Что тут думать — трясти надо! — как в XXI веке убили стратегию

***

Саймон Гарфилд. Хранители времени: как мир стал одержим временем. М: Бомбора, 2021

Бизнес-гуру и мормонский миссионер Стивен Кови утверждал, что люди тратят всё своё время на обдумывание срочных вопросов, важных или не важных, лишь немногие часы уделяя отдыху и увлечениям. Недостающим звеном является долгосрочное планирование и поиск будущих возможностей. Жалобы на завышенный темп жизни встречаются как минимум со времён Гёте: Фауста искушали остановить мгновение, но и это мгновение оказалось моментом неостановимого индустриального прогресса.

Для Аристотеля время было не объективной тираничной мерой, а лишь отношением между идущими своим чередом событиями. Сегодня этот взгляд кажется наивным: экономика подчиняет работника жёсткому распорядку, отслеживаемому компьютером; чтобы просто существовать в интернете, необходимо регулярно выкладывать видеоролики, небольшая длительность которых давно просчитана. Давно отпала необходимость носить часы, поскольку время преследует нас повсюду — в телефоне, на табло метрополитена, на вокзале и в ресторане. Человек должен быть быстрым и эффективным, хотя мерой этих вещей выступает обезличенная Система (когда-то созданная самими людьми, но затем вышедшая из-под контроля).

Во многих важных сферах Система даёт сбои. Политики и директора компаний концентрируются на сиюминутных решениях, надеясь, что крах наступит после их ухода. Финансовые операции проходят так быстро (и так часто), что теряют связь с реальной экономикой, сводятся к спекуляции. Выстраивание местного сообщества или гражданской организации становится непозволительной роскошью. Наука, творчество, образование вынуждены постоянно подтверждать свою востребованность, давать измеримые результаты здесь и сейчас. Поскольку прогресс (плоды которого и так распределялись неравномерно) застопорился для большой части граждан, в моду вошли консервативные популисты, обещающие вернуть жизни хоть какую-то стабильность. Разумеется, здесь и сейчас.

История подсказывает, что ответ нужно искать не в прошлом, а в будущем. Не пора ли всё-таки притормозить, даже остановиться, чтобы произвести переоценку ценностей и выдвинуть на их основе новый большой проект? По распространённому мнению, под угрозой сегодня не только экология, но и семья, и досуг, и искусство, и фундаментальная наука, и даже массовая демократическая политика. Но возможно ли вообще ослабить тиранию времени, и что мы получим взамен «эффективности»? Над этим вопросом размышляет британский журналист и популяризатор науки Саймон Гарфилд в книге «Хранители времени: как мир стал одержим временем».

Автор не претендует на систематичную историю отношения людей ко времени, вместо этого предлагая набор очерков, демонстрирующих несколько ключевых противоречий поиска «правильного» темпа жизни. Гарфилд утверждает, что понятие времени всегда определялось не природой, а общественными процессами (временами прямой борьбой: например, синхронных железнодорожных часов и церковных колоколов, зазывающих на службы). Даже если древние календари формально привязывались к Солнцу и смене сезонов, для них характерен огромный разброс в принципах разделения на месяцы, часы, минуты (или их аналоги). Империи старались унифицировать исчисление времени, а также праздничные дни, чтобы уменьшить разобщённость завоёванных территорий. Однако до конца XIX века в Европе города сопротивлялись синхронизации часов со столицами (или с Гринвичем). В Великобритании в 1880 году неправильное время на муниципальных зданиях было даже объявлено преступлением. Синхронизация железнодорожных часов между государствами активно обсуждалась накануне Первой мировой войны.

Сопротивление вновь и вновь возникало в отдельных сферах человеческой деятельности: рабочие бастовали против «научной организации» труда Фредерика Тейлора (характерно, что работникам нередко запрещали приносить на работу собственные часы, ведь управляющие старались обманом продлить трудовой день); музыканты игнорировали метроном (продвигаемый, к примеру, Бетховеном), предпочитая менее ясные итальянские указания (адажио, престо и пр.). Автор предполагает, что борьбу решило развитие информационных технологий — точных систем слежения и управления персоналом, физически ограниченных пластинок и дисков, и т.п. Кристофер Леонард в своей истории корпоративной Америки доказывает, что переломными стали именно политические и общеэкономические факторы. Некоторые важные группы и сферы не подчинились новым распорядкам. Так, хотя расцвет финансовых спекуляций обычно связывается с появлением возможности мгновенной купли/продажи бумаг через интернет, самые крупные авантюры проворачивались в отраслях, где всё решали переговаривающиеся по телефону немногочисленные инсайдеры.

Тейлор прямо говорил, что Система должна стать важнее человека; покорно становясь частью машины, направляемой внешней силой, он наращивает производительность, что выливается в увеличение богатства для всех. Сам инженер не отказывал себе в роскоши и неспешности; всё-таки его метод подразумевал качественное деление на рабочих и управленцев (в соответствии с духом времени, ставящихся выше капиталистов-собственников). Гарфилд указывает, что протест против математической Системы так или иначе увязывается с признанием потребностей человека именно как живого человека, а не винтика — в поиске смысла своего существования, в наслаждении своим и чужим творчеством, в общении и радости. Хотя работник может насытиться фастфудом или специальным порошком (такие продаются!), он потеряет возможность собираться с другими людьми за неспешным приёмом пищи, наслаждаться мастерством повара (имеющим колоссальную историю), получать впечатления от продуктов и блюд. На деле ускорение процессов сопровождается также стратегическими опасностями: болезнями, ударом по экологии (ради удешевления и убыстрения производства), монополизацией рынка (разорением местных фермеров и рестораторов), эпидемиями (из-за однородности питания) и т.п.

Важные личные и общественные проблемы нередко в принципе не имеют быстрого решения; общая культура спешки толкает нас на полумеры, имеющие сиюминутный, но лишь косметический эффект. В то же время невероятный успех зачастую порождается единичным стечением обстоятельств, определяющим всю оставшуюся жизнь индивида или целую эпоху общества: постоянная беготня скорее помешает увидеть уникальную возможность. Такое несоответствие целей и средств, по мнению Гарфилда, объясняет характерный для эры «пост-пост-» цинизм. Однако само исчисление времени не противоречит человеческому осмыслению мира, даже наоборот, являлось когда-то его инструментом. Эпоха синхронизации железнодорожных часов и тейлоризма была также эпохой реформы музеев: из случайного собрания интересных вещей они создавали упорядоченную историю о развитии человечества.

Сегодня даже рекламщики понимают запрос народа на осмысленность времени, на традицию и понятное личное будущее — порой кажется, что лучше, чем сами люди. Архитекторы и урбанисты требуют, чтобы пространство было соразмерно человеку, а материалы вызывали ассоциации с работой мастера, с приятными на ощупь поверхностями. Социологи бьют тревогу по поводу неоцененности труда, связанного с заботой или с духовными потребностями человека — в результате даже рост ВВП не позволяет решить накопившиеся общественные проблемы, попросту непонятные математикам-экономистам и окружённым слугами элитам.

Если смотреть на дело пессимистически, то мы бежим уже с такой скоростью, что не можем с кем-то объединяться и над чем-то размышлять. Только крах системы под грузом накопившихся ошибок и противоречий позволит нам взять столь необходимую паузу (впрочем, тогда встанет вопрос выживания). Гарфилд же скорее надеется на некий естественный, свойственный человеческой природе (хотя бы в рамках самосохранения) протест против растущей безрадостности, разочарования, бессмысленности существования — объединяющий и менее успешных, и более состоятельных членов общества. Приводимые им примеры скорее сентиментальны, чем убедительны: разрозненные попытки удержать контроль над отдельной сферой жизни, чем-то напоминающие попытки анархистов и мелких сообществ бороться с капиталом и коммерциализацией.

Возможно, эта тенденция ждёт благоприятного стечения обстоятельств, чтобы наконец сорганизоваться в реальную политическую силу. Успешным революциям предшествовали десятилетия, а то и века размышлений и стихийных выпадов. Сегодня нам кажется, что история упёрлась в свой потолок, и скорости выкручены до максимума (до предельной эффективности); но мыслители ХХ века, вроде философа Александра Богданова и физика Ричарда Фейнмана, напоминали, что мы можем находиться ещё в самом начале истории, даже в пред-истории, лишь ожидающей прихода Человека. В этом случае восстановить контроль над ритмом и временем — одна из ближайших наших задач.