Завод и Лодка. История о Родине, которая вернула достоинство

Ничего особенного в этой истории нет. Малозначительный эпизод из жизни окраин империи, которая приказывает долго жить и исчезает со сцены на глазах своих изумлённых граждан.

Граждане живут на изумлённых бобах, верят — не верят, а потом поневоле начинают спасать себя как умеют. Ничто не ново под луной.

По мере того, как история обрастала подробностями, моё удивление иссякало. И сейчас я чувствую себя на бобах. Что такого особенного удалось рассказать? Слишком простой сюжет. Всё было плохо, а потом стало хорошо. Конец истории.

Но вот странная вещь. Если некое дело, большое или маленькое, стремится затушеваться, не отсвечивать и значить как можно меньше, значит, оно или лживое насквозь, или насквозь настоящее.

Сейчас будет история про любовь промышленных масштабов. Для меня же в итоге она важна одной-единственной деталью.

I.

Он — вологодский, она — мурманская (ударение на первую А). Он огромный, могучий, тяжёлый на подъём. Она ему под стать — дама корпулентная, силищи в ней, прямо скажем, с избытком.

Но и красотой не обижена. Когда она выходила на простор, сердца мужчин бились чаще, восхищённых глаз оторвать не могли. Так рассказывали те, кто заслужил честь ее увидеть. Я, кстати, пока не заслужил. И верю на слово.

Он старше, она моложе. Но возраст в этой истории значения не имеет.

Он тяжелый на подъём, зато очень основательный и непоколебимый. Она же, наоборот, вполоборота могла завестись, подняться и исчезнуть в глубине океанов на полгода. Наш, вологодский, и представлять себе боялся, где её носит. Он же всю жизнь лицезрел только речку Шексну, Ягорбу и полдюжины окрестных безымянных ручьев, а она могла позволить себе бороздить весь Атлантический океан — от Гренландии до Огненной земли.

Что точно их объединяло — они были слеплены из одного теста. Буквально. И это обстоятельство их необыкновенно сближало и роднило. И в какой-то момент сделало встречу неотвратимой.

Подобное к подобному? Нет. Если бы они жили в какой-нибудь рациональной вселенной, они бы никогда не встретились и не полюбили друг друга. Но они родились и выросли в стране, где явь и сон, быль и небыль настолько хитросплетены, что отличить одно от другого почти невозможно.

Сюжеты для сказок рождаются только там, где с одинаковой силой бьют ключи с живой и мёртвой водой.

Хватит уже туманности наводить. Выводим героев на сцену. Он — Завод. Она — Подводная Лодка. Да будут двое одна плоть. И одно имя. Завод — «Северсталь» и подводная лодка — «Северсталь».

Но сначала было не так. Звалась она проще — ТК-20. Описывать в подробностях технические характеристики стратегического подводного корабля в наши планы не входит.

Об исключительности Лодки достаточно двух сообщений. Первое — подобных ей в Союзе было создано всего шесть. Второе — мощности боезаряда на борту было достаточно, чтобы, не приведи господь, на половине земного шара устроить долгую ядерную зиму.

Но зима пришла с другой стороны. В каком-то смысле ядерным тайфуном стал развал страны в 1991 году. По крайней мере ввиду катастрофических последствий для отечественной промышленности, армии и флота.

Самые сильные оказались самыми беззащитными. Люди уходили, заводы закрывались, а лодки переставали выходить в море. Человек способен адаптироваться ко всему, адмирал может стать таксистом, а сталевар — контрбандистом. А вот лодка не способна стать подводной гостиницей или курортом. Точно так же металлургический комбинат не способен переквалифицироваться в управдомы или пивной завод.

И когда лодка не выходит в море на боевое задание, она, как бы глупо это ни звучало по отношению к многотонному и сверхтехнологичному чудищу, чахнет. А когда завод перестаёт лить чугун, он превращается в холодного каменного идола. И оба годны только как иллюстрация к книжке о промышленном дизайне.

Долго ли коротко, но жизнь и Завода, и Лодки после 1992 года, пока они друг друга не знали и жили по одиночке, сходила на нет. То ли жив, то ли мёртв — характерное состояние русского национального пространства.

II.

Лирическое отступление.

Однажды мне своими глазами довелось увидеть, что такое разруха военно-морского хозяйства. Будучи репортёром одной ветреной столичной газеты, я отправился в боевой поход на пограничном катере — понятное дело, для освещения героических будней защитников северных морских границ Отечества.

Было это в году 99-м. С советских времён отряд пограничных сторожевых кораблей Арктического управления погранслужбы располагался в посёлке Кувшинская Салма, на самом выходе из Кольского залива в Баренцево море. Там мы сели на корабль и вышли на боевое дежурство.

Десять дней нас болтало по свинцовым волнам Баренца. Зорко следила за морским горизонтом команда катера З. Однажды ненастной ночью при четырёхбалльном волнении мы преследовали корабль, шедший без опознавательных сигналов и не реагировавший на приказы остановиться для проверки трюмов.

Потом, всё же догнав «беглеца», мы шли к нему на шлюпке сквозь шторм, поднимались по обледеневшему штормтрапу, а сверху на нас глазели свирепые рожи пиратов в спутанных бородах с желтыми сосульками. Одним словом, для меня это было потрясающее приключение по мотивам Стивенсона/Станюковича.

И только спустя много лет я узнал подоплёку этого геройского морского похода. Чтобы встретить столичного журналиста и не ударить в грязь лицом, со всех катеров пограничного отряда было слито топливо в один — наш «Заполярье», еще державшийся на плаву. Команду собирали по сусекам.

Десять дней похода по Баренцу мы вообще никуда не ходили, а толкались вокруг ближайшего к материку острова Кильдин, потому что на другие задачи топлива не хватило бы. Но я этого понять не мог. И все десять дней восторгался мхами и гранитом одного и того же берега.

Пираты были обыкновенными рыбаками, никакой погони не было. Они подарили нам ящик свежемороженной трески. И за все десять дней похода это был единственный раз, когда мы, вся команда, включая командира корабля, ели свежую рыбу, а не консервы.

Потом я видел саму Кувшинскую Салму, где в подъездах домов не было дверей, а зайти внутрь можно было, только крепко держась за трос, чтобы тебя ветром не сдуло. Потом я видел прибывшего адмирала, нового командующего флотилией. В адмиральском номере гостиницы из меблировки имелась только кровать и один стул. И я лично кормил командующего синими от переморозки «ножками Буша», потому что больше ничего не было.

Весь этот спектакль был организован с единственной целью — показать невысокого полёта московской газетной птице, что флот ещё жив. И когда я представляю, какие силы и средства были потрачены на удовлетворение моего полудетского любопытства, мне становится не по себе. Склоняю голову.

Было в этом что-то о безысходности, но и о чести, которую не уронили.

Конец лирического отступления.

III.

Когда капитан первого ранга Рубэн Бениаминович Караханов рассказывает мне о жизни посёлка Западная Лица в середине 90-х годов прошлого века, где в одной из бухт стояла ТК-20 и жили её офицеры, я примерно понимаю, о какой жизни в тотальным безденежье и вакууме идёт речь.

Морской офицер сдержан в выражениях, я же представляю всё в красках. Его голос — голос Лодки. Самое тяжёлое для морского человека — это даже не задержки зарплаты по полгода и пачка макарон на три дня, а невозможность выйти в море.

Лодка не умеет жаловаться, её никто этому не учил. Она стояла молча, на приколе, словно ценный энтомологический экспонат. И каждый матрос мог почувствовать себя таким намертво проколотым ценным экспонатом.

Поэтому, когда первый заместитель директора ЧМК по социальным вопросам Георгий Егорович Шевцов рассказывает мне о жизни череповецкого Завода, металлургов/сталеваров/инженеров/горновых в то же самое время, я примерно представляю, о какой беспросветно болотной жизни идёт речь.

И вот здесь придётся понять одну очень тонкую и неочевидную вещь. Родина, которой ты служил в морях, океанах, у доменных печей с риском для здоровья и жизни, больше не в состоянии тебя прокормить. Не в состоянии обеспечить тебе нормальную человеческую жизнь.

Что ж, бывает. Но это не значит, что ты больше не служишь и не льёшь чугун. И это не значит, что Родина больше не нуждается в твоём самоотверженном труде. И не значит, что Лодку и Завод следует пустить на металлолом.

Самым неочевидным и сумасбродным во всём бардаке 90-х было решить остаться верным. Никто этой верности не ждал, никому она была не нужна, никто на неё не рассчитывал. И тогда случилось то, чего в рациональных вселенных не случается, а у нас — пожалуйста.

Даже слов для определения в языке мореходов и сталеваров не существует. А у нашего брата это звучит следующим образом: прилетела жар-птица и зажгла небосвод.

Командующий Северным флотом Вячеслав Алексеевич Попов отчего-то неровно дышал к Вологодской губернии. Именно ей в лице губернатора он предложил взять шефство над одним из кораблей Северного флота.

В середине марта 2000 года, перед Днём подводника, в Мурманск приехала небольшая делегация с завода «Северсталь». На самом деле это было классическое сватовство, в котором жених с невестой друг о друге почти ничего не знают и их судьбу вслепую решают родители.

В нашем случае — руководители. Вячеслав Попов предложил Алексею Мордашову на выбор три подшефных корабля: крейсер «Пётр Великий», подводную лодку 667 БДРМ и в самом конце ТК-20.

О подробностях выбора невесты рассказывает Караханов.

— Я стоял оперативным дежурным флотилии, когда мне позвонили и сообщили о приезде гостей. Я набрал ТК-20 и попросил вызвать командира корабля Сашу Богачёва. Он поднял трубку недовольный, оторвали от важного дела — оставалось три дня до выхода лодки в море, он менял аккумуляторную батарею — очень сложный и трудоёмкий процесс.

Я ему: «Саня, готовься, к тебе едет металлургический олигарх с командованием флота». А он мне: «Какой на хрен олигарх, нет времени, мне батареи менять надо!»

Понятное дело, не отвертишься. Он вызвал боцмана Жданова, дал ему денег и велел смотаться в городок — чтобы стол накрыть и гостей встречать. Боцман Жданов всё купил, привез, накрыл. А мне звонят из штаба и говорят: делегация поехала в Гаджиево и к нам не успеют. То есть отбой.

Я звоню на лодку, сообщаю известие. Оттуда — …! А что ещё скажешь? Однако не пропадать же добру. В конце рабочего дня ребята сели и отлично поужинали.

И тут мне опять звонят и говорят: так и так, делегация летит на вертолёте к нам. Я звоню на лодку, чтобы обрадовать Саню. Оттуда: как же я тебя уважаю, мой дорогой друг… Примерно в таком духе, но солёнее и крепче…

Безотказный боцман Жданов снова слетает в городок и снова привезёт то, чем не стыдно было бы угостить олигарха. И приедут сваты. Мордашов посмотрит в глаза Богачёву. Они сядут за стол с весьма нехитрой боцманской закуской и будут разговоры разговаривать, приглядываясь друг к другу.

Первой легендой, которая родится за столом в кают-компании ТК-20 и в которую долго никто не сможет поверить на Заводе, будет, конечно, не свистопляска с закуской боцмана Жданова, а то, что капитан субмарины предложат олигарху выпить морского «шила» — спирта с яблочным соком. И Мордашов выпьет.

IV.

Что-то было в капитане Богачёве особенное. Набравшись наглости, не видев его никогда, а только наслушавшись про глаза и харизму, я предположу что. Ничего героического, брутального, романтического, но ему отчего-то остро хотелось доверять.

Бывают люди, именно среди армейских/флотских, которые, даже когда ошибаются, остаются правыми. То есть правильно всё делают в сложных ситуациях, себя не щадят, тебя защищая. Ещё было в нём что-то вечно скромное.

Никогда он не старался казаться лучше чем есть, и люди чувствовали это. Говорят, что в заокеанских Америках людей, подобных Богачёву, капитанов стратегических подводных кораблей президент страны знает лично.

Нашего капитана знали: немножко Западной Лицы, чуть-чуть Череповца и родной Подольск. Как говорил мой знакомый, полковник-пограничник: «Со мной не пропадёшь, но и горя хлебнешь». Те, кто хлебнул горя с капитаном Богачёвым, точно не пропали в этой жизни. Но вписали свои имена в очень славную историю.

Вернее, как минимум в две истории.

Номер 1 — никто в мире не произвёл пусков баллистических ракет больше, чем Александр Богачёв. После подписания договора о сокращении стратегических вооружений ребром стоял вопрос, каким образом их утилизировать. Решение приняли нестандартное: уничтожить самоподрывом в воздухе во время отстрела.

Дважды, весной и осенью, ТК-20 выходила в море на боевое дежурство и отстреливала полный боекомплект — два раза по 20 ракет системы «Тайфун», без единой осечки, что и специалистам казалось немыслимым.

Две ядерные зимы, которые не случились.

А история номер 2 — о том, как Богачёв Северный Полюс покорял. Всплыл на Северном Полюсе, в 1995-м году, продавив рубкой подводной лодки трёхметровый лёд. Весь мир вздрогнул — русские еще что-то могут. Документальный фильм «Русская акула» — об этом.

Его дважды представляли к званию Героя России. Он им безусловно был. Но формально так им и не стал. Умер от рака в 59 лет.

Короче, тогда, в марте 2000 года, Завод посмотрел глазами Мордашова Алексея на Лодку в глазах Богачёва Александра, что-то понял для себя важное — и влюбился с первого взгляда. А Лодке Завод, конечно, пришёлся по нраву. В каком-то смысле она была сотворена из его «ребра»: череповецкая сталь присутствует в теле ТК-20.

V.

А теперь рассказывает Георгий Егорович Шевцов. Больше, чем директор социально-бытового комплекса, никто не знает про связь Завода и Лодки.

— Мы увидели, что зарплаты они не получают, а когда получали, это было 12 тысяч рублей — зарплата командира. Семьи жили впроголодь, офицеры тайком подрабатывали таксистами.

В первую очередь мы начали возить им продовольствие — отдельными машинами и целыми караванами. Хотя самим есть было нечего.

Ключевой момент: Завод только-только начинал выбираться из кризиса. «Самим есть было нечего» — не фигура речи и не красное словцо, а реальность, в которой Завод жил несколько лет, перестраиваясь на рельсы новой жизни.

Каждый божий день перед Шевцовым стоял вопрос, как накормить 50 тысяч работников Завода, а тут, чтобы жизнь мёдом не казалась, на тебя сваливается подводная лодка Северного флота — с экипажем и семьями.

Я себя спрашиваю: зачем Завод пошёл на такое? Только ли из тщеславия, блажи, престижа, что стратегический подводный корабль с невероятными ТТХ будет носить имя завода?

Блажь — хорошее русское качество, из неё разное способно вырасти, не угадаешь. Я уверен, что, кроме прочего, неуловимого, есть и более земное объяснение. Те, кто принимал решение, должны были почувствовать корабль своим. То есть почувствовать и согласиться, что лодка — это моё, и люди на ней — мои, и семьи людей — мои.

А вместе мы, как ни странно, и есть то, что зовётся Родиной.

— Конвои на Северный флот из Череповца ходили, как сейчас они ходят в Донбасс: мясо, овощи, консервы, крупы, одежда. Когда мы зашли на подводную лодку, команда была одета кто во что горазд — как партизаны в брянском лесу. Всему экипажу — 168 человек — пошили единую форму, купили робы и зимние куртки, — рассказывал Георгий Шевцов.

Завод подарил Лодке автобус. Обыкновенный ПАЗик, чтобы возить команду из городка к пирсу. До этого, оказывается, все добирались 14 километров как придётся, а после 90-дневного похода, на ослабевших как у космонавтов ногах, это вообще превращалось в подвиг.

Завод отремонтировал казармы матросов — они стали похожи на человеческое жильё, а не на берлогу пиратов. И сделали это так, что офицеры с других лодок приходили к матросам Лодки в гости «телевизор посмотреть». Завод модернизировал всю связь в 18-й дивизии. Командиру корабля подарили УАЗ, и теперь он, а с ним два старпома и зам по воспитательной работе, первыми приезжали к лодке.

Завод начал принимать в своих здравницах детей моряков, причём на всё лето.

Привели в порядок саму Лодку — что изнутри, что снаружи. В итоге лодка капитана Богачёва была признана лучшей по ядерной безопасности в системе всего Военно-морского флота РФ.

Делегации с Завода на Лодку и с Лодки на Завод стали ездить на все возможные праздники, дни металлурга и подводника превратились в общие. И те, и другие возили детские и взрослые коллективы культуры, устраивали фестивали, конкурсы, смотры, снимали фильмы, писали песни.

Даже цирк череповецкий приезжал на гастроли в Западную Лицу.

А потом однажды капитан Богачёв попросил, чтобы приехали в следующий раз не начальники, а обыкновенные металлурги. И приёмом их тоже занимались не флотские чины, а сам экипаж лодки.

Очень быстро всё это вышло на другой уровень — децентрализованный, человеческий. Люди из разных цехов комбината ездили на флот, сами по себе, по личному почину, в гости к Лодке, знакомились, что-то везли на своих машинах вплоть до краски, досок, кафеля, что-то ремонтировали, что-то восстанавливали, что-то строили новое — баню, например, для экипажа лодки. А потом отдыхали вместе, ездили на озера, на рыбалку и охоту.

Ловили для них экзотических крабов — командующий сам давал для этого дела свой катер. Варили уху из сёмги. И так становились близкими — семейно, кровно. Детей крестили, дочерей замуж выдавали.

Завод добился того, чтобы череповецкие парни проходили воинскую службу на «своей» Лодке. Конкурс, надо признать, был сумасшедший. Более 100 человек просились, проходили отбор, а брать разрешалось не более 5. И самое поразительное, что и после гибели подлодки «Курск» меньше желающих не стало.

А те, кто служил на лодке, даже не из череповецких, выходя в отставку, приезжали устраиваться на работу на Завод и имели преференции перед остальными прочими. Северная сталь стала именем нарицательным.

И жизнь, надо признать, выровнялась. Из неё ушло чувство ущемлённости. А вернулось достоинство.

VI.

Про заявленную в начале единственно важную деталь.

В августе 2000 года, когда погиб «Курск», я оказался в Кисловодске — в храме во время чтения заупокойной литии по погибшим морякам. Рядом стоял мужичок в выцветшей зеленой гимнастёрке без всяких знаков различия.

Старенький, лысенький, безвидный. Мне показалось, что он здесь случайно, словно ветром занесло. Но фуражку, тоже зелёную, выцветшую, без кокарды, он держал фильдеперсово — на вытянутом локте, с подчёркнутой торжественностью.

Внешне это выглядело комично. А внутренне — грустно.

Где Кисловодск и где Баренцево море? Но именно в этот момент, рядом с таким «воякой», рождалось чувство Родины. Общее, необъяснимое, жгучее, одно на двоих и на всех.

Чувство, которое без слов требовало не оставить, не бросить, а согреть собой. И зелёной выцветшей гимнастёркой.