Фантаст, который мог стать священником, но стал советским Жюлем Верном
Будущий выдающийся фантаст родился в городе Смоленске в семье священника. Родители мечтали, что он пойдет по стопам отца, однако из духовного училища Беляев, по его словам, вышел законченным атеистом. Чему способствовала и обстановка, когда быть человеком интеллигентным означало быть человеком нецерковным. Переехав в Ярославль, он получил юридическое образование и несколько лет работал по специальности, причем довольно успешно. Выигрыш крупного судебного дела принес Беляеву крупный гонорар, который он употребил на образовательную поездку по Европе. Впечатления от этой поездки составили серьезный багаж, который весьма пригодился в дальнейшем Беляеву-писателю. Сама эта поездка подтолкнула его к тому, чтобы сменить юридическую практику на работу, которая имела бы отношение к искусству.
По возвращении из Европы Беляев устроился на работу в газету «Смоленский вестник», где довольно быстро стал редактором. В родном Смоленске он организовал самодеятельный театр, который быстро стал популярным. Ему вообще удавалось всё, за что он брался, — вплоть до 1915 года, когда у него обнаружился туберкулез позвоночника, почти на семь лет приковавший его к больничной койке, из которых половину он был полностью обездвижен. Будучи почти парализован, Беляев не впал в отчаяние и всё свое время посвятил образованию: читал, изучал языки, следил за научными открытиями и техническими достижениями.
В 1923 году у него появилась возможность переезда в Москву, и Беляев вместе с женой воспользовался этой возможностью. Работая в Народном комиссариате почт и телеграфов, по вечерам он писал, и через два года в журнале «Всемирный следопыт» был опубликован его рассказ «Голова профессора Доуэля», из которого в дальнейшем вырос знаменитый роман. Повествование, как говорил автор, во многом автобиографично:
«Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела. И хотя руками я владел, всё же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни «головы без тела», которого я совершенно не чувствовал — полная анестезия. Вот когда я передумал и перечувствовал всё, что может испытать «голова без тела», — вспоминал Беляев.
Этот рассказ принес ему широкую известность. Его фантастические произведения начали печатать многие популярные журналы, в 20-х годах вышли романы «Остров погибших кораблей», «Властелин мира», «Последний человек из Атлантиды». Но самым важным стал 1928 год, когда был опубликован известнейший роман Беляева — «Человек-амфибия». Журнал «Вокруг света», публиковавший это произведение, расхватывался моментально, пришлось даже увеличить тираж. Критика же оказалась в растерянности, и хвалебные отзывы чередовались с уничижительными:
«В этой научно-беспредметной повести вместе с тем нет ни социального, ни философского содержания… «Человек-амфибия» оказался развлекательным романом, книгой лёгкого чтения… Автор оторвался от реальных законов природы, и его фантазии не имеют никаких оснований на осуществление даже в отдалённом будущем».
Эти слова критика Ивича кажутся в наши дни тем более дикими, что до изобретения акваланга оставалось не «отдаленное будущее», а всего лишь 15 лет. Само же обвинение в следовании законам приключенческого жанра, в том, что роман получился развлекательным и легким — это обвинение, неадекватное тексту Беляева, потому что такие качества сами по себе не являются для романа недостатком. Тем более был не согласен с этими обвинениями сам автор, с детства обожавший Жюля Верна: приключение и было для него способом популяризовать науку и сделать читателя соучастником происходящих событий и научных предвидений, дать ему не сухую сводку последних новостей, а показать живую жизнь с устремленностью в будущее. Кстати, Беляева совершенно справедливо называли советским Жюлем Верном. Многие из его предсказаний уже сбылись, включая злободневнейшие для нас беспилотные аппараты и радиоэлектронную борьбу.
Только он был Верном новым, поверившим в то, что наконец-то в реальности найден способ так организовать общество, чтобы проблески светлого будущего не становились делом одиночек-энтузиастов. Социализм виделся Беляеву той основой, которая даст человечеству возможность бесконечного прогресса. Не случайно он так близко к сердцу воспринял книгу Герберта Уэллса «Россия во мгле», ответив отстаивавшим ленинскую мечту накаленным очерком «Огни социализма, или господин Уэллс во мгле».
Глядя на провал советского проекта, можно теперь с уверенностью утверждать, что эта катастрофа произошла во многом по вине тех, кто отказался повнимательнее присмотреться к тем темам, которые поднимал Беляев и его единомышленники. Победившая во внутренней политике советская партийно-хозяйственная номенклатура, как ни странно, показала все худшие черты, которая она сама приписывала «мелкобуржуазной психологии»: неспособность к стратегической оценке, отсутствие фантазии, косность и упёртость привели СССР к скуке и одичанию, от которых отнюдь не избавилась современная Россия.
Погоня за спокойствием и комфортом в брежневскую эпоху подготовила беду, пришедшую, откуда не ждали: СССР проиграл Западу войну образов, в которой полковник Исаев поднял руки перед Рембо. Беляеву в 20-е — 30-е годы удалось зацепить важнейшую проблему, нерешенную до сих пор и остро требующую решения — проблему человеческой заинтересованности. Выход, предлагаемый современным «развитым» обществом — превращение человека в счастливого дикаря, сиречь квалифицированного потребителя — в страшном сне не мог представиться людям начала ХХ века. Казалось, что разумная организация общества сделает разумными всех членов этого общества. На этой «кажимости» всё и рухнуло. Психологическая структура будущего человека представлялась творцам советского проекта настолько несложной, что о ней и нечего было и беспокоиться. Сам же Беляев так не считал. Пытаясь понять, куда идет человек — без чего ответственная и серьезная фантастика невозможна (сколь бы легкой она не была по внешней форме), — он обращался с вопросами ко многим деятелям советской культуры, включая Луначарского. Но ответ так и оставался сугубо абстрактным.
Ближе всех к тому, чего жаждал Беляев, подошел Циолковский, который грезил о космическом пути человечества. Но Циолковский был обвинен в «идеализме» и последние романы Беляева, написанные им в 30-х годах, включая «Звезду КЭЦ» (Константин Эдуардович Циолковский), не были в милости у официальных лиц. Показателен пример с рецензией знаменитого популяризатора науки Якова Перельмана, который критиковал беляевский роман «Прыжок в ничто», считая его технически неграмотным. Ни Перельман, ни Беляев не пережили Второй мировой, они оба погибли: Беляев в оккупации, а Перельман в блокадном Ленинграде. Они не увидели второй половины века, когда знание о человеке оказалось многократно более необходимым, чем знание о технике. Беляев оказался прав, но его правота была подтверждена страшной катастрофой, стоившей жизней миллионов людей — развалом социалистической системы.