Весна в Бессарабии наступала быстро и необычно. "Днем жара, а ночью без шубы быть не возможно", - пишет о климате один из современников. В Кишинев продолжали прибывать беженцы и переселенцы из Ясс, Бухареста и Константинополя. Это вносило своеобразие в жизнь города. На балах, устраиваемых почти регулярно в домах сановников, все были рядом: барыни в модных венских нарядах и мужчины в чалмах и огромных шапках. В доме Крупенского переселившаяся из Ясс в Кишинев немецкая труппа актеров устраивала спектакли. В. П. Горчаков, прибывший в край для ведения топографической съемки Бессарабии, писал: "В числе многих особенно обратил мое внимание вошедший молодой человек, небольшого роста, но довольно плечистый и сильный, с быстрым и наблюдательным взором, необыкновенно живой в своих приемах, часто смеющийся в избытке непринужденной веселости, и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие. Очерки лица его были неправильны и некрасивы, но выражение думы до того было увлекательно, что невольно хотелось бы спросить: что с тобою? какая грусть мрачит твою душу? Одежду незнакомца составляли черный фрак, застегнутый на все пуговицы, и такого же цвета шаровары. Кто бы это, подумал я, и тут-же узнал от Алексеева (чиновника канцелярии Инзова), что это Пушкин, знаменитый уже певец Руслана и Людмилы. После перваго акта какой-то драмы, весьма дурно игранной, Пушкин подошел к нам; в разговоре с Алексеевым он доверчиво обращался во мне, как бы желая познакомиться. Замечание, что игру актеров разбирать нечего, что каждый играет дурно, а все вместе очень дурно, рассмешило Пушкина; он начал повторять эти слова и тут же вступил с ним в разговор, содержание которому дали воспоминания о петербургских артистах, о Семеновой, Колосовой и других. Поэт невольно задумался. В этом расположении духа он отошел от нас, и пробираясь между стульев со всею ловкостью и изысканною вежливостью светского человека остановился перед какою-то дамою... мрачность его исчезла; ее сменил звонкий смех, соединенный с непрерывною речью..."

На Балканском полуострове события быстро следовали одно за другим. Собравшееся в Эпидавре греческое национальное собрание 15 января 1822 года обнародовало акт независимости и отправило своих депутатов на конгресс монархов в Вероне. Они не были приняты монархами и ограничились обнародованием в Анконе декларации к народам Европы. Александр Первый предпринимал усилия стабилизации обстановки. 3 февраля 1822 года русский посол в Вене Татищев получил от него рескрипт: "Я не хочу войны. Я это доказал. Я это доказываю. Но единственное средство предупредить войну состоит в том, чтоб говорить туркам от имени Европы, и говорить языком, ее достойным. Дело нейдет о том, чтоб сделать Турцию европейским государством. Дело идет о том, чтоб заставить ее занять то же место, какое она занимала в политической системе до марта месяца прошлого года. И для этого не нужно церемониться с турками. Надобно насильно спасать их. Попытки, беспрестанно повторяемые и постоянно бесполезные, кончатся тем, что лишат союз всякого уважения. Порта сделается неисправимою, и, конечно, не такую соседнюю державу союзные дворы хотят завещать России, чтоб упрочить систему, на которой основано спокойствие Европы".

Александр Первый принял предложение канцлера Меттерниха о проведении в Вене конференции держав по восточному вопросу. Историк Сергей Михайлович Соловьев: " Австрия и Англия, продолжая обходить греческий вопрос, старались всеми силами заключить мир между Россией и Турцией, хотя бы однодневный: и в один день известие об этом мире отнимет руки у греков и заставит их покориться Порте. Лорд Странгфорд, английский посланник в Константинополе, прибегнул было к подкупу: английское правительство предоставило в его распоряжение на этот случай 50.000 фунтов стерлингов; но попытка не удалась. По внушениям из Вены лорд Странгфорд признал, что английские интересы не требуют при столкновении России с Турцией становиться сейчас же на сторону Турции; Меттерниху удалось убедить его, что в английских интересах играть примирительную роль, убеждать турок к уступчивости относительно России. Турки никак не могли понять того, что так хорошо понимали в Вене и Лондоне: мир с Россией убьет греческое восстание. 12-го апреля 1822 года был составлен протокол российско-австрийской конференции. Русские уполномоченные объявили, что " е. в. император удовольствуется заявлением, сделанным прямо его министерству Портой, что она признает право России на основании договоров требовать неприкосновенности греческой религии, возобновления разрушенных церквей и по отношению к восставшим грекам справедливого различения между невинными и виновными". Османская империя "очищает совершенно и немедленно княжества Молдавию и Валахию; временно поручает управление этих стран диванам под председательством греческих каймакамов, избранных Портой по правилам, установленным для назначения господарей; высылает уполномоченных для соглашения с русскими уполномоченными о мерах, которые она соединенно с Россией примет для доставления мирного и счастливого существования своим христианским областям, договорами поставленным под покровительство России и плачевными событиями увлекающимся в бездну революции". Если Стамбул не согласится исполнить этих требований, то Вена объявит ему, что "не будет помогать ни прямо, ни посредственно, и признает справедливым дело России", а император австрийский "отзовет из Константинополя своего интернунция и порвет все сношения с Портой".

Меттерних отказался подписывать этот протокол. Канцлер прислал русскому императору ноту: "Столкновение между Россией и Турцией должно решиться или путем переговоров, или оружием. В первом случае необходимо соглашение с союзниками относительно основания и способа, как начать переговоры с Портой. В плачевном случае разрыва австрийский император не поколеблется отозвать из Константинополя своего представителя и прекратить дипломатические сношения с Портой; но он убежден, что такое решение должно быть общее для всех союзников, для чего уже и сделаны надлежащие сообщения кабинетам французскому, великобританскому и прусскому". Одновременно с этим Меттерних составил меморандум, который русский посол Татищев должен был взять с собой в Петербург: "Е. в. император русский заявил неизменное решение в своих действиях по восточному вопросу - не нарушать политической системы, которая теперь служит основанием спокойствия Европы и сохранения общественного порядка. Это решение обязывает кабинеты соединить все свои силы для такого решения вопроса, которое соответствовало бы и справедливым желаниям его величества и охранило бы Европу от опасностей, какие могут произойти для нее из восточных беспорядков. Так как дело нейдет об ограничении верховной власти султана, то желания кабинетов не выйдут из круга законов и управления. Австрия наравне с другими державами не признает права вмешательства во внутренние дела государства, если перемены, в нем происходящие, не угрожают непосредственно безопасности соседних держав. Но в настоящем положении Турецкой империи существуют отношения, которые заставляют державы искать способ успокоить Турцию не посредством утишения смуты, купленного потоками крови, но посредством прочного мира, без которого нет обеспечения для существования Турецкой империи и для спокойствия Европы. Что касается княжеств, то достаточно их очищения восстановлениями прежнего порядка и сохранения прав, выговоренных трактатами".

Император Александр принял австрийский меморандум. Меттерних торжествовал, поскольку это наносило удар по так называемой " грекофильской партии" в России. Через некоторое время "царь во время частной аудиенции, данной Каподистрии, предложил ему отправиться для поправления здоровья на воды, оставшись формально при своей должности". Это было решение о фактической отставке Каподистрии. Вскоре дипломатическую службу покинули Д. Н. Блудов, граф В. Н. Панин. Граф Нессельроде, возглавивший министерство иностранных дел империи, издал новый меморандум, в котором предлагал образовать из греческих владений Турции три княжества - Восточной, Западной и Южной Греции. Для обсуждения этих предложений решено было созвать в Петербурге конференцию союзных держав.

Пушкин - Н. И. Гнедичу 29 апреля 1822 года. Из Кишинева в Петербург: ".. Ты отправишься в столицу, куда - увы! - твоему господину закрыта дорога". Арестован В. Ф. Раевский, под следствием находится генерал М. Ф. Орлов, уволен П. С. Пущин, штаб-офицеры, близкие к Орлову, переведены в разные полки. Сразу после ареста Владимира Раевского закрывается масонская ложа " Овидий". Кишинев покинул и Липранди. Позже Липранди напишет начальнику штаба 2-ой армии генералу П. Д. Киселеву: "Будучи в продолжение более трех лет гоним сильным начальником, я нынешний год ездил в Петербург, дабы узнать сам лично тому причины, но во всем получил отказ". О каком начальнике ведется речь? Исследователь Борис Никольский, специально изучавший этот период в биографии Ивана Липранди, предлагает понимать под " сильным начальником" командование 2-ой армии. В 1820-1822 годах, числясь офицером штаба 16-й дивизии, подполковник Иван Липранди создает агентурную сеть в приграничном районе, в зоне ответственности дивизии, и снабжает своего начальника М.Ф. Орлова сведениями в этом направлении. Уже в те годы он, как офицер штаба, выполнял ряд следственных дел в полках дивизии. Так, в декабре 1821 года, во время своей совместной поездки с Пушкиным в Измаил и Аккерман, Иван Липранди производил расследования в 31-м и 32-м Егерских полках, а затем вел расследование и в Охотском полку. Все эти поручения исходили непосредственно от командира дивизии, генерал-майора, графа Михаила Орлова. В это время кишиневская квартира Ивана Липранди становится местом вечеринок, где собираются майор Раевский, капитан Охотников, прапорщики Горчаков и Вельтман, Пушкин. Криминального в этом ничего не было, но информация о том, что Иван Липранди - сторонник политики демократических, гуманных преобразований в армии, доходила до командира корпуса, генерала Сабанеева.

Но был ли Липранди членом тайного общества? На сей счет существует несколько противоречивых сведений. Одно из них - показания, представленные в ходе следствия по делу о декабристах полковником Н.И. Комаровым. Перечислив членов "Союза", Комаров прибавил к списку всех тех, о деятельности которых он только слышал - "полковник Липранди, отставной, квартирмейстерской части, жил в Кишиневе". Тем не менее, по оговору Комарова Иван Липранди был арестован, но скоро выпущен, так как "все главнейшие члены Южного и Северного обществ утвердительно отвечали, что Липранди не принадлежал к обществу. Сергей Волконский: "Липранди состоял при второй армии и, по неприятностям с высшим начальством по роду его службы, перешел в один из егерских полков 16-й дивизии и был - в уважение его передовых мыслей и убеждений - принят в члены открывшегося в этой дивизии отдела тайного общества, известного под названием "Зеленой книги". Выказывая себя верным своим убеждениям к прогрессу и званию члена тайного общества, был коренным другом Владимира Федосеевича Раевского". Из показаний Пестеля: "Я совсем не знаком с подполковником Липранди и никогда ни от кого не слыхал о принятии его в общество. Если же он действительно к обществу принадлежит, то догадываюсь, что мог он быть принять в первый "Союз благоденствия" майором Раевским или капитаном Охотниковым, ибо они все трое служили в 16-й пехотной дивизии, когда оною командовал генерал Орлов; долгом, однако же, считаю при сем доложить, что сие есть одна только догадка, ибо, как уже имел честь объяснить, никогда не слыхал ни от кого о принадлежности Липранди к тайному обществу". Арестованный В. Раевский в своих первых показаниях категорически отрицал свою принадлежность к Южному обществу, но признавал участие в "Союзе благоденствия". Эти факты запутали многих историков.

Достоверно известно следующее: у В. Раевского в момент обыска была найдена "Зеленая книга", или "статут общества "Союза благоденствия". "На основании этого свидетельства, - пишет М. В. Нечкина, - наиболее простым представляется умозаключение, что кишиневская организация и после 1821 года действовала на основании старого статута "Союза благоденствия" - "Зеленой книги". Она прямым образом упомянута Вл. Раевским как документ программного значения". Но ведь "Союз благоденствия" считался распущенным в начале 1821 года. Историк Л. Н. Оганян, отмечая, что кишиневская управа не принадлежала Южному обществу, возглавляемому Пестелем, предлагает именовать ее "Обществом белой книги" (основываясь на существовании "Белой книги" - сборника приказов и сочинений М. Ф. Орлова). Это наводит на мысль, что в Кишиневе существовала автономная, параллельно с Южным обществом, не подчиняющаяся Павлу Пестелю тайная организация. Эти соображения представляются важными и для истории декабризма вообще, и для оценки бессарабской миссии Пушкина. Если принять эту версию за основу, то события, связанные с арестом Раевского, выстраиваются в логическую схему.

Историк И.П.Садиков: "Пушкин "прибежал" к Раевскому вечером ("в 9 часов пополудни") 5 февраля 1822 года немедленно после отъезда Сабанеева от Инзова, и говорил Раевскому впопыхах, в большой тревоге - "весьма торопливо и изменившимся голосом" о грозящем аресте. Действительно, времени, очевидно, терять было нельзя - и вместо того оба они отправились к Липранди-2-ому, причем Раевский запретил Пушкину говорить о своем "деле". Раевский знал, что И. П. Липранди 1-й уже уехал из Кишинева в длительный отпуск еще накануне, 4-го февраля. Идя в квартиру Липранди, Раевский рассчитывал застать его там, чтобы как от лица близкого к Сабанееву, получить наиболее точную и ясную информацию. Но он его не застал. П. П. Липранди сам явился к Раевскому через несколько часов, но уже в виде официального лица, командированного Сабанеевым, сопровождаемый адъютантом Я. Н. Радичем (впоследствии кишиневского полицеймейстера), который и должен был произвести процедуру обыска. Через несколько лет, 16 февраля 1827 года, отвечая в качестве подсудимого перед комиссией военного суда при войсках Литовского корпуса, в крепости Замостье, Раевский на вопрос членов комиссии: "Какие именно бумаги находились у Охотникова?" отвечал, что если бы эти бумаги "заключали что либо... вредное, то он имел 24 часа, дабы их вынуть". Таким образом, мы видим, что Липранди- 2- ой осуществлял операцию "прикрытия" организации В.Ф. Раевского.

Кто же тогда наносил удар по этой организации? Историк О.И. Киянская считает, что подобную комбинацию мог провести только Павел Пестель, к тому времени командир Вятского полка, который по-своему осуществлял "кадровую зачистку" офицерского корпуса 2-ой армии. В исследуемый нами период на всю армию было 24 генерала. Наиболее влиятельными считались: начальник штаба армии генерал-майор Киселев Павел Дмитриевич, командир 16-й дивизии генерал-майор Орлов Михаил Федорович и командир бригады 19-й пехотной дивизии генерал-майор князь Волконского Сергея Григорьевича. Но Киселев и Орлов были переведены в гвардию из Коллегии иностранных дел. Более того, в лице генерал-адъютанта Алексея Орлова, "все представления Киселева получали ход... в столице". Киселев поддерживал прямые контакты с генерал-адъютантом Закревским - дежурным генералом Главного штаба, был в отличных отношениях с князем А.С. Меншиковым, заведующим канцелярией начальника Главного штаба князем П.Н. Волконским. Но как объяснить внеслужебные контакты Киселева с Пестелем? Отношения с Пестелем выглядели вызывающе, пишет Борис Никольский, при том, что многие источники, включая Петербург, неоднократно предостерегали Киселева, указывая на крайне подозрительный образ мыслей "мятежного полковника". Но Киселев писал, что "из всего здешнего синклита он один (то есть Пестель - С.Т.), могущий с пользой употреблен". Поэтому остается предположить, что Павел Киселев вместе с Павлом Пестелем вели в армии свою "игру".

Эти события застали И.П. Липранди в Петербурге. В крайне удрученном состоянии он возвращался в Бессарабию, к месту своей новой службы, в 33-й Егерский полк. Однако сначала он направился в Одессу, чтобы провести встречу с командующим 7-м корпусом генералом Рудзевичем, против которого активно интриговали Павел Пестель и начальник штаба армии Киселев, чтобы избежать возможных в их стороны дальнейших преследований. По- видимому, эта попытка оказалась безрезультатной. И. П. Липранди стал спешить к брату в Тирасполь - узнать от него необходимые сведения обо всем происшедшем, а заодно и постараться увидеть находившегося под арестом Раевского. Из "Воспоминаний" И.П. Липранди: "Около половины 1822 года, возвращаясь из Одессы, я остановился ночевать в Тирасполе у брата, тогда адъютанта при Сабанееве. Раевский был арестован в Кишиневе 5 февраля (на другой день после моего выезда в Херсон, Киев, Петербург, Москву) и отвезен в Тираспольскую крепость. Мне хотелось с ним видеться, тем более что он и сам просил брата моего, что когда я буду проезжать, то чтобы как-нибудь доставить ему эту возможность. Брат советовал просить мне позволения у самого Сабанеева, который близко знал меня со шведской войны, и отказа, может быть, и не было бы; но я, знавши, как Раевский дерзко отделал в лицо Сабанеева, на одном из допросов в следственной комиссии, не хотел отнестись лично, прежде нежели не попытаю сделать это через коменданта полковника Сергиоти, с которым я был хорошо знаком, а потому тотчас отправился в крепость. Раевский был уже переведен из каземата на гауптвахту, в особенную комнату, со строгим повелением никого к нему не допускать. Тайно сделать этого было нельзя, и комендант предложил мне, что, так как разрешалось отпускать Раевского с унтер-офицером гулять по гласису (крепость весьма тесная), то чтобы я сказал, в котором часу завтра поеду, то он через час, когда будет заря, передаст Раевскому, и он выйдет на то место, где дорога идет около самого гласиса. Я назвал час и на другой день застал Раевского с унтер-офицером, ему преданным, сидящим в назначенном месте. Я вышел из экипажа и провел с ним полчаса, опасаясь оставаться долее. Он дал мне пиесу в стихах, довольно длинную, под заглавием "Певец в темнице", и поручил сказать Пушкину, что он пишет ему длинное послание, которое впоследствии я и передал Пушкину, когда он был уже в Одессе. Дня через два по моем возвращении в Кишинев Александр Сергеевич зашел ко мне вечером и очень много расспрашивал о Раевском, с видимым участием".

Неизвестно, как провел свои первые дни И. П. Липранди в 33-м Егерском полку, но вскоре он стал проситься в отставку. "Всё это, - пишет Вигель, - показывает, что начальство смотрело на него не с выгодной стороны". Кому-то в Санкт-Петербурге стало казаться, что после "кишиневского разгрома" во 2-ой армии устранены все "офицеры - заговорщики". Это - было далеко не так, поскольку, как выяснили историки, истинные заговорщики тогда оставались на свободе и при своих должностях.