В начале июня в Джакарте прошла региональная консультация по свободе выражения мнений и религии. В трехдневном мероприятии приняли участие представители некоммерческих организаций, а также академических кругов из стран Южной и Юго-Восточной Азии — Индонезии, Малайзии, Сингапура, Таиланда, Мьянмы, Индии, Пакистана, Бангладеш, а также Шри-Ланки и Мальдив.

sensusnovus.ru

После всеобъемлющего Форума наций АСЕАН (ASEAN People’s Forum), проведенного накануне апрельского саммита АСЕАН в Куала-Лумпур, эта встреча была менее масштабна и более узко специализирована. Участники собрались, чтобы обсудить существующие ограничения на свободу выражения мнений и тесно связанную с ней свободу совести, или свободу религиозного вероисповедания.


Индикаторами участившихся наступлений на свободу выражения мнений в странах двух соседних регионов стали различные события — от участившихся убийств журналистов и блоггеров в Пакистане и Бангладеш до череды задержаний социальных активистов и представителей академии в Малайзии в соответствии с устаревшим Законом о мятеже 1948 года и дискриминации мусульман ахмадийской секты на основании соответствующих законов в Пакистане или Индонезии.


Причиной особого внимания к свободе слова и выражения мнений также стала повышенная активность гражданского общества в странах обоих регионов. В отличие от экономической интеграции и различного рода обезличенного сотрудничества, которому уделяют внимание правительства стран АСЕАН, гражданское общество в этом году сконцентрировалось на лозунге «АСЕАН для людей» («People Centered ASEAN”). На реализацию этого слогана и решение проблем, в центре которых стоит гражданин АСЕАН, и был направлен апрельский Форум наций АСЕАН, предваряющий ежегодный саммит глав государств.


Прошедшая же консультативная встреча по свободе мнений во многом суммировала усилия региональных организаций по продвижению ратификации Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 г. и разработанного в рамках ООН Рабатского плана действий по запрещению пропаганды национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющей собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию 2012 года.


Вопрос свободы слова и выражения мнений приобрел в АСЕАН особую остроту, пожалуй, даже не из-за участившихся наступлений на нее как таковую, а благодаря росту гражданской активности и появлению достаточного числа НКО, активно выступающих в защиту прав человека в целом. Что при этом понимается под правами человека в каждом из региональных сообществ — вопрос отдельный. Общий тренд отчасти формируется за счет источников финансирования: поскольку средства на правозащитные проекты внутри стран региона получить затруднительно, если не невозможно, ориентация региональных организаций зачастую определяется повесткой западных грантодателей. Это не означает отсутствие самостоятельных идейных кадров, а больше относится к универсалистскому пониманию концепции прав человека и общей ориентации финансируемых проектов. С одной стороны, такая универсализация может предполагать пренебрежение региональными особенностями, с другой — структурирует анализ проблем, которые не так уж радикально отличаются от страны к стране.


Как верно отметил специальный докладчик ООН Дэвид Кэй, основная проблема (как и угроза свободе слова в контексте данного мероприятия) в странах региона заключается в том, что политика по многом вращается вокруг идентичности, и верховенство идентичности заменяет собой верховенство права. К идентичности гораздо проще апеллировать, поскольку она зиждется на человеческих эмоциях, в отличие от более обезличенного права. Манипуляция же идентичностью часто восходит к попытке отдельных правительств самоутвердиться у власти, консолидируя большинство в противостоянии различным вопросам или ситуациям, которые представляются как девиантные. В связи с этим основной удар приходится на религиозные меньшинства (шиитов, ахмадия) и ЛГБТ сообщество, на правозащитников и журналистов.


Меньшинства, как правило, представляются в качестве угрозы национальному единству, что провоцирует ненависть и оправдывает дискриминацию. Примечательно, что подобные правительственные инициативы могут не только находить одобрение среди широких кругов в разной степени образованного большинства, но и подхватываться представителями академической и интеллектуальной элит, продолжающих эту политику на соответствующих уровнях — в университетах, исследовательских и других некоммерческих организациях. Такая практика является частой как в странах субконтинента, в особенности, в Пакистане, так и на пространстве ЮВА.


Причем, если в некоторых государствах, например, в Пакистане, Бангладеш или Малайзии дискриминация осуществляется в отношении немусульман, то в странах немусульманского большинства, как в Таиланде или Мьянме имеет место обратная ситуация. Объединяет их то, что политика так или иначе вращается вокруг идентичности, неважно, под какой религиозной маркой.


Главная стратегия манипуляции идентичностью, как правило, ориентируется на религиозные чувства, которые она соответствующим образом и моделирует. Порой верховенство закона органично сочетается с этой политикой, легализуя ее, соответственно, на законодательном уровне. Идеалистические обязательства по защите права на свободу самовыражения, в том числе в связи с отправлением культа и миссионерской деятельностью, встречаются с обратно направленным движением властных структур по контролю за порядком и удержанию власти, нивелируя первые под эгидой государственной безопасности и необходимости защищать титульную веру или культурную идентичность. Безопасность, меж тем, в первую очередь ассоциируется с государством, а не с нацией в целом.


За счет аргументации в пользу государственной безопасности, в свою очередь, известная статья 19 Пакта 1966 г. оказывается под огнем злоупотребления статьей 20, вернее, ее широким толкованием в части запрета выступлений «в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющего собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию». При этом дискриминация и подстрекательство к насилию, легализованные на законодательном уровне, таковыми фактически не признаются и, напротив, случаи применения законов против богохульства и антиправительственной критики становятся более частыми. Практика не ограничивается странами мусульманского большинства и распространена, например, в Мьянме, Таиланде или Шри-Ланке. Еще более запутанная ситуация создается, когда происходит сплав национальной и религиозной идентичности, периодически на законодательном уровне (например, согласно конституции Малайзии, часть малайской идентичности в обязательном порядке предполагает исповедание ислама, а официально покинуть ислам, устранив из удостоверения личности «ислам» практически невозможно).


Проблема также заключается в установлении монополии на интерпретацию религиозных текстов и последующую сакрализацию интерпретации в отрыве от источника. Соответственно, критика интерпретаций религиозных текстов или оправдываемых ими действий правительств рассматривается уже не просто как оппозиция государственным структурам, а как богохульство, за что в ряде случаев предполагается уголовная ответственность.


Осложняется это и ростом террористической активности, использующей в качестве обоснования интерпретации религиозных доктрин. Законодательно или политически поощряемый экстремизм в странах региона служит питательной почвой для активности радикально настроенных организаций. Общая ситуация поощрения экстремистских настроений способствует, например, росту числа мусульман, готовых отправиться на территорию, подконтрольную организации Исламского государства Ирака и Леванта (ИГИЛ). Так, только по официальным данным в Ирак и Сирию из Индонезии отправились более 500 человек, из Малайзии — более 70 человек, из островных Мальдив, по разным оценкам, от 50 до 200, а в Сингапуре были проведены несколько задержаний направляющихся в Левант для поддержки ИГИЛ. Впрочем, большее беспокойство, кажется, относится не только к оттоку религиозных фанатиков, но и к их возможному возврату в страну происхождения. В странах региона и без бойцов новообразованного «халифата» и так уже достаточно накопилось ваххабитского идеологического импорта.


В ходе конференции прозвучала мысль о необходимости канализировать международные усилия в национальное русло, дабы снизить политизированность вопроса. Однако в большинстве постколониальных стран политизация происходит именно на национальном уровне и уже, в свою очередь, в некоторых случаях проецируется во внешнюю политику.


Общая для всех проблема — использование религии в качестве политического инструмента, возвращает гражданское общество в русло старого дискурса о необходимости отделения религии от политики, то есть следования принципу нейтральности в государственном управлении (по сути, секуляризма в его мягкой вариации). Особенно примечательно это слышать от пакистанских либералов, для которых актуально отделение госуправления не только от религии, но и от милитаризированных структур. В условиях, когда критика правительства приравнивается к критике религиозно одобряемого, отсутствие свободы выражения мнений выступает в качестве серьезного ограничителя для органичной коррекции недостатков институционального устройства. Слияние религии и политики и криминализация, по сути, оппозиционных настроений, выражающихся в той или иной форме, порождает и интенсивную самоцензуру.


Определенно, в обсуждении региональных проблем приняли участие высокопрофессиональные кадры от Исламабада до Джакарты и, тем не менее, остается актуальным вопрос, насколько их глас является вопиющим в пустыне — на фоне крепости сложившихся институциональных структур и одновременного кризиса власти разной глубины от страны к стране.


Совершенно точно продолжится дискуссия о государственном регулировании Интернета. Противостоять манипуляции религией в политике — более сложная и намного более древняя история, однако примечательно, что разговоры о необходимости отделения религии от политики ведутся на высококачественном уровне. Здесь наблюдается, скорее, раскол между сторонниками двух основных течений — поддержкой нейтральной по отношению к религии позиции государства и ревностной защитой «особого пути» исламской или какой-либо другой (по религиозной принадлежности) цивилизации. К этому добавляется этнический фактор, запутывающий манипулятивные схемы.


Объединяющим для стран региона также является принцип невмешательства в дела соседей, в АСЕАН, например, закрепленный на уровне хартии ассоциации. По этой причине заявления глав стран региона по поводу самых критических проблем, например мьянмарских рохинджа, слабо слышны даже на фоне международных кампаний, призывающих урегулировать кризис. Политика идентичности остается внутренним делом каждого государства и вмешиваться в дела друг друга здесь кто-либо не намерен, ибо все сами живут в своем собственном стеклянном доме.