Метафизика христианства в жизни гениального обывателя
2 мая (20 апреля по старому стилю) 1856 года в городе Ветлуга, входившем тогда в Костромскую губернию, родился Василий Розанов, русский писатель, журналист, философ «серебряного века», к нервной, надсадной стилистике этого века, пожалуй, и не причастный. Розанов религиозный человек, не нашедший своей религии. Следует подчеркнуть — не «верующий», а религиозный. При этом нельзя сказать, что он был неверующим, но он относился к тому типу людей, которые полагают, что веру сполна демонстрирует религия, и он такую для себя пытался найти, или даже создать. Но не как пламенные «создатели» религий, а для себя самого решить к какой религии он мог бы приткнуться, и иметь в ней утешение, как бы она должна выглядеть. Можно даже сказать, что его философия во многом это процесс моделирования религии, и раз окружающие законы и нравы есть плод в большей степени религиозной исторической деятельности, то можно мысленно сконструировать, что: можно вот тут лишнее убрать, там добавить, и тогда, в общем-то, можно было бы сносно жить в ладах с разумом и совестью. Религия для Розанова, как и для большинства религиозных людей — инструмент социального устройства, согласующегося с метафизической картиной мироздания, целиком зависящий от качества источника.
В отличии от так называемого «реформаторского» взгляда на религию, обращающего внимание на «отступления» приводящие религию к упадку, для Розанова упадок, если он имеет место, закладывается в основах, и он в течении жизни все больше склоняется к тому, что христианская религия развивается в целом адекватно источнику. То есть когда духовенство учит, что Христос «пришел установить» новые жесткие правила, в отличии от прежних, хоть и вычурных, но по-человечески понятных и выполнимых, то стало быть, так и есть. А эти «жесткие требования» Христа, а следом и апостолов и святых отцов, Розанову непонятны, они пугают своей невыполнимостью и оттого выглядят бесчеловечными. И если религиозное учение гласит, что Христос задал очень высокую, бескомпромиссную планку человеческого быта, стремление к которой составляет цель христианской жизни, то для Розанова эта планка не просто высокая, она при некотором размышлении выносит в такое метафизическое пространство, где человеку нет места. И быть в таком мире нет никакого желания, и стремиться туда совсем не хочется. Розанов также обращает внимание на то, что комфортно, совсем как дома, в религии себя чувствуют люди с очень серьезными странностями и явными отклонениями, особенно заметными на фоне того, что большинство людей, не готовых жить «по максимуму», исповедуют «облегченный» вариант религии, не особо вдаваясь в метафизический смысл ее, и эта народная религия не имеет ничего общего с «высшей» сестрой, не является ни ее ступенью, ни даже хоть бы какой ее частью. Такая народная религия Розанова вполне устраивает. С Николой, с праздниками, со свечками, крашеными яйцами. Нравится ее уклад, ее язык, ее ритуалы. Из последних пугают лишь «паломнические». Ритуал паломничества это приобщение к «высшей» форме религии, и для Розанова это настоящий стресс. Он решительно не хочет приобщаться к «высшей форме».
Если цель религии состоит в непрестанном совершенствовании нормы человеческого общежития, то христианство в «высшей» форме, замечает Розанов, ни о какой норме вообще речи не ведет. Оно сразу начинает с не-нормы, оставляя норму где-то далеко в стороне. Поэтому «высшая» форма христианства в народе никак не приживается, там создана своя религия, замкнутая на ритуале посещения Церкви, условного, поверхностного исполнения ее малопонятных требований, как некой дани высокой религии отшельников и старцев. Народ сократил книжное Евангелие до самого Евангелия, как он его понял, просто игнорируя все нечитаемое и непонятное, да и вообще не особо-то и читая, руководствуясь одной интуицией. Бог помогает загнать вербной хворостиной во двор своенравную козу, вылечить крещенской водой простудившегося теленка. Бог помогает жить, облегчает нелегкое человеческое существование. В «высшей» форме религии все «святое» подлежит поклонению, в обыденной же, «низшей» — применению. Поэт Иосиф Бродский хорошо выразил это самочувствие религии в народе: «В деревне Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду, Он освящает кровлю и посуду и честно двери делит пополам». Розанов о том же. Он предъявляет Церкви претензии в неисполнении своей миссии преображения мира и вместе с тем защищает ее от светского религиозного безразличия: «Христианство — защита народная, Христос есть заступник народный. Никогда, никогда народ не отступится от этой защиты своей, никогда он не отойдет в сторону от своего Заступника».
Розанов один из первых религиозных публицистов, обративших внимание на «темную» сторону христианской метафизики и попытавшихся разобраться в причинах ее такого возникновения. В отличии от восторженной абстрактной болтовни о христианстве, которой страдали, к примеру, Флоренский, Бердяев и прочие русские философы и публицисты того времени, Розанов был всегда очень конкретен. Он указывал на диссонанс того, как христианство интуитивно понимается, с тем, как оно читается. Розанов хотел такой религии, которая всецело бы говорила о жизни по обе стороны мира. Христианство же, по его мнению, в «высшей» своей форме, совершенно отвергало жизнь здесь, целиком перенося ее смысл за черту смерти. Но даже не это составляло основную тревогу философа, а то, что сама черта смерти в «высшей» форме христианства была придвинута в упор к человеку, отнимая всякую радость жизни, отбивая к ней даже охоту: «сущность Церкви и даже христианства определилась как поклонение смерти». Василий Розанов религиозен, но совершенно лишен религиозного лукавства. Поэтому он не скрывает, что его шокируют цитаты про «вырви глаз», «отруби руку», и он не собирается лицемерно признаваться, что это просто высший идеал, к которому якобы надо стремиться: «из текста Евангелия естественно вытекает только монастырь».
Кажется, Розанов интеллектуально так и не решил для себя — следует ли исторически сложившееся христианство из христианства Христа. Для него так до самого конца и осталось два Христа. Христос из народной, упрощенной, наивной и интуитивной религии, и Христос из религии высокой, написавшей с Евангелия его «Темный Лик». «Всю жизнь посвятить на разрушение того, что одно в мире люблю — была ли у кого печальнее судьба?», — так описал он свою дилемму. И можно сказать, что почти врожденная религиозность и сыграла с ним свою недобрую шутку. Евангелие он читал в контексте, подаваемом религией, разобранным, как завелось издавна, на ударные цитаты, из которых и была, собственно, сделана религия. Христос, с одной стороны — Заступник, но, в ином ракурсе прочтения: «Христос невыносимо отягчил человеческую жизнь». И исторически побеждает вот такой «невыносимый», «жесткий» образ Христа. Вера с ее утешением и надеждой проигрывает религии, с ее требованиями. И исторически жизнь проигрывает смерти, потому что религии, как активному творцу истории, жизнь не интересна.
Розанов умер в Сергиевом Посаде, в самый разгар революционных событий, умер, как считается, «примирившись с Церковью». Но это не совсем так. Розанов с Церковью и не ругался. Бердяев назвал Розанова «гениальным обывателем», и это очень точная характеристика. Как обыватель Розанов просто выкладывал на бумагу все, что в голове завелось, совершенно отказавшись от самоцензуры. Про «великих» людей часто говорят: «он писал что думал», и тем самым обычно лгут про этих «великих». Очень редко у кого хватает смелости писать все, что они думают вот так по ряду. Обычно люди избирают для себя «линию поведения», строго ей следуют и в пределах только этой «линии» и «пишут и думают что хотят». Журналистика и философия Розанова это и впрямь обывательская «беспартийная» болтовня на завалинке обо всем подряд. Что пришло в голову прямо сейчас — то и рассудил. А завтра можно рассудить иначе. Это называется словом искренность. Он пишет даже не о том, «что хотелось бы написать», а просто о том, что «подумалось». Не выбирает слова, но при этом слова все выходят имеющими смысл. И про свою любимую религию Розанов писал то, что другие люди просто не осмеливаются сказать вслух, и, заставляя себя даже не думать об этом, отгоняя даже саму возможность рассудить очевидное. И поэтому кончина его, как и жизнь, была христианской. Ровно на ту половину, с которой он всегда был согласен.