От событий октября 1993 года нас отделяют уже тридцать лет: когда я вижу стайки молодёжи в кафе, я понимаю, что для них это что-то далекое, как пугачевщина или холерные бунты. Их ещё не было на свете.

Иван Шилов ИА Регнум

И по мере того, как эти события уходят в прошлое, начинает возникать опасность утраты иммунитета — люди могут искренне не понимать, каково это, когда в центре столицы идёт бой с использованием танков и страна едва-едва не соскальзывает в полномасштабную гражданскую войну.

Кроме того, бои в центре столицы — эпизод неприятный, его хочется забыть. Но забывать его нельзя, потому что смута, хотя сейчас она, кажется, далеко, может попытаться вернуться.

Конечно, сейчас мы живем в совсем другом мире. Для тех, кто в начале 1990-х еще не родился (или были детьми), может быть непонятным, насколько это было время острой горечи и боли.

Огромная страна, в которой мы родились и выросли, распалась на части. Идеология, в которой многие находили ясные ориентиры и смысл жизни, рухнула.

Первое время держалась революционная эйфория — с «совком» покончено, сейчас заживём, как в США — а в США если не рай земной, то что-то вроде этого. Однако очень скоро оказалось, что если наша жизнь и стала напоминать американскую, то где-то на уровне самых бедных и зависимых стран Латинской Америки.

Уровень жизни большинства людей резко упал, и на этом фоне выделялись немногие «хозяева жизни», которые сказочно обогатились — и подчеркнуто бесстыдно шиковали, не скрывая своего презрения к «не вписавшимся в рынок» «нищебродам».

В газетах открыто публиковали объявления «требуются женщины Б/К» — это аббревиатура означала «без комплексов». Речь шла о занятиях проституцией — обслуживании новых «хозяев жизни» внутри России или (это считалось успехом) за рубежом, где молодые девушки продавали себя, надеясь зацепиться и стать жительницами какой-нибудь более благополучной страны.

Вообще, желающих свалить «хоть тушкой, хоть чучелом» было очень много, у американского посольства (хотя не только у него) постоянно стояли огромные очереди, доводившие посольских сотрудников до белого каления.

На международной арене бывшая сверхдержава переживала полное унижение, и, казалось, Россия как могущественное государство навсегда прекратила свое существование.

Среди как населения, так и управляющего класса широко распространилось явление, которое иностранцы с брезгливым удивлением называли «презрением к собственной культуре». Люди бросились подражать даже не Америке, а той карикатуре на Америку, которая сложилась в значительной мере под влиянием советской пропаганды, в которой теперь минус просто поменялся на плюс. Алчные капиталисты и кровожадные гангстеры сделались образцом для подражания.

Была свобода — поразительно пьянящая после принудительного единомыслия в СССР. Можно было, в частности, печатать и читать что угодно, от мыслителей русской эмиграции до самой мерзкой порнографии.

Но для большинства людей она обернулась свободой и равноправием волков и овец — кто кого смог, тот того и съел.

Внутри страны государство ослабло настолько, что организованная преступность воспринималась почти как благо — бандиты нашего района, которым местные «коммерсы» платят щедрую дань, могли защитить от соседних бандитов.

Экстремистские движения в такой атмосфере расцветали. Сейчас это невозможно и вообразить — но в те годы по улицам совершенно открыто ходили колонны крепких молодцов в черных рубашках, на рукавах у них были «коловраты» — чуть видоизмененные, но хорошо узнаваемые свастики.

Интернета еще не было — зато на каждом углу продавались газеты, в которых растерянным людям объясняли, кто виноват в их бедах, и печатались карикатуры, взятые (буквально) из германской прессы 1930-х, на которых крепкие парни брали за шкирку каких-то утрированно неарийского вида уродцев.

В этой атмосфере и произошла октябрьская трагедия. Как видно сейчас, тридцать лет спустя, на обеих сторонах противостояния были самые разные люди. Психопаты, которых привлекает насилие как таковое, не важно, на какой стороне. Политические авантюристы, увидевшие возможность возвыситься. Ловчилы, греющие руки на пожаре.

Но, что самое трагичное, — честные граждане, которые верили, что их долг спасти страну от окончательной гибели — или, как видели это с другой стороны, от «фашистской диктатуры».

Люди, которые были соседями, коллегами или родственниками, оказались по разные стороны линии внутримосковского фронта — не потому, что одни из них были героями, а другие — мерзавцами, а потому, что они по-разному видели, как вытаскивать страну из ямы, в которой она находилась.

Если бы эти люди могли сесть и выслушать друг друга — не подстрекателей с обеих сторон, не агитаторов и горланов-главарей, а именно друг друга, они бы обошлись без стрельбы. И те, кто погиб тогда, сейчас были бы среди нас — как и их дети и, сейчас уже, внуки.

Страна медленно выбралась из ямы начала 1990-х — в конце концов, побеждает терпение, медленное, упорное, созидательное служение согражданам, а не стрельба. Но погибшие в те дни, увы, уже не могли принять в этом участия.

Сейчас наше общество находится в совершенно другом состоянии — оно стало гораздо более здоровым, благополучным и, хочется надеяться, мудрым.

Нам стоит помянуть погибших — с обеих сторон — и вспомнить о том, что нет худшей трагедии, чем гражданская смута. Сограждане должны разговаривать между собой, а не стрелять друг в друга.

Человек, который с вами не согласен, необязательно враг и мерзавец. Может быть, он неправ — но это не причина его убивать.

Общественные язвы не лечатся стрельбой, они лечатся терпеливым трудом. Всё это может показаться азбучными истинами, но нам всегда стоит напоминать о них. Потому что то, что произошло, когда люди упустили их из виду, не должно повториться.