Прекрасная Россия будущего невозможна при неправильном диагнозе

Текст Евгения Норина о «Прекрасной России будущего» хорош не только тем, что он очищает затасканный «болотными» термин-мем, в нем есть честная и умная попытка нарисовать образ будущего, отталкиваясь от нашего нынешнего состояния. Невозможно спорить с тем, что как раньше жить нельзя, и это касается всего нашего устройства.

Дело не в том, что оно прогнило, просто вся выстроенная с начала века конструкция была переходной, временной. Не от советского к постсоветскому, а от того безумного постсоветского, что возникло в действительно лихие 90-е (и способно было при продолжении своего «развития» в буквальном смысле развалить Россию, даже ту, что в виде РФ осталась от исторической, угробленной в 1991-м), к некоему устойчивому и осмысленному будущему устройству нашего государства. Путин изначально пришел как тот, кто должен остановить распад (не только территориальный, но и социальный, и духовный). И он это сделал. Более того, он создал определенную конструкцию власти и экономики, при которой Россия начала развиваться и крепнуть. Но — и это принципиально важно — Путин никогда не претендовал на роль демиурга, революционера, создателя нового строя.

Просто потому, что угрозы самому существованию России были так сильны, а кризис (власти, общества, морали и прочего) так обширен, что он мечтал лишь об одном: как сделать так, чтобы вывести страну из обвала, а русский народ из состояния мрачной обреченности проигравших и приговоренных. Отсюда и его главный и чуть ли не единственный лозунг — сбережение народа (заимствованный у Солженицына). Вытащить страну, поменять правила игры в элитах (оттеснив откровенных воров и предателей), изменить настроение народа — вот была задача-максимум Путина. Но история рассудила по-другому — к тому моменту, как Путин во многом выполнил три эти задачи, стало понятно, что ему невозможно никуда уйти. Не из-за любви к власти, а потому, что в стране все равно все оставалось «державшимся на живой нитке». Он употребил это выражение осенью 2011-го, объясняя свое намерение вернуться в Кремль, то есть снова выдвигаться в президенты. С чем же он столкнулся в начале десятых годов?

Во-первых, с желанием части элит переиграть ситуацию, вернув (ну или перераспределив) власть от Кремля к олигархии, не столь откровенно самонадеянной и прозападной, как в 90-е, но недовольной неподконтрольной ей сильной центральной властью. Это вылилось в Болотную, собравшую под свои знамена разные силы, но имевшую в качестве главной цели недопущение возвращения Путина в Кремль.

Во-вторых, с открытым противодействием Запада процессам интеграции постсоветского пространства идея Евразийского союза была названа американцами «планами восстановления СССР» и они решили дать ей смертельный бой. То есть надежды Москвы на то, что Украину удастся относительно легко развернуть к российско-белорусско-казахстанско-киргизскому объединению, оказались под большим вопросом. Намечалось прямое столкновение с Западом, и атмосфера начала накаляться уже с Болотной, достигнув, как казалось, пика к лету 2013-го — времени предоставления убежища Сноудену. Но уже через несколько месяцев все рухнуло в пропасть — сначала Путин уговорил Януковича приостановить евроинтеграцию, а в ответ Запад майданом сменил власть в Киеве. Крым и Донбасс закрыли новейшую историю не только Украины, но и России.

С этого момента Россия должна была одновременно проводить внутренние реформы и готовиться к драке с Западом за Украину — отказаться от своей исторической территории Москва никак не могла. Но все последующие восемь лет в России процесс усиления роли государства и патриотической идеологии (не путать с патриотическим самосознанием, которое действительно укреплялось) шел во многом имитационно, потому что новое вино пытались влить в старые меха. Либеральная интеллигенция изображала любовь к Родине, а неэффективные управленцы отчитывались про импортозамещение. После 24 февраля 2022-го всё обнажилось с предельной откровенностью. Теперь уже вопрос о жизни по-новому становится практически вопросом жизни и смерти страны-цивилизации. Причем нужно параллельно и делать всё для того, чтобы выиграть войну, и менять правила и отбор кадров в стране, и еще и формулировать объединяющую всех общую идею, не просто искренне патриотическую, но и наполненную конкретными образами картины той самой прекрасной России будущего.

И вот тут как раз хотелось бы поспорить с Евгением Нориным. Один из ключевых его тезисов состоит в том, что в необходимой нам модернизации нужно отталкиваться от реальности, не выдумывать того, чего нет в современном русском обществе. Тезис вроде бы правильный, но если разобраться конкретнее, то крайне слабый.

Да, никто не хочет революционеров: вот большевики навязали русскому народу образ коммунистического будущего, заставили стремиться к звездам, и какой ценой всё это обошлось? И, главное, чем потом закончилось: тем, что народ позволил и социализм ликвидировать, и страну развалить. Нет уж, давайте плясать от печки, от того, что имеем?

Вот Норин и говорит:

«В обществе нет никакого массово разделяемого примата духовного над материальным. Как раз социология показывает очевидное: личный успех — деньги и статус — для нас очень важны, массово. Русские — индивидуалисты. И для нас большое значение имеют деньги и личное благо».

«Обращаясь к реальности, мы обнаружим, что Россия не такая уж страна традиционных ценностей, как мы это о себе часто думаем. Мы, например, не религиозны. Это не вопрос оценки «хорошо-плохо», но можно просто в циферках померить: регулярно в церковь ходит весьма небольшая доля людей, а община у большинства из нас влияет на реальную жизнь примерно никак.

Семейные кланы играют в нашей жизни довольно скромную роль: просто сравните, что вкладывает в понятие семьи средний городской русский и что — люди с Кавказа. Мы очень спокойно — как общество — относимся к внебрачным связям, абортам, а контроль над поведением молодых членов социума старшими у нас по сравнению с любыми действительно традиционалистскими обществами незначителен. Вопреки всем стереотипам, мы не просто не коллективисты — мы до атомизации индивидуалистичны».

Даже не будем спорить и согласимся с диагнозом: русские сегодня индивидуалисты, у нас нет примата духовного над материальным, религиозные и вообще традиционные ценности у нас слабы. Но что же получится, если строить прекрасную Россию будущего исходя из этих предпосылок? Получится не СССР, не Российская империя, да и вообще не Россия. Норин и сам, по сути, приходит к такому выводу, хотя и не замечает его:

«В сущности, вызов, стоящий перед нами, состоит в том, чтобы построить государство западного образца без помощи Запада и при прямом противостоянии с ним. Да, Запад сам ушёл очень далеко в сторону от собственных идеалов. Люди вроде Вашингтона и Форда едва ли узнали бы в современном западном обществе то, что они строили. Зарегулированный, сосредоточенный на гендерной повестке социум — это не то, к чему стоит стремиться. Но у нас сейчас появился блестящий шанс взять лучшее у западного общества, оставив в стороне его перегибы».

Но так не бывает. Невозможно построить по чужим рецептам и образцам, взяв лучшее и избежав худшего. Запад пришел к своему сегодняшнему состоянию неслучайно — есть совершенно определенные законы развития западной цивилизации, которые и привели ее к нынешнему положению. Россия, при всем влиянии Запада на нас (особенно последние три века), не Запад — об этом говорит вся наша история, в самом начале которой был, кстати, раскол европейской цивилизации на Восток (православный) и Запад (католический). Попытки построить в России «Запад, но только без перегибов», предпринимались в России Петром Первым и привели к ужасному расколу, надлому и трагедии, не уступавшей по своим масштабам последствиям большевистской революции (хотя и принесший в конечном итоге, как, кстати, и она, и свои положительные плоды). А сейчас, в эпоху кризиса глобализации (англосаксонской по своей задумке), строить у себя Запад вообще самоубийственно. Никто не против реального народовластия, начиная с уровня того же местного самоуправления, и его действительно надо выстраивать, но при этом отвязать само понятие выборов и демократии от западного мира. Выбирать умеют и в исламском мире, и в буддистском, и даже в Африке — первична не модель формирования власти, а модель формирования элиты и ее близость к народу. В этом смысле у нас есть самый разнообразный национальный опыт, а если его вдруг кому-то кажется недостаточно, можно посмотреть на китайский (как древний конфуцианский, так и нынешний).

Самая главная опасность «планирования от реальности» как раз в том, что оно означает отказ от своих национальных идеалов и принципов, то есть отказ от своей цивилизации, отказ от будущего. Если мы атомизированные индивидуалисты, не уважающие традиционные ценности, то у нас нет никаких шансов вернуться к большой семье, а без этого никакого русского народа скоро не останется — он сначала растворится среди других на своей территории, а потом потеряет и Россию. Нынешнее состояние русских, которые, да, во многом стали индивидуалистичны, эгоистичны и оторваны от традиций, нужно оценивать как кризис, как болезнь, как временное (хотя и имеющее очень глубокие причины и корни) явление. Как раз на желании преодолеть которое и должно строиться всё проектирование будущего. Если вы считаете, что больное состояние пациента — это норма — это один подход, вы даже можете достаточно долго продлевать ему жизнь. Но если вы ставите диагноз «болен» и понимаете, как должно выглядеть здоровье и как его достичь (то есть вылечить), — это совсем другой подход. И другой результат — в случае с народом и его государством это вопрос принципиальный.

Никто не призывает «лечить» русских и Россию петровскими или большевистскими методами, но и образ, модель прекрасной России будущего должны в первую очередь соответствовать идеалам и ценностям нашего народа. Народа в целом — понимая под ним предков, нынешние поколения и потомков. А они никак не совпадают с индивидуализмом, превосходством материального над духовным и отказом от традиций, потому что иначе не было бы никакого русского мира, русской цивилизации, да и Россия как таковая давно уже сгинула бы на крутых поворотах истории. Прекрасная Россия будущего не может не быть продолжением прекрасной, трагической, сложнейшей России прошлого, понимаемой и любимой нами.