Как Запад отнял у остального мира его историю. И его будущее

***

Тамим Ансари. Разрушенная судьба: история мира глазами мусульман. М: Эксмо, 2021

Капитализм создаёт иллюзию, будто весь мир стал однообразным. Корпоративный менеджер или спортсмен, постоянно летающие в командировки, легко могут забыть, в какой именно стране находятся: везде их ждут «европейского класса» самолёты, аэропорты, гостиницы, бизнес-центры, стадионы, люди в костюмах, говорящие по-английски, смешные ролики в соцсетях… Гуманистический мыслитель скажет, что люди – везде люди, все они хотят счастливого благополучия, и очевидный ориентир для них – западный, он же «первый», он же «цивилизованный» мир. Разве все религии не «говорят об одном и том же»? Разве история народов в ключевых моментах не схожа?

Конечно, культурные различия остаются, но сводятся к противостоянию прошлого и будущего: африканский крестьянин или мусульманский фундаменталист не поймут представителя европейского среднего класса, но лишь потому, что они «отстали в развитии». В принципе, немцы тоже когда-то были крестьянами, а христианство противилось индивидуализму или рациональному мышлению. Национальный колорит, отсылающий к старине, красив, увлекателен, коммерчески успешен, иногда даже полезен: так японцы модифицировали «научное управление» Тейлора, сделав его ещё более «капиталистическим».

Люди чувствуют что-то неправильное в излишне универсалистских идеях, справедливо воспринимают их как доминирование одной частной точки зрения над другими. Однако опасно впадать в другую крайность – веру в предопределённый абсолютно уникальный «национальный дух» (будто граждане XIV и XXI веков принципиально друг от друга не отличаются) или радикальную интерсекциональность (каждая подгруппа не может быть понята другими группами). Человек не развивается в изоляции, его мировоззрение меняется и воспринимает чужие точки зрения. Он мыслит типично, но в то же время уникально. Психология малых групп научилась работать с разнообразием установок, сохраняя баланс между общими целями и личной напряжённостью, достигая здоровой динамики вместо застоя деспотии или разобщения. Можно ли решить схожую проблему для целых обществ, в том числе для мировой политики?

Афганский историк и публицист Тамим Ансари движется в этом направлении, описывая историю исламского мира в книге «Разрушенная судьба: история мира глазами мусульман». Легко забыть, что доминирование европейцев (в широком смысле) – дело лишь нескольких последних столетий, а до этого цивилизованным миром являлись восточные державы. Собственно, «Западом» для значительной части человечества долгое время была Османская империя.

Для Востока был характерен и собственный «европоцентризм»: европейцы воспринимались как варвары, глупые инструменты в действительно важных внутренних конфликтах, не представлявшие особого интереса. Крестовые походы культурно обогатили Запад, но не вызвали любопытства в исламском мире (другое дело – катастрофическое нашествие моголов, впоследствии, впрочем, ассимилированных). Даже европейские морские торговцы не могли предложить большего, чем (по иронии) американское золото, и меркли перед богатством восточных сухопутных торговых путей.

Исторический урок состоит в том, что мусульмане оказались слепы к реальному возвышению Запада и в итоге обнаружили себя в рядах «третьего мира». Впрочем, в духе Пола Кеннеди, решающим оказалось не какое-то военное поражение, а внутренние проблемы исламских империй – на которых умело играли европейцы. Хотя мусульманские учёные гораздо раньше подошли к научным открытиям, нужным для индустриализации, само богатство восточных держав и наличие избыточной рабочей силы делало автоматизацию ненужной, да и религиозные ограничения налагались скорее общиной, чем каким-то чётким институтом (вроде коррумпированной Церкви). К тому же в Европе частные капиталисты не несли ответственности за безработицу и другие негативные последствия индустриализации; в исламском мире же модернизацию могло начать только государство, и бюрократы не хотели создавать себе лишних проблем (интересно, что подобный парадокс Франк Трентманн отмечал в ГДР – гнев работников и потребителей не распылялся на неопределённый круг капиталистов, а концентрировался вокруг центральной власти).

Изобретатели развлекали ширящийся и богатевший высший класс; экономический рост усугублял неравенство. Хитрое устройство империй, особенно Османской, балансирующее светские и религиозные власти, массовые суфийские ордена и гильдии, старую аристократию и янычар/мамлюков – бюрократизировалось, становилось мёртвой вертикальной структурой. Общая динамика обеспечивалась экспансией, которая по определению не могла быть бесконечной. Так, сокращение притока рабов (из которых отбирали чиновников-янычар) позволило устояться наследным династиям и кумовству.

Ансари указывает, что вливание иностранного золота усилило дисбаланс: восточным элитам оказалось выгоднее продавать сырьё и земельные участки, присваивая прибыль, чем развивать собственное производство. Доходы шли на роскошь, преимущественно заграничную. Нарастала инфляция, ударившая по фиксированным зарплатам чиновников, что толкнуло их на коррупцию. Закрытость элиты сказывалась на её качестве: например, наследник османского престола до 12 лет воспитывался в гареме, в атмосфере интриг и без нормальной социализации, что сильно ударило по качеству управления. Неудивительно, что даже высшее руководство думало в первую очередь о личной выгоде. Одновременно росла паранойя по поводу пятой колонны и пособников Запада (с точки зрения элиты – стран, конкурирующих с покровителями их клана), вылившаяся, в частности, в геноцид армян (столетиями живших на территории Османской империи, хотя и притесняемых по аналогии с евреями в Европе).

К моменту, когда в исламском мире оформились массовые протестные движения и что-то вроде Реформации, европейцы уже крепко держали в руках местные элиты. Сторонникам светской модернизации приходилось как-то сочетать антиколониализм с идеей догнать Запад. К тому же ислам никогда не был просто религиозной доктриной – он был социальным проектом, принципом устройства общества. Сила и сплочённость общины, важная для народа, плохо вязались с индивидуализмом. С одной стороны, это породило интересные идеологические сочетания, осмысление собственной специфики и альтернативных путей капиталистического развития. С другой – повышало требования к модернистам, делало их уязвимыми. Описания Ансари борьбы прогрессивных сил за конституцию, демократию и индустриализацию напоминают российскую историю до Первой мировой: парламенты, разгоняемые царём; тупик буружазии, взявшей в руки власть после февраля, но не способной справиться с иностранным влиянием.

Однако модернизаторы вынуждены были бороться также с популярными в низах радикальными (вроде коммунистов) и фундаменталистскими движениями (исламисты), причём последних активно спонсировали и поддерживали европейцы. Национализм сталкивался с проблемой искусственных границ, проведённых колониальными державами. Наконец, в отличие от того же Китая, Запад интересовала не столько рабочая сила (то есть промышленность) исламского мира, сколько сырьё – нефть. Попытки модернистов пересмотреть грабительские нефтяные соглашения или, тем более, провести национализацию приводили даже к прямым убийствам мусульманских лидеров иностранными спецслужбами. Свою роль сыграли и совсем уникальные политические события, вроде появления Израиля – нападение в 1967 году на Египет, Сирию, Иорданию и захват Палестины поразило в первую очередь кое-как державшиеся светские режимы, обеспечив общий поворот региона «вправо» и доминирование поддерживаемой американцами Саудовской Аравии, центра фундаментализма.

В этом контексте нельзя не удивиться успеху большевиков, выдвинувших радикальный и при том прогрессивный проект, нашедший широкую низовую поддержку и позволивший увести Россию, да и весь СССР, с «османского» пути. Хотя русских коммунистов можно упрекнуть в авторитарности, выстроенная ими система оказалась и более крепка, и более меритократична (всё-таки партийные механизмы, как доказывал Морис Дюверже, обеспечивали мобильность для низов). Мусульманский мир в лице ОАПЕК смог как-то ударить по Западу лишь с помощью нефтяного эмбарго в 1973 году (хотя последствия для капитализма и оказались драматичными), но к тому моменту арабские страны вели уже слишком консервативную и элитаристскую внутреннюю политику. Даже более умеренные, чем коммунизм, идеи «исламского социализма» ушли в прошлое. На плаву остались только такие условные «модернисты», как Саддам Хусейн.

Было бы грубым упрощением сказать, что исламисты были сконструированы и продвинуты Западом. Ансари описывает многовековую традицию современных фундаменталистских движений. Главное же, что их приняли возмущённые общественные низы: никакая борьба, ни местных, ни иностранных властей, не смогла выкорчевать ультраправый радикализм. Террористы, потеряв своих лидеров, уходили в подполье, создавали «мирные» общественные движения, организации взаимопомощи, культурные клубы и т.д. — чтобы набрать сторонников и вооружиться снова. Правильнее сказать, что Запад своей циничной политикой подавил прогрессивные силы и загнал исламский мир в условия, благоприятные для фундаментализма.

При этом попытки «исправить» ситуацию (если хоть отчасти доверять благой риторике) её лишь ухудшали. Свержение и вправду коррумпированных диктаторов окончательно зачищало поле для прихода к власти исламистов. Насаждение демократических механизмов встречало искреннее непонимание: Ансари вспоминает, что даже в нескольких километрах от столиц начинается (покалеченная) общинная реальность, в которой жители следуют за местным «авторитетом», а не какими-то профессиональными политиками с их программами. Правда, ту же проблему Лесли Холмс фиксирует и в неисламском третьем мире – автор, вероятно, несколько переоценивает самобытность исламской общинности.

Ансари уходит от прямого ответа, что делать. Из изложенного в книге можно сделать вывод, что проблема заключается не столько в неприменимости западного опыта, каком-то фундаментальном непринятии рынка, индивидуализма или демократии (и Европа, и Азия знали авторитарное развитие), сколько в реальности западного империализма. Автор утверждает, что самые прогрессивные идеи по поводу ислама за последние 10-20 лет родились в закрытом Иране – пусть и подверглись там преследованиям. Хотя экономические связи с развитыми странами сулят большие возможности, возможно, для отстающих государств требуется пусть не изоляция, но значительное обособление от Запада.

Понятно, что за это придётся дорого заплатить в краткосрочном периоде, и власти не обойтись без смелого проекта преобразований и искренней поддержки народа. Ансари упоминает несколько примеров из исламского мира середины ХХ века, но везде реформаторы переборщили с «авторитарной» компонентой, действовали скорее авантюристически, чем руководствуясь ясным планом, и в итоге опрокидывались в банальную деспотию и передел собственности, с разбогатевшей элитой и понёсшим все возможные издержки народом. По сравнению с ними большевики, хоть и ушли в «авторитарную модернизацию», изначально обладали гораздо большим демократическим и социальным зарядом. Мировая гегемония преходяща, история человечества и отдельных регионов всё ещё продолжается, и подобные нюансы революционного опыта ещё могут сыграть для угнетённых позитивную роль.