* * *

Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве: Сборник. М.: Новое литературное обозрение, 2022. С. Шнитман-МакМиллин. Венедикт Ерофеев: «Москва–Петушки», или The rest is silence. М.: Новое литературное обозрение, 2022

Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве: Сборник. М.: Новое литературное обозрение, 2022

* * *

С. Шнитман-МакМиллин. Венедикт Ерофеев: «Москва-Петушки», или The rest is silence. М.: Новое литературное обозрение, 2022

Вышедшие в «Научной библиотеке» книги, посвященные жизни и творчеству Венедикта Ерофеева (1938−1990), создают в ней тематическую подсерию, взаимодополняя друг друга. «Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве» включает в себя интервью и письма автора знаменитой поэмы, а также статьи, посвященные его творчеству. Из сборника читатель узнает о литературных и музыкальных предпочтениях, которые лучше помогают понять личность и труды писателя. Так, отвечая на вопрос британской журналистки Дафни Скиллен о повлиявших на него книгах, Ерофеев признался:

«Из самых ранних… В юности «Преступление и наказание», пожалуй, в шестнадцать лет прочитанное. В восемнадцатилетнем возрасте из самых сильных впечатлений — «Голод» и «Мистерии» Кнута Гамсуна. Уж тут я ходил ошалелый несколько недель, да даже больше, чем недель, и не мог ничего больше в руки брать после этой литературы. Потом, в возрасте примерно девятнадцать — двадцать, ибсеновская полоса началась. В особенности «Бранд», да и «Пер Гюнт», да даже и поздние пьесы, весь Ибсен совершенно, с головы до пят. Потом, кто же из литераторов-то (…) Потом, конечно, Стерн. Но это уже в возрасте двадцати двух, примерно, лет. Потом на меня уже навалился своей тяжелой (…) массой Томас Манн. Томас Манн меня раздавил года на три. Это уже возраст двадцать пять — двадцать восемь лет».

Интересно, что если среди прозаиков Ерофеев в основном отдавал предпочтения зарубежной классике, то среди поэтов, наоборот, преобладали отечественные стихотворцы. При этом «поэтов-то я, пожалуй, даже больше читал, чем прозаиков. Всех, то есть (…) от силлабической русской поэзии XVII века и до Николая Заболоцкого».

Тема книг вновь возникает в ерофеевских эпистоляриях. Она особенно значима в переписке с эмигрировавшими супругами-диссидентами Вадимом Делоне и Ириной Белогородской-Делоне. В своих посланиях писатель просит прислать ему Гумилева, Гиппиус, Вячеслава Иванова, Клюева, Цветаеву, Бродского, все того же Заболоцкого и своего любимого поэта — Игоря Северянина. Впрочем, поэзией дело не ограничивалось. Не менее необходимыми были Хармс, Крученых, мемуары генералов Деникина и Врангеля, а также «Характер русского народа» философа Николая Лосского.

Но, по признанию Ерофеева (интервью Скиллен),

«Музыка, пожалуй, даже большее влияние оказала, чем и поэзия, и проза. (…) Но музыка — не манеры XVIII века. Этой всеобщей одержимости вивальдями, бахами, генделями, альбинонями, чимарозами, монтевердями, палестринами я не разделяю. А вот уже понемногу, начиная с позднего Бетховена, через Шопена, Шумана, Мендельсона (…) Если уж любимцев называть, так Густав Малер, Ян Сибелиус, ну, в какой-то степени, Брукнер, Дмитрий Шостакович… Из советских еще, когда попадет удачно под расположение духа, — Прокофьев. Да иногда даже Кабалевский».

Впрочем, книга не ограничивается лишь вопросами биографии. Среди статей, посвященных творчеству писателя, интересны работы, посвященные поэме «Москва-Петушки». Юрий Левин размышляет о скрытых в ней цитатах, а Ольга Седакова пишет о мотиве пира.

Рассматриваемый сборник дополняет монография британского слависта Светланы Шнитман-МакМиллин. Это отредактированное переиздание первого академического исследования о Ерофееве, вышедшего в 1989 году. Автор пишет о расколотой картине мира главного героя поэмы. Она соотносит его с традицией лишнего человека, характерной для русской классики XIX века. Одновременно в книге присутствуют связи с шекспировским наследством: мотив «горло — душа — убийство — самоубийство» восходит к трагедии «Отелло». Сама же поэма — это «глубокий катарсис, очищение, несущее свет возрождения».

Как, впрочем, и любое настоящее произведение.