади?

— Да, причем, у самых подготовленных. У Ткачука были травмы. Однажды во время сцены побега Григория с хутора, лошадь почувствовала его нерв (она вообще была нервная), к тому же рядом с ней стояло много народа из съемочной группы, понеслась и ударила его с силой об ворота. Слава богу, травма была не очень сильной.

— Почти все снималось на натуре, в степи, в разные сезоны. Что было самым тяжелым физически? Случались ли отмены съемок из-за погоды, природных катаклизмов?

— Я помню только один день отмены съемки. Мы выехали на смену, шел дождь, он перешел в страшный ливень (в те дни случился потоп в Краснодарском крае), который не заканчивался. В этот день все просто залило. Случались песчаные бури, мелкий песок проникал кругом, даже камера выключалась. Летом на солнце, при сорокаградусной жаре, был полный ужас. Мы снимали с рассвета до 12-ти дня, потом был перерыв на час, максимум два, и снова — до вечера. Я, конечно, больше находился в тени, и то я все время надевал мокрый платочек под кепку. У артистов такой возможности не было. Но что делать. Жарко — снимаем в жару, холод — снимаем в холод. Это работа. Но это все ерунда. Самое сложное — это молодые артисты, поставленные в обстоятельства романа Шолохова. Это был каждодневный труд и их, и мой, и всей съемочной группы. На этой картине я кричал как никогда много. И на девочек, и на мальчиков, на всех. Это такой признак бессилия, потому что когда я понимал, что никак получается (а я не знаю слов, которыми можно заставить актера сделать так, чтобы получилось), то я начинал «давать» режиссера. Но опять же, потом все успокаивались и как-то с божьей помощью делали.

— Но вы не пользуетесь психологическими приемами, когда артиста нужно довести, унизить, спровоцировать, чтобы получить нужный результат?

— Я не пользуюсь этим. Но, тем не менее, наверное, я говорил обидные слова кому-то, но это не было продумано, это происходило в эмоциональном запале, когда я мог крикнуть что-то, назвать человека как-то, что потом, может быть, давало эффект, а может быть, и нет, не знаю. Они честно делали свое дело, даже, когда у них не получалось, а я честно кричал, когда мне казалось, что все валится из рук.

— По сравнению с другими картинами, эта была самой молодежной по актерскому составу. При всех трудностях это не оживляло работу — «свежая кровь» и т.д.

— Если бы я вместе с ними играл в прятки или догонялки, тогда, конечно… (улыбается) Но поскольку компания молодежная, плохо управляемая и часто еще недостаточно умелая, то это, повторяю, скорее, усложняло процесс, чем его оживляло.

— В одном из интервью вы сказали, что, несмотря на отсутствие опыта у молодых актеров, для вас было важно, что в них есть искренность, не затасканность. Тем не менее, ваша «Ликвидация» сделана практически со всеми звездами, и она от этого не получилась заштампованной.

— Просто для каждой работы должна быть своя система приглашения исполнителей. Мне казалось, что в этой истории артисты должны быть без шлейфа предыдущих ролей.

— В роли Натальи снялась ваша дочь Дарья Урсуляк, совсем молодая актриса…

— Признаюсь, я честно старался избежать этой ситуации. И Даша этого не хотела, понимала, через какую призму на нее будут смотреть, а это же ее первая роль. Но после моего долгого поиска актрисы на роль Натальи, а время уже поджимало, я и позвал Дашу. Она замечательно владеет профессией. Но на площадке она для меня одна из актрис, и все.

— Знаю, что Даша предлагала вам кого-то из молодых актеров, актрис, а Полина Чернышова — ее сокурсница…

— Да, Даша, предлагала. Но Полину я сам хорошо знал, так как не раз ходил на показы к Даше в «Щуку». Но при этом она была не единственной кандидатурой. Никиту Ефремова я видел еще студентом, потому что был председателем экзаменационной комиссии на выпуске курса в Школе-студии МХАТ. Было несколько претендентов на Мелехова, в том числе, Женя Ткачук. Я его позвал, так как он мне уже нравился по «Шведской спичке» в Театре Наций и каким-то киноработам.

— У вас есть свои любимцы среди героев «Тихого Дона»?

— Я люблю Петра, брата Григория. Люблю Наталью. Пожалуй, она мне ближе, чем Аксинья. Но это не значит, что я не люблю Аксинью.

— Мы любим не за что-то, но при этом всегда чем-то восхищаемся в любимых…

— Наталья для меня как раз та женщина, с которой можно прожить жизнь. С Аксиньей тоже можно прожить, но эта жизнь, боюсь, будет короткой. В Наталье есть абсолютная надежность. На дистанции — это самое главное.

— А в самой Даше Урсуляк, играющей Наталью, эта надежность есть? И нужны ли были вам какие-то внутренние совпадения актеров с героями?

— На мой взгляд, в Даше есть эта надежность. А на этой картине для меня было очень важно, чтобы актеры обладали какими-то основополагающими чертами героев. Я ориентировался на то, что есть в самих актерах.

— Думаю, что к Аксинье — Полине Чернышовой в смысле внешнего сходства будет больше всего вопросов…

— А какой должна быть Аксинья?

— Жгучей красавицей со сверкающими глазами…

— Опять же что считать красивой? Для меня у Полины — глаза сверкающие, а для кого-то, может быть — нет. Еще раз говорю, это мои представления. И в Полине Чернышовой есть цельность натуры, как и в Аксинье. Хотя, конечно, было бы замечательно, если бы все совпало. И все-таки мы пытались как-то приблизиться к тому, что описывает Шолохов. Мы сохранили горбину у Григория, а не оставили его курносым блондином, каким является сам Женя Ткачук. Но Пьеру Безухову было 24 года, как же его может играть очень немолодой Сергей Федорович Бондарчук? Может. И замечательно может. Вот и все. А Герасимов мог позволить себе взять 42-летнего артиста Петра Глебова на роль 18-летнего Григория.

— Но раньше люди выглядели старше. И актеров потому зачастую и брали более взрослых. Вы считаете сегодня играть должны актеры-ровесники персонажей?

— Зрители не должны об этом вообще думать. Мы должны погрузиться в атмосферу кино. Если не можем это сделать, то тогда и спорить не нужно. Сейчас, еще до показа, споры в прессе происходят на уровне того: похожи актрисы на казачек или не похожи. А кто из них знает, на кого похожи казачки? Для этого нужно приехать на Дон и посмотреть на местных жителей. Так я и сделал перед съемками и понял — они все разные: и казаки и казачки. Какими они были раньше, я не знаю, и никто уже не знает. Мы можем ориентироваться только на фотографии и на хронику. Но, мне кажется, они и тогда были разными.

— От очередной экранизации всегда ждут какого-то нового слова или нового языка. Зачастую это новое слово становится просто перевертышем. Но ведь классика на то и классика, что современна всегда. И для и того, чтобы быть интересной и созвучной сегодняшнему дню, необязательно все переворачивать с ног на голову…

— Все зависит от того, кто это делает. Кому-то важно все поставить с ног на голову и заставить Григория любить не Аксинью, а Степана. Мне это не очень важно, я по-другому устроен. А найти вопрос актуальности, современности в великом произведении довольно легко. Оно и сохранилось потому, что актуально и современно на уровне мыслей, эмоций, чувств, на уровне типов главных героев и т.д.

— Вы не раз рассказывали, что никогда не устраиваете актерам пробы, только долго беседуете с ними. Или потом все-таки пробы происходят?

— Это уже мифология. Мы, действительно, долго разговариваем о самых разных вещах, но рано или поздно начинаем пробовать: и читать текст и взаимодействовать с партнерами. Просто я никогда не довожу это до законченности, когда можно материал кому-то показать в качестве проб.

— От вас продюсеры канала этого не требуют?

— Сейчас не очень требуют.

— Да, степень уважения к тебе сильна, раз при сегодняшнем продюсерском диктате тебе все дают на откуп…

— На откуп, не на откуп, но когда я приношу альбом с фотографиями тех людей, кого я рекомендую на те или иные роли, конечно, вопросы возникают, но главным все же является момент доверия ко мне. Пока это доверие сохраняется, я показательных проб избегаю. Но, безусловно, нельзя сказать, что у меня все строится на чистой интуиции.

— Вам важно, чтобы актер был «вашим человеком»?

— Да, мне важно понимать, что с этим человеком я могу пуститься в дальнее плавание. И скажу, что с выбором артистов у меня глобальных ошибок никогда не было. Были неточности в распределении. Или, скажем, я понимал, что это не мой человек, но роль невелика, общение будет фрагментарным, и потому я смогу это перетерпеть. Но с главными, большими ролями серьезных ошибок не было ни разу.

— Сергей Маковецкий у вас играет практически в каждой картине. Конечно, он невероятный актер, может все. Но, мне кажется, он уже ваш талисман.

— Нет, он не талисман, просто Сережа — артист, которого я очень люблю, и в ситуации сомнений обычно обращаюсь к нему.

— Он вам безраздельно доверяет? У него не было сомнений, что в эту историю он впишется и в образ отца Григория Мелехова стопроцентно попадет?

— Были сомнения. И у него, и у меня. Он не прямым путем шел к этой роли, и начинали мы тяжело. Эта не та роль, которая делается на ходу.

— Но на ходу и Штрум в «Жизни и судьбе» не делался.

— Но, тем не менее, Штрум, конечно, ближе к нему, к его психофизике.

— Не раз была свидетелем теплой атмосферы на ваших съемках, где есть место и серьезности, и иронии, шуткам. А вопрос субординации у вас все-таки существует? Именитым артистам, мэтрам позволено спорить, ругаться с вами?

— Я бы хотел посмотреть, как бы кто-то ругнулся. Конечно, с Людмилой Зайцевой веду себя не так, как допустим, с Полиной Чернышовой. Конечно же, там другая система взаимоотношений, но это вовсе не означает, что я не могу Зайцевой делать замечания, или Полина не имеет права мне что-то предлагать. Просто одним это дозволено раз в жизни, а другим гораздо чаще. (улыбается) Но мне кажется, что у нас достаточно демократичная атмосфера в группе.

— Как вам работалось с Женей Ткачуком?

— В общем, мне было с ним несложно, но конечно, к каждому актеру нужен свой подход, своя метода. То, что Женя непростой, я понимал, но когда тебе актер доверяет, кажется, что с ним очень легко работать. К тому же у него огромный талант и широкий диапазон возможностей. А роль, безусловно, очень сложная, для меня Мелехов — такой русский Гамлет.

— Сергей, наверное, у вас уже есть планы на будущее или скоро начнете задумываться о новой работе. Прошла информация, в т.ч. от продюсера «Ликвидации» Рубена Дишдишяна о том, что будет продолжение сериала, что Машков дал свое согласие на участие в нем. Про Урсуляка ничего не пишут. Вы будете работать над этой картиной?

— Если будет написан гениальный сценарий, то чего ж не снять? Но я боюсь, что этого не произойдет. Пока сценария нет. Если говорить о том, что я сказал на сегодняшний день, то я сказал: «Нет».