Дорога на Север: комары, медведи и лесовозы в Коми

Синоним лагерей для одних и родной таежный край для других, а для экономических монополистов — сырьевой придаток. Огромный заболоченный лес, раскинувшийся между Арктикой и Уралом, который прорезают широкие реки, на которых встретились славянская и угро-финская культуры. Коми — место, в котором катастрофически не хватает автодорог, города редки, медведи заходят в населенные пункты, а гнус месяцами преследует любое живое существо. Репортаж из региона, где летом ночами светло как днем, а пришлый человек не всегда приживается.

Лес, медведи и болота

Медведица с двумя медвежатами окружили автобус и легковушку: звери то залезали на капот, то лезли лапами на стекла. Впрочем, хищники агрессии не проявили, и люди в этот раз не пострадали; я перевел дух, вытер пот и выкурил первую за много месяцев сигарету, чтобы успокоить нервы. Водитель автобуса, едущего из Чебоксар за вахтовиками, убрал телефон, на который он снял это видео на трассе Сыктывкар — Ухта. «Ты точно в Коми собрался?» — посмеялся он над моим ступором; и рассказал историю о парне и девчонке, которых подобрал прошлой осенью: автостопщица давно не мылась, и от нее разило нестиранными трусами. Чудаков и панков, ездящих на Севера, хватает.

Стоит июнь: я пытаюсь проехать в Магадан, намереваясь свернуть у Визинги на частично грунтовую и непопулярную дорогу в Кудымкар, что в Пермской области. «Там машин мало и много медведей; четыре сотни километров будешь долго проходить», — «обрадовал» меня Андрей и налил кофе. Стояла глубокая, но по-северному светлая ночь, и нас обоих рубило в сон. Второй водитель, отставник из Восточной Сибири, уже давно спал в салоне «Форда». Мы еще находились в Кировской области, где дорога оставляла желать лучшего; недавно водители кокетничали с кассиршами на заправке — местные мужчины слишком часто вахтовали и пьянствовали; а одна замужняя женщина с детьми была не прочь обновить состав семьи.

«Бог сотворил рай, а черт — Коми-край», — отвесил «комплимент» дальнему региону уроженец чувашской глубинки. От Кирова до Сыктывкара было все четыреста километров плохенького асфальта. Пейзаж за окном практически не менялся — вдоль обочины стоял в воде от талого снега и в болотах молодой, но уже непроглядный лес, растущий на месте спиленного, а в редких деревнях едва просматривались намеки на фермерство. «Все совхозы рухнули, и люди лесом и вахтами зарабатывают, причем многие неплохо», — рассказывал Андрей. «А настоящая тайга подальше от трассы будет», — добавил он; грунтовые колеи часто уходили в лес от федералки «Вятка», и они были для лесовозов.

Гулаговская дорога, оппозиционеры и ягельные поля

Трасса потихоньку ожила — на сыктывкарской объездной сновали пригородные автобусы, шипели фуры, урчали «Уралы» с таежных месторождений и тянулись перегруженные лесовозы. Города — слившихся цепочкой промышленных и жилых поселков — не было видно, а меня покусывали комары; у Визинги я не вышел — решил прокатиться по Коми, до Ухты. «Автостопом в наши края?» — подошел совершающий утреннюю пробежку интеллигентный мужчина, уже загорелый. Мои планы его позабавили: «У нас лето припозднилось, скоро оводы проснутся, пока до Кудымкара доберетесь — съедят! Я сам это направление проходил, но на велосипеде — от гнуса в лужах прятался, с лосями. Вам лучше на Приполярный Урал — там интересней».

Я голосую — одна, вторая, третья фура; и вот протяжно тормозит КамАЗ, тянущий прицеп с бревнами. Водитель, деревенский комяк, удивлен туристу. «На рыбалку ходил — в кустах на медведя напоролся, страшно было!» — вываливает он на меня местную атмосферу. В пик сезона вывоза леса за месяц он получает от подрядчика лесоперерабатывающего комбината 100−150 тысяч рублей; с иными вакансиями здесь туго. Я схожу на воняющей мочой остановке «Радиоцентр» и слышу, как взрывается колесо у проезжающей фуры — грузовики в Коми умудряются везти до 60 тонн леса.

Греет солнце, а подлесок уже не выглядит угрюмо, как ночью. Преподаватель одного из сыктывкарских вузов едет в Емву; бывший военный находит жизнь в Коми прекрасной, если есть деньги: «Где я найду такие безлюдные просторы для рыбалки и охоты?». Он касается политического закулисья края: «Юрий Екишев — дурак! Колегов, лидер «Рубежа севера» (организация, деятельность которой запрещена в РФ), — провокатор и нацист! Работал на бывшего губернатора Гайзера и стучал на него, когда попал в тюрьму; либералы же у Путина на содержании». Появившиеся в советские годы граждане тем временем уезжают из нищающего Коми — не все готовы идти на железную дорогу, пилорамы, вахты и в водители грузовиков; поселки, оставшиеся от закрытых лагерных зон, вымирают — там не в состоянии жить без бюджетной опеки. «Брошенных поселков, даже с многоэтажками, прилично в тайге», — констатирует педагог.

Практически сразу, к северу от Сыктывкара, природа быстро меняется — я наблюдаю что-то похожее на Карелию, только без камня: ягельные поляны, поросшие соснами, еловое тонколесье, много песка и живописные холмы. Вдоль реки Вымь мелькают с обеих сторон большие деревни и какой-то монастырь; мосты здесь редкость, а о мрачном сталинском прошлом напоминает история дороги: «Обратили внимание, как трасса извивается? Ее так один еврей руками Гулага строил, на костях заключенных; его в итоге признали вредителем и расстреляли».

Вахтовики, коровы и святые

Емва — здесь лесок у трассы закидан мусором, а меня подбирает первый же грузовик — ставрополец Артем отрабатывает очередную вахту на газовом месторождении. «Я уже привык к Северам, здесь по-своему хорошо — когда купаешься, то в прохладной воде освежаешься, а не бултыхаешься в теплой, как у нас. Гнус, правда, изводит», — пытается перекричать он мотор КрАЗа. За месяц беспрерывной вахты он получает 50−60 тысяч рублей. «Местные мне говорят, что в Коми работы нет, и на строительство Крымского моста ездят», — удивлен Артем; впрочем, старожилы поговаривают, что такова негласная политика нефтегазовых монополий — уроженцев Коми не особенно принимают на обслуживание месторождений.

Увидеть Ухту мне уже неинтересно — я горю желанием доехать до Ижмы. Как мне сказали: «Там настоящая северная жизнь в Коми, а не скучные рабочие поселки». Благоухая кремом от насекомых и почесывая искусанные места, я забираюсь в легковушку — эрудированный мужчина-газовик с девушкой возвращаются, с крымским загаром, домой — в Ухту. Выслушиваю порцию ужасов о медведях и вижу первые луга в Коми, которые меня удивляют, и угрюмые полуразваленные поселки у железной дороги. Стотысячная Ухта, окруженная лесами, появляется неожиданно, после спуска с холмов — новые многоэтажки. «Жемчужина Севера», — с гордостью представляет город ухтинец.

Под Ухтой есть несколько зон, но я видел заваленную мусором обочину и симбиоз деревянных бараков, новостроек и парков на окраинах города. Инстинктивно я оказался у родниковой купели, где пополнил запасы воды и наконец-то отмылся от дороги, вскрикивая от холода. Часовня стоит на склоне лесистого холма — везде валялись смятые бутылки и упаковки. Я перешел мост через Ухту — реку красного цвета; на лугу, поросшем одуванчиками, паслись коровы, а я уехал в настоящую глушь Коми. Кстати, 300 километров — такое расстояние между Сыктывкаром и Ухтой.

Несуществующая дорога на север

Я ждал, что в Коми вдоль шоссе будут стоять лагеря, нагоняя тоску колючей проволокой, вымирающие деревушки и глухая тайга — как в Кировской области с ее «красными» зонами. Колонии были спрятаны, а впереди ждали села. «Там, где коренные коми живут, — очень крепкие деревни. А если поездишь по местам, где зоны были или много приезжих, — совсем иная картина», — вводил в курс региональных особенностей Илья из Вуктыла; по происхождению он из коми и старообрядцев, и советует мне пробраться через Печору в далекую Усть-Цильму — очаг староверия в регионе. В Вуктыл исправно забегают медведи; и там, как и по всему Коми, безумно дорогое такси, нет моста через реку, но зато поблизости хребет Северный Урал.

На моем атласе автодорог — с Ухты на окраины Коми можно попасть только поездом: в Печору, Инту и Воркуту. Впрочем, атласу уже пара лет — за это время дорогу удлинили, и она, частью асфальтированная, доходит до Ижмы и Усть-Цильмы; «Яндекс-карта» информирует о наличии трассы, уводя полотно даже в Архангельскую область. Но… «Дорогу строили, да недостроили — чиновники бюджет разворовали. До Печоры еще не добраться, а в Нарьян-Мар — и подавно», — объясняет Сергей, крепко загорелый от северного солнца водитель эвакуатора. Асфальт неожиданно заканчивается, и грузовик полсотни километров прыгает по песку, поднимая тучи пыли, чтобы вдруг выехать на идеальное полотно; сбоку лежат рельсы, вымирает пара поселков, и где-то копошатся в тайге медведи, исправно выходящие к трассе. Зимой, возле единственных на две сотни километров между Ухтой и Ижмой заправки и кафешки у Ираёля, зверь напал на собаку. Кафе дорогое, ночью закрыто; и как-то здесь едва не замерзли насмерть два автостопщика.

Вечереет. В Ижемский райцентр еще сотня километров по дырявому асфальту — говорят, что дорога официально сдана и в ремонте «не нуждается». Трафик машин падает, я два часа отбиваюсь от комаров, пока два комяка из глубинки не подбирают меня; их удивляет мой туризм, и я слышу новую историю про медведя в кустах. От Ираёля до Ижмы нет деревень, но образ глухой и болотистой тайги обманчив — в лесах здесь множество охотничьих избушек. Ижма же оказалась огромным селом, где тучи комаров облепили меня на берегу одноименной и широкой реки. Я стал искать, где кинуть палатку, но услышал: «Зачем комаров кормить? Иди к нам в домик».

Почти полночь 22 июня. Началась моя недолгая жизнь в Коми: коми-зырянские села, хариус, паром в субарктический край и дальние русские деревни за рекой Печорой.