Верую, ибо не абсурдно

Предание и Традиция являются основой религиозной жизни, то есть жизни Церкви. Но заметно, что не всё, составляющее в сумме теперешнюю традицию, нынче выглядит бесспорным (не говорим обязательно «устаревшим», но явно противоречивым и каким-то мелким, по всем признакам необязательным, а то и вовсе соблазнительным, даже отталкивающим). Отчего весьма многие образованные верующие люди занялись наведением мостов между прошлым и настоящим, то есть разъяснением того, что наговорили наши предки и что сейчас выглядит «не очень», пытаясь уточнить, что же те имели в виду.

Это совершенно правильная задача, которая должна исполняться непрестанно с тех еще давних времен, чтобы Предание не зарастало мхом, чтобы в видимой исполняемой части его обнаруживалось постоянно самое ценное и годное к употреблению, а прочее выносилось бы на периферию, становясь просто историей поисков с ошибками и заблуждениями, которые имеют несомненную ценность лишь в том случае, если поставленному вопросу было найдено иное, положительное решение. Следует сказать, что подобная работа должна вестись в Церкви методично и профессионально, с очень четким пониманием первейшего, неотложного, потому что сейчас все это выглядит спонтанным вбросом мнений отдельных людей. Более-менее регулярно разъяснениями различных церковных «тонкостей» занимается Синодальный отдел по взаимоотношению Церкви с обществом и СМИ. Но поскольку это не совсем его задача, то выглядит местами довольно поверхностно и не вполне убедительно. Накануне Рождества глава отдела Владимир Легойда, который в последнее время отдувается больше всех, решил кое-что уточнить в высказываниях древнего учителя Церкви — Тертуллиана. И вот что Легойда сказал:

«Верую, ибо абсурдно». Эту фразу приписывают христианскому мыслителю Тертуллиану… А на самом деле такой фразы у Тертуллиана нет. А что есть? Если посмотреть в его книгу «О плоти Христовой», то там Тертуллиан говорит: «Того, Кого не может вместить вся Вселенная, вместили ясли. Тот, Кто сотворил Вселенную, Сам принял образ раба — это непостижимо, это не укладывается в сознании, это нельзя придумать, и поэтому — это достойно веры». Правда, совсем другой смысл? Не потому верую, что все просто и понятно, как таблица умножения. Там вера не нужна. Не потому, что мне доказали, рационально объяснили это, как мы говорим, на пальцах… И, конечно, не потому, что глупость. А потому, что это невозможно себе представить. Христианство настолько превышает любое самое смелое человеческое представление о Боге, что перед Ним следует лишь склонить голову в вере. Это благоговение перед Тайной».

«Правда, совсем другой смысл?» — вообще-то нет. Смысл ровно тот же самый. Тертуллиана можно на русский язык переводить по-разному, слова подставлять. Правдой является то, что латинского слова «absurdum» там действительно нет, стоит другое — credibile est, quia ineptum est, то есть «достойно веры, ибо нелепо» (несообразно, безумно). Просто синоним, чуть мягче, может быть, ведь «абсурд» и есть нелепость, бессмыслица. Но суть та же самая — вера поставлена в отрицательное отношение к разуму. Да и сам Легойда говорит, что «христианство настолько превышает любое самое смелое человеческое представление о Боге, что перед Ним следует лишь склонить голову в вере… Христианскому Богу, например, нельзя адресовать вопрос: «А что Ты делал до того, как создал мир?» Только выражение, если его прочесть и понять, означает, что «христианство» о Боге ничего знать не хочет. Настолько «превышает всякое представление», что способно только склонить голову. Ну, короче, «верую, ибо абсурдно». По-русски — «нелепо». То есть не имеет вида, представления, вообще ничего.

Но Христос три с половиной года делал образ Отца людям понятным. Не «превышал представление», а делал его внятным, избавлял от тех «превосходных» качеств, которыми наделила Его тогдашняя религия. Вычищал из Его образа вздорность, капризность, мелочное и ревнивое наблюдение за исполнением людьми законов. Люди после Его проповедей избавлялись от такого «бога», который от них требует непонятного, потому что представления о нем «превышают» и делают требования «недоступными пониманию». И до того момента, пока Церковь не оседлала античная профессура, любившая говорить красиво и непонятно, возродившая рассуждения единственно о «непостижимости», все прочее переиначив в мораль, столь же мелочную, как и прежде, люди так и принимали Отца. На этом принятии произошел в ойкумене взрыв христианства, а не на догматах, не на канонах. На этой традиции христианство завоевало империю, а не на каких-либо еще традициях, которыми Церковь обросла позже.

Традиция делать образ Отца понятным ушла и так и не вернулась. Зато пришла традиция делать понятными толкования толкователей на толкования. Вот важно всем нам в очередной раз узнать, что христианство превысило все мыслимые и немыслимые представления, так что сворачивайте со своими представлениями и склоняйте головы. Тертуллиан первым по неясным причинам поставил веру в отрицательное отношение к разуму. И это так всем понравилось, что признаками сильной веры с тех пор стали считаться весьма изощренные мысленные псевдофилософские конструкции. Но если вера находится в таком отрицательном к разуму отношении, если разум даже мешает вере, как настаивают весьма многие, то зачем делать попытки что-либо объяснять? Зачем взывать к разуму?

«Традиция» прославлять непонимание, и даже настаивать на том, что непонимание должно сопровождать веру, — это плохая традиция. С ней надо в первую очередь завязывать. В рождении в мир добра, милосердия, справедливости нет ничего «непостижимого». Как раз все очень понятно. «Непостижимое» появляется, когда люди берутся для себя решать эти вопросы с точки зрения физики и химии. Физику лучше оставить физикам — пусть разбираются. Наверняка разберутся лучше. И даже объяснят, тем более что за это сейчас на костры не тащат.