Энигма Алексея Шора

Москва, 2 февраля, 2021, 21:10 — ИА Регнум. Не знаю, как по части райских садов — Бог знает, где располагался тот, с Адамом и Евой, прежде чем попал в библейский переплет, — но с божественными длиннотами на Мальте все в порядке.

А все потому, что здесь звучит музыка Алексея Шора — какой-то невероятной, ускользающей от понимания красоты;музыка очень личностная, где каждый звук как-то соотносится с человеком, музыка многослойная и в то же время проницаемая для слуха. Григ, будь он жив, наверняка усмотрел бы в ней откровение красотырайской — в духе своего известного речения о Моцарте.

Наверное, такие мелодии мог бы наигрывать на лире грек Орфей.

Ну вот, меня опять затянуло в Древнюю Грецию; раз уж так, то продолжу. К музыке Алексей Шор пришел к сорока годам, что весьма символично — ведь это возраст «акме», который по понятиям древних греков обозначал период расцвета в жизни мужчины, полноту духовных и творческих сил. А ведь так оно и есть: Брукнер, к примеру, в сорок лет написал свою первую симфонию, да и Мессу ре минор сочинил сорокалетним.

Правда, к возрасту «акме» Шор уже много чего доказал, в том числе и недоказуемую теорию.

Даже в наш заполошный век Шор не боится чувствовать — в средние века его, должно быть, сожгли бы на костре. Григ был прав: мы были изгнаны из цветущего красотой рая музыки грехами современной жизни. Но Шор вполне позволяет туда вернуться — каждый миллиметр его нотного текста манит и завлекает в райские кущи. Какие тайные ингредиенты намешал Шор в эту музыку, чтобы получились такие темные с отблеском краски и такое лучистое настроение, остается тайной.

При этом Алексей Шор — композитор абсолютно аполлонический. Романтические порывы уложены у него в строгую, но изящную форму — пропорции ведь есть равенство отношений, а Алексей Шор талантливый математик. Оттого в музыке его столько же красоты, сколько разума.

Музыку математик с докторской степенью начал писать в 2012 году, по причине природной скромности — в стол; неизвестно, что было бы дальше, не случись у него свой Мендельсон (который, если помните, открыл миру Баха). Известный альтист Дэвид Аарон Карпентер случайно увидел ноты — и, воодушевившись талантом друга, решил исполнить их на публике. С той поры Алексей Шор стал фаворитом ведущих музыкантов мира, ну и критиков тоже; иногда ведь и в жизни критика случается что-нибудь прекрасное. Скажем, ему выпадает шанс первым написать о той музыке, о которой не писал еще никто, никогда и нигде. Сравнить канонические пропорции неслыханных опусов с витрувианским человеком и рядом Фибоначчи. И не задумываться, сколько там диезов при ключе.

«Алексей — из той плеяды композиторов, что несут свет и теплоту в наш мир, даже если и рассказывают о печальном или сакральном», — известный арфист и композитор Александр Болдачев только что отыграл концерт в зале Роберта Самута во Флориане, служившем ранее методистской церковью; на стенах ее по сей день сохранились священные тексты. Специально для этого концерта Болдачев переложил для арфы музыку балета Алексея Шора «Хрустальный дворец» — про сумасбродную императрицу Анну Иоанновну, что поженила между собой придворных шутов и уложила их спать на ледяном ложе в ледяном дворце. Шут и Шутиха влюбляются друг в друга в искомом райском саду, Императрица дарит им на свадьбу клетку с райскими птицами, а потом сад замерзает — но не любовь.

Пронзенных стрелой Амура танцуют этуали Иван Васильев (из Михайловского) и Мария Виноградова (из Большого); Шут то и дело зависает в фирменных прыжках alaНижинский, да так, что душа радуется. «Для меня важен нерв. В последней сцене Ваня и Маша повторяют одну комбинацию аж пять раз подряд. Они как белки в колесе. Это безысходность. И это моя самая любимая сцена», — сказал мне перед премьерой хореограф балета Алексея Шора «Хрустальный дворец» Александр Сомов. На премьере я присутствовала мальтийской, а следовательно, мировой (потом их было много, одна даже в Кремле). В той же беседе я поинтересовалась у Сомова, насколько дансантна, на его взгляд, музыка Алексея Шора — поскольку для меня его музыка танцует. «Он сочинил очень яркие музыкальные темы, которые удобны хореографически, — ответил Сомов. — Алексей — талантливый человек, и он не останавливается на достигнутом: когда работа шла к завершению, написал патетическую увертюру, вобравшую в себя общее настроение постановки». Получилось удивительное действо о хрупкости счастья с красочными дивертисментами, очарованными садами, оперной дивой, парящей на прикрепленном к колосникам огромном солнце, и прочими милыми сердцу приметами канувшего в Лету прошлого. Как признался дирижер спектакля Павел Клиничев, «для меня музыка Алексея — это взгляд из XXI века в XVIII, он как будто пропустил ту эпоху через себя, сквозь призму своего таланта, и дал ей современное прочтение». «В ней слышны барочные темы, вальсы, полонезы, тарантелла, — увлеченно подхватывает режиссерЕкатерина Миронова. — Алексей написал прекрасное соло для скрипки, когда Императрица танцует с платочком; а ее веселый отъезд со свитой на лебеде, поддержанный полным оркестром, — моя любимая сцена в спектакле».

Двумя годами позже балет во льду превратился в балет на льду: стараниями Европейского фонда поддержки культуры и Ильи Авербуха на Мальте устроили «Шутовскую свадьбу». В ледовом шоу — адаптации балета «Хрустальный дворец» — приняли участие сплошь Олимпийские чемпионы по фигурному катанию; к примеру, в роли шута Балакирева на лед вышел Алексей Ягудин. Татьяна Тотьмянина, играющая шутиху Дуньку, сказала тогда: «Музыкальная часть спектакля — это половина успеха. Обычно кататься под классическую музыку сложно, но в этом случае было совсем наоборот, мы легко адаптировались. Эта музыка очень гармонична, она помогла выстроить точный образ каждого персонажа на сцене».

Ну разумеется, в вашем окружении найдется какой-нибудь брюзга, который непременно занудит, что, дескать, нельзя быть таким идеальным в двадцать первом веке, и что романтика с консонансами ныне чужды всему человеческому. Однако как-то так получилось, что Алексей Шор с его мелодиями и гармониями вывел музыку из ледяного саркофага посттональности и заставил ее сиять. А может, музыка с его появлением просто стала собой, вернула себе дух театральности, игры, лишилась высоколобости и враждебности; мы любим ее так, как музыку Моцарта, поскольку она близка слуху. Как сказала одна из лучших певиц мира, солистка Большого театра Анна Аглатова (та самая Аглатова, которую называют в Европе «младшей сестрой ЧечилииБартоли»), петь произведения Шора очень комфортно, и мелодии легко запоминаются. «Это мелодиипо типу Моцарта, — добавила она. — Ясные, простые, трогающие за живое».

Что ж, Алексей Шор и вправду по-джентльменски подает руку певицам: его вокальная музыка идеально ложится на голос.

Несколько лет назад мне выпало счастье познакомиться с Алексеем на Мальтийском международном музыкальном фестивале InClassica — он, между прочим, является его композитором-резидентом. Тут надобно отметить, что InClassica, отмечающий десятилетие в нынешнем апреле, представляет жителям и гостям очаровательного средиземноморского острова музыку вечную, лишенную возраста — и музыку новую, возраста опять же лишенную по причине новорожденности. Из музыки новой — ежегодные премьеры Алексея Шора.

Пару лет назад на Мальтийский фестиваль пожаловал пан КшиштофПендерецкий, автор поднебесной и пыточной музыки, давший повод усомниться относительно будущего как банального нотоносца, так и всех вкупе обертонов. За прошедшие годы он стал убежденным дендрологом — посадил в своем парке под Краковом более полутора тысяч видов деревьев, оттого в райский сад Шора вошел охотно, с любопытством озираясь по сторонам. Когда-то я снимала пана Кшиштофа для своей программы «Артишок» (последний слог в данном случае был определяющим): он сказал тогда, что создание сада для него сродни созданию музыкальной партитуры, ибо сад — это математизированная природа, а музыка — математизированная эмоция. Вот и не верь после этого в совпадения.

С концерта, где звучали произведения Шора, Пендерецкий вышел ошарашенным. «Алексей Шор — очень талантливый человек! — изменив своей вечной сдержанности, воскликнул он, и стекла очков его блеснули. — Хотелось бы в будущем наблюдать за его развитием и услышать еще больше прекрасных произведений»."Прекрасных» — да-да, именно так и сказал. Единственный суперлатив, услышанный мною за много лет от невозмутимого внешне пана. Он, между тем, продолжал: «Всё, что мы желаем найти, интересующий меня философ Ганс-Георг Гадамер находит у Пифагора — в его гармонии сфер, основанной на законах чисел. Наверное, поэтому я так люблю математику, ведь число и порядок — древнейшие эстетические принципы, которые лежат в основе любого искусства. В музыке Шора я услышал эту гармонию сфер».И улыбнулся, загадочно и дерридово слегка. Пусть земля вам будет пухом, пан Кшиштоф.

Казалось бы, братья по цеху должны ревностно относиться к себе подобным. Как, допустим, это происходит у оперных и у балетных. Но композиторы — все-таки особая каста. Гия Канчели, самый загадочный и несуетный композитор планеты, сделавший одним из тембров своего оркестра тишину, расслышал в шоровской музыке то, что не способен расслышать никто другой: «Для меня музыка Алексея Шора — это чувство подавляющего мира и гармонии».

Гия Александрович, тогда, на Мальте, мы виделись в последний раз. «Отказывающийся принимать меня Всевышний, вероятно, позаботился о моей возможности посетить этот благословенный остров», — сказали вы, сидя за столиком в открытом лобби отеля «Драгонара», обдуваемый семью ветрами. Было у ветров с семью нотами что-то общее, очевидно. Вы привезли мне тогда керамический горшочек с невероятным бельгийским шоколадом, в котором лежало фарфоровое белое сердечко. Оно разбилось в моем тель-авивском доме в тот самый день, когда вас не стало. Как будто спрыгнуло с полки.

А еще вы сказали, что музыка Алексея Шора «очень приятно звучит». Эти слова эхом отозвались уже в моей, не мировой душе, поскольку получасом ранее я встала из-за компьютера, завершив рецензию словами о том, что Шор — автор музыки, приятной во всех отношениях.

Часы показывали время, которое вроде бы двадцать первый век. Но из башни музыки Шора (какая там из слоновой кости, Бог с вами!) можно было увидеть день двумя веками ранее. И был он не пасмурен, отнюдь. А солнечен, как на Мальте весной, когда проходит фестиваль InClassica, где кого только не встретишь. Вот прошел мимо латвийский композитор Георг Пелецис, доверительно обронив: «Мы с Алексеем — одной крови, потому что мы рыцари ордена консонантной музыки, очень мелодичной и гармоничной».

Рыцарям на Мальте, учитывая островное прошлое, самое место. Но Шору все-таки ближе век девятнадцатый, как лучшим людям на Ш: Шуману, Шуберту, Шопену. Слава Флярковский, знакомец из юности, а ныне важный телеведущий и обозреватель телеканала «Россия-Культура», с которым мы в перерыве между концертами сгоняли на остров Гозо, признался, что Алексей напоминает ему путешественника во времени. «Вроде бы его композиции близки эпохе романтизма, но при этом полны индивидуальности, — рассуждал он, пока мы плыли на пароме, попивая знаменитый мальтийский «Кинни». — И вообще, Шор представляется мнекакой-то нездешней фигурой, он какой-то переместившийся. Музыка, которую я сегодня услышал, могла быть написана воскресшим романтиком первой половины 19 века, который очнулся от долгого сна, пожил среди нас, а потом сел и написал партитуру. Он все равно написал ее характерной для себя, такой, которая свойственна ему была когда-то, когда он был романтиком первой половины 19 века, но при этом она звучит очень современно и необычно».

Там, на Гозо, нас поджидало Лазурное окно, живописная скала в форме арки, рухнувшая годом ранее: Слава сказал, что видел ее вкино. Вроде бы ее показывали в «Битве титанов» и «Графе Монте-Кристо», ее снимал в своем телесериале «Одиссея» Андрей Кончаловский, и авторы «Игры престолов» не обошли вниманием. Теперь этот природный феномен остался лишь на экране, хотя дайверы утверждают, что под водой стало еще интереснее.

Обвалу Лазурного окна Алексей Шор посвятил сочинение «Потеря», которое произвело неизгладимое впечатление на Константина Орбеляна, всемирно известного дирижера, худрука Армянского Национального академического театра оперы и балета, да и просто дивного человека. «Музыка Шора имеет и свои гармонические особенности, и особый эмоциональный язык, — сказал он после второго тура конкурса «11 путей на Мальту», где исполняли сочинение Алексея (сам маэстро Орбелян возглавлял жюри). — Особенно мне нравится его «Потеря» — произведение красивое, трогательное, необычное». Тут надобно заметить, что вообще-то эта симфоническая пьеса для Шора скорее исключение, чем правило; как замечает сам автор, «обычно я пишу музыку в зависимости от настроения, а не от события».

Ближе к фестивальной середине договорились встретиться с Любовью Казарновской у бассейна. Ее муж Роберт — какие же у него поразительно голубые глаза! — заботливо пододвигает нам кресла-шезлонги. Говорим о состоянии современного оперного искусства, о том, как повышение камертона привело к искаженному звучанию произведений бельканто, лишив нас удовольствия воспринимать натуральную окраску тембров, о злодее Геббельсе, придумавшем, как порабощать массы некомфортными для слуха звуками — он даже издал указ, в котором приказал задать тональность ля в 440 Гц. Разговор естественным образом переходит на Шора: «То ли дело его музыка, — говорит Люба. — Она удивительно мелодична. Она вся поется; не надо насиловать голос странной интерваликой, сложными, непевческими интонациями и незапоминающейся мелодией. Она красива. В ней — нежность и лирика, слеза и улыбка, солнце и луна. А как чудесны его пьесы для скрипки и рояля…»

Красавчик Рэй Чен, любимец Армани, звезда соцсетей и фантастический скрипач, исполнял на InClassica"Морские пейзажи» Алексея Шора. После концерта, укладывая скрипку в футляр, он признался, что музыка Шора влечет его морской романтикой, что он будто расслышал в ней отзвук тех приключений, о которых грезил в австралийском детстве. «Это удивительное сочинение вдохновлено жизнью на Средиземном море и его дарами. В нем течет повседневная жизнь острова, бушуют штормы, в нем много страсти — и чего-то интимного, аутентичного. Море, волны, буря, легкий бриз — все это вы обязательно почувствуете в музыке Алексея, которая может быть как драматичной, так и очень спокойной и нежной. Сочинение рассказывает о красоте океана, там живут разные краски, характеры, эмоции. Лично я ощущаю русское влияние в этой музыке, особенно Чайковского, Римского-Корсакова, Прокофьева, чувствую русскую душу… Это сочетание русского со средиземноморскими традициями создает удивительную атмосферу, особый колорит. Шор развивает классические традиции — с одной стороны, это традиционная тональная музыка, с другой — это музыка нашего времени, наших дней, и она прекрасна».

Тут хотелось бы набросать карандашный портрет нашего героя. У него совершенно невероятная улыбка, добрая и трогательная; такая, пожалуй, и должна сопровождать человека гениального, немного не от мира сего. Который с легкостью докажет недоказуемую теорему и напишет что-нибудь необычное и грандиозное: балет «Хрустальный дворец» — тот самый; или симфоническую поэму «Образы Великой осады» для двух оркестров об осаде Мальты, где музыка становится и живописью, и трагедией, и авантюрным романом; или новые «Времена года», назвав их «Четыре сезона Манхэттена» и позволив солирующей скрипке высказываться наперекор оркестру, а значит, наперекор традицииSeasons. Ну разумеется, такой человек завершит цикл «Весной», с которой у других обычно все начинается — на позитивной, жизнеутверждающей ноте. Как сказал опять же Константин Орбелян, «Алексей Шор — чудесный человек, он невероятно добрый и чуткий. Его произведения — его полное отражение».

И очень искренний, — добавила бы я: все это действительно слышно в музыке.

Еще штрих к портрету: для мамы Анны Алексей однажды написал пьесу «Скрытое послание», в которой ноты переводятся в буквы и где много-много раз закодирована фраза «Анна, я тебя люблю» (Anna, I love you). А детям, Марку и Натали, посвятил две песни. Одну из них сочинил в роддоме, ожидая рождения дочери. Ну, а когда у девочки появилась своя песня, подумал, что и у сына должна быть своя. Мальчик плохо спал, поэтому отец написал ему колыбельную. Теперь оба очень гордятся, что у каждого есть своя песня.

А у Шора есть свои детские воспоминания. Точнее, так: «Детские воспоминания». Чтобы сыграть сей фортепианный цикл, диковинному австрийскому пианисту Ингольфу Вундеру пришлось перевоплотиться в мальчика — «Childhood Memories» Алексея Шора требуют естественного дыхания. Но при этом — кристальной ясности мышления и владения высшей музыкальной математикой. Чистый ручей шоровской музыки, текучей, мерцающей, подкупающей детской непосредственностью (одна из самых искренних частей сюиты так и называется — Naïveté) артист Deutsche Grammophon перешел танцуя; особенно пленили в его исполнении «Вальс марионеток» и «Первая любовь».

Еще до концерта Ингольф сказал, что, по его представлению, «Шор — настоящий феномен, особенно если учитывать, что заниматься композицией он начал всего несколько лет назад. Это потрясающе! Я чувствую, что это только начало, и не могу дождаться того, что будет дальше. Он наделен редким даром воображения, ему близки приемы Моцарта или Шопена, но Алексей создает абсолютно новые вещи. Играть их — challengeдля исполнителя, потому что его музыка очень логичная, глубокая и образная, сложная, искусная, почти визуальная, со множеством находок, с красивыми комбинациями».

Рыцарь странствующего образа Жан-Марк Филлипс-Варжабедян сидит рядом со мной за столиком в таверне «Гозитан», запивает божественного осьминога не одним бокалом бургундского, и рассказывает. «Нас спрашивают: почему вы никогда не улыбаетесь во время игры? Потому что все эмоции мы выражаем музыкой. А что, Горовиц улыбался? Ойстрах улыбался?..»

Двумя часами ранее музыканты знаменитого французского трио Wanderer, названного в честь шубертовского «Скитальца», назначили себя ответственными за трактовку «Семи пьес для фортепианного трио» Алексея Шора. Изящные, остроумные и изысканные миниатюры, сложившиеся в цикл — «Адьё», «Возраст», «Прощальный ноктюрн», «Король Мэтт Первый», «Люксембургский сад», «Баркарола Св. Эльма» и «Шубертанго», — оказавшись вместе, словно обрели общий лейтмотив и схожие черты характера, несмотря на разность жанров, истории и географии. Заложенные в музыке Шора мелодические и стилистические трансформации были обыграны с невероятным мастерством — казалось, сама природа нашептала автору и исполнителям, как вывести музыку в иное измерение. А финальное «Шубертанго» напрямую ассоциируется с титульным композитором трио Wanderer; речь идет о восхитительной шутке, настоящем образчике постмодернистской иронии, где в ритме танго и песнь летит с мольбою, и прочие серенады. Так что Liber tango Пьяццолы, неизбежно возникающее в вашем сознании, не просто аллюзия.

«И вот что интересно, — Жан-Марк Филлипс-Варжабедян подливает себе вина. — При всей современности сочинений Алексея Шора они все-таки традиционны — в самом лучшем понимании этого слова. Подобная музыка на диво привлекательна. Это тональная музыка, очень мелодичная, и вместе с тем — экспрессивная, она легко воспринимается публикой. Порой композитор берет фрагменты понравившихся мелодий и играет с ними. Получается очень эффектно. Думаю, это дань уважения Шуберту. Дань уважения всем композиторам, которые нравятся Шору. Кстати, личное общение с ним — настолько же легкое и ясное, как и его произведения!»

На другом фестивале «Семь пьес для фортепианного трио» исполняло Трио имени Хачатуряна — и это было действительно три о: обаятельные, обалденные, особенные. Трио размышляло над мелодиями Шора, представляя как раз такую музыку, какой нам сегодня так не хватает — естественную, доступную, искреннюю и небанальную. «Это собирание пьес воедино очень похоже на игру детей в конструктор лего, — сказал незадолго до концерта скрипач Карэн Шахгалдян. — Мой сын, к примеру, днями напролет собирает лего, очень ловко и очень быстро. Что-то подобное произошло и с нами: попытавшись поиграть, мы через какое-то время увидели очертания будущей конструкции, и в итоге все сложилось».

«Музыка Алексея — очень душевная, искренняя и мелодичная, — добавляет пианистка Армине Григорян. — Она построена на ярких и запоминающихся образах, которые нравятся публике. Когда мы спрашиваем иностранцев, что они думают о его произведениях, которые мы исполняем в своих концертах, они отвечают: «Это очень русская музыка». Когда мы спрашиваем русских, армян и грузин, они говорят: «Это музыка, в которой растворено Средиземное море: она очень красивая и действительно западает людям в душу».

Андреас Оттензамер — übersolist, первый кларнет Берлинского филармонического, австро-венгр с внешностью топ-модели и любимец КелвинаКляйна, — исполняет по всему миру «Вердиану» Алексея Шора. «Я просто обожаю исполнять его «Вердиану»! Удивительно, как у него получается взять за основу всем известную и узнаваемую мелодию и придать ей совершенно иное, уникальное звучание! И вообще, Алексей Шор — талантливый и открытый человек, с ним очень легко найти общий язык!».

По словам Андреаса, «Вердиана» пришлась ему по сердцу еще и потому, что «подход Шора крайне оригинален: он не похож на обычные фантазии на оперные темы».Этот подход действует совершенно магнетически и беспроигрышно, ибо музыкальная память постоянно вычленяет из целого знакомые мелодии и дивится их затейливым трансформациям. Знакомое и незнакомое притягиваются и отталкиваются друг от друга, взаимодействуют друг с другом и даже превращаются в единый объект, оставаясь при этом в разных измерениях. В этом и заключается искусная техника Алексея Шора, его мастерство — в синтезе-анализе отраженных и переотраженных объектов, которые укладываются в сознании столь причудливо, что от этой игры захватывает дух.

Стоит ли удивляться, что год спустя «Вердиану» исполнили бесподобные братья Параторе, чья музыка гостеприимна, как сам дуэт, а дуэт — он, безусловно, от Бога. Да что там, больше чем дуэт: братья Параторе — это two-man orchestra, от их игры, синхронной с точностью до наносекунды, мир расцвечивается всеми красками спектра.

Стройный трехчастный силуэт «Вердианы» на сей раз оказался облачен в новые одежды — дизайнером выступил Александр Чайковский; и оказалось, что новое прежнему весьма к лицу. Услышанный с точки зрения нашего века, Верди обрел еще большую привлекательность, ибо формат его опер, если позволительно так выразиться, раздвинулся во времени. К тому же братья Параторе наглядно показали, насколько в музыке Алексея Шора сильны вокальные интонации, полнозвучие которых сохраняется даже в самой тихой динамике.

Обаяние улыбчивых братьев распространилось далеко за пределы рояля — каждой красивой девушке непременно хотелось с ними сфотографироваться. А поговорить? — о да, еще бы! Энтони тут же рассказал, что они вообще не говорят по-итальянски, поскольку родились в Америке и мама очень беспокоилась о том, чтобы они хорошо знали английский. «Однажды мы услышали о Мальтийском международном музыкальном фестивале, композитором-резидентом которого является Алексей Шор, и заинтересовались его музыкой. Что в ней удивительно — это ритм, креативность! У нас одна с ним цель: мы хотим исполнять красивую музыку. Нам, исполнителям, нужен композитор, который создает прекрасную музыку! И еще мы были впечатлены тем, что Шор создает тональную музыку — но вместе с тем создает новое ее воплощение. Знаете, современная музыка часто стремится к тому, чтобы шокировать, а тональная музыка понятна слушателям, и это привлекает. Да, его музыка очень привлекательна!»

Как-то раз я спросила Алексея, отчего один и тот же его опус у разных музыкантов звучит абсолютно по-разному. «Я не припомню, чтобы кто-либо из исполнителей, играющих мою музыку, добавлял свои каденции или узоры, — ответил Шор. — Но вообще вы правы, у кого как душа лежит, так он и играет. И это доставляет мне огромное удовольствие. Скажем, «Путевой дневник» у Ингольфа Вундера был романтическим, лирическим, а у Филиппа Копачевского такая энергия… просто оторваться невозможно».

И действительно: мне довелось слышать его «Путевой дневник» — поэтичнейшую сюиту для фортепиано с оркестром — в исполнении трех пианистов экстра-класса, и всякий раз она была иной. В этом, наверное, и заключается феномен настоящей музыки, дающей интерпретатору право на импровизацию. Напомню, что «Travel Notebook» — это своего музыкальная рефлексия или, если угодно, размышление автора о тех городах, где ему довелось побывать; преображенные композиторским мышлением, в нотах отражаются Барселона, Рим, Париж, Венеция, Аскот, Равенна и прочие чудесные места; даже не столько города, но их тон, характер, звучание. Филипп Копачевский, вдохновенный, порывистый, манерой игры и всем своим обликом — от длинных волос до бесконечно длинных пальцев — напоминал Ференца Листа за роялем. И исходила от него такая энергия, что вас полностью поглощал процесс слушания и слышания, и лишь где-то на периферии сознания возникали мысли о том, какая у пианиста изысканная фразировка, как ошеломительно свежи его пассажи и как технично летают его руки над клавишами — вот, глядите-ка, двойной содебаск; а это, конечно же, жете; ну, а это перекидное субресо, не иначе.

«Я постоянно нахожу что-то новое в творчестве Алексея Шора, — сказал тогда Филипп Копачевский. — Его музыка дает большой простор для фантазии, особенно ярко это проявляется в «Путевом дневнике», в который заложена идея путешествия, впечатления от определенного места или города. Здесь присутствует сочетание романтического и импрессионистского начал; мне нравится эта изменчивость, когда все меняется, как в калейдоскопе. Каждый раз, когда я играю эту музыку на сцене, находятся новые рубато, новые эмоции, новые звуковые моменты, и это всегда большое удовольствие. Потому что для меня важно созидание, создавать красоту здесь и сейчас, а в его произведениях много для этого возможностей. В музыке Алексея есть одновременно и глубина, и простота, и это дает необычный эффект — когда ты ощущаешь развертывание музыкального материала прямо здесь и сейчас. Эта музыка льется естественно, а я очень ценю естественность и в исполнительстве, и в композиторстве».

Годом ранее «Путевой дневник» играл Денис Кожухин, победитель конкурса королевы Елизаветы — тогда мне отчего-то вспомнились портреты стран и городов ПиныБауш, красивые пластические монологи, зыбкие и текучие, имеющие весьма опосредованное отношение к реальности. Самое занятное, что мы долго беседовали с Денисом по-английски, ибо из России он уехал на учебу мальчиком — в Высшую школу музыки королевы Софии в Испании, к профессору Дмитрию Башкирову; а потом вдруг выяснилось, что русский он прекрасно помнит и говорит на нем без малейшего акцента.

«Алексей — невероятный человек, с ним хочется общаться еще и еще, учиться и узнавать что-то новое, — это, кстати, Денис Кожухин сказал по-английски, так уж получилось. — Мне очень нравится его сочинение «Travel Notebook». Оно наполнено разнообразными красками и отличается интересной оркестровкой. Несмотря на то, что в 21 веке идеи романтизма остались далеко позади, Алексей, подобно Листу, написавшему «Годы странствий», и Альбенису, написавшему «Иберию», совершает путешествие по миру и делает зарисовки, которые впоследствии становятся музыкальными темами — как истинный романтик».

А вот что думает по этому поводу учитель Дениса, великий пианист и педагог, профессор всех возможных академий Дмитрий Башкиров: «Музыка Алексея очень приятная, мелодичная, благородная, я бы даже сказал, европеизированная: она разнообразна и отражает современность. Алексей отлично пишет как сольные партии для различных музыкальных инструментов, так и оркестровые произведения, которые лично у меня вызывают неподдельный интерес».

Или вот еще, по-моему, замечательное высказывание российского пианиста Юрия Розума: «Его музыка естественна, как дыхание, она как птица, которая летает и поет, не подчиняясь никаким законам. Мне интересно играть музыку Алексея Шора, интересно делать так, чтобы мелодия звучала на фортепиано естественным образом — так, как она живет в его голове. Композиторы так обычно не пишут».

К слову, с райскими плодами на Мальте тоже все в порядке. В гримерке перед очередным концертом в зале Роберта Самута, где мы уплетали рыбу с салатом, Валерий Иосифович галантно преподнес мне, как единственной даме, какой-то неведомый экзотический фрукт в качестве десерта. Валерий Иосифович — это Ворона, ректор Государственного музыкально-педагогического института имени Ипполитова-Иванова, музыковед, скрипач, педагог, профессор и прочая. В гримерке присутствовали и другие милые джентльмены-ректор Московской консерватории Александр Соколов и ведущий авторских программ на радио «Орфей"ЙоссиТавор. В ожидании концерта из произведений Шора речь, разумеется, зашла о его музыке, тем паче собрались здесь исключительно музыковеды. «Для меня музыка Алексея Шора стала открытием нового мира, нового музыканта и нового современного композитора, — делился с коллегами Валерий Ворона. — Его произведения имеют свой язык и свой стиль, в них присутствует сочетание традиций и истории. Я считаю, что Алексей — очень талантливый человек, и желаю ему дальнейших творческих успехов». Другой профессор и доктор искусствоведения, он же ректор Александр Сергеевич Соколов, заметил, что"Алексей Шор — искренний композитор, в его сочинениях чувствуется собственный, уникальный стиль. Когда артисты играют его музыку, это вызывает особый теплый отклик в их сердцах. Например, Максим Венгеров исполнил его сочинение очень душевно и проникновенно».

С Венгеровым вообще особая история. Минувшей весной он выступал в Тель-Авиве с Государственным симфоническим оркестром Армении и Сергеем Смбатяном. После перерыва, связанного с травмой плеча, Венгеров стал совсем уж выдающимся музыкантом. Впрочем, широкая романтическая эмоция, хоть и умудренная мастерством, ему по-прежнему по сердцу. В Концерте для скрипки с оркестром «Морские пейзажи» Алексея Шора он явил объемный и летящий звук, к тому же Венгеров эффектно комбинировал сложнейшие приемы звукоизвлечения. Государственный симфонический оркестр Армении под управлением Сергея Смбатяна был к солисту предельно чуток: прозрачная оркестровая ткань была сходна по ощущению с накидкой из органзы, накинутой на плотную скрипичную материю."Когда я исполняю композиции Алексея, я как будто вновь и вновь влюбляюсь в музыку, — признался тогда Максим Венгеров. — Она невероятно мелодична и восхитительна!»

Более того, Алексей Шор абсолютно по-новому ведет спор гармонии с изобретением. Единственный в истории двукратный победитель конкурса Чайковского Сергей Догадин, фантастический молодой скрипач, стал исполнителем мировой премьеры сочинения Шора «Четыре сезона Манхэттена» для скрипки с симфоническим оркестром. «Я играл в своей жизни несколько разных «Времен года», оттого мне было особенно любопытно познакомиться со взглядом Алексея на это произведение, на саму эту форму цикла из четырех концертов, — вдохновенно рассказывает Сергей. — Его опус получился очень необычным, развернутым, виртуозным, в нем столько настоящей игры, чувства, чего-то очень глубокого и романтически прекрасного — и все это требует решения определенных задач как от сольной скрипки, так и от оркестра, потому что оркестр здесь представлен очень масштабно».

Скрипач-вундеркинд из Стокгольма Даниэль Лозакович — сенсация нынешнего скрипичного мира, победитель конкурса"Щелкунчик» и Международного конкурса Владимира Спивакова, самый молодой музыкант в истории, ставший эксклюзивным артистом Deutsche Grammophon — стал и самым молодым исполнителем «Фантазмов» Алексея Шора. В этом Концерте для скрипки с оркестром водят хороводы нимфы и грации, да и вполне земные девушки пускаются в задорный пляс.

И в игре, и в беседе удивительный человек Даниэль выражает мысли не мальчика, но мужа. «Мне очень нравится играть музыку Шора, у Алексея огромный талант мелодиста, — Даниэль извлекает из футляра «ex-Baron Rothschild» 1713 года, он готовится к иерусалимскому концерту. — Сегодня трудно найти композитора, столь одаренного по части мелодий. Его «Фантазмы» — это, по сути, традиционный скрипичный концерт в трех частях, каждая из которых весьма оригинальна, и в каждой из которых множество очень красивых тем. Я безмерно уважаю Алексея Шора и благодарен ему за такую музыку».

Так каким же традициям он все-таки наследует? Однажды я об этом его спросила, не удержалась: вот, говорю, была «Могучая кучка», которая состояла из композиторов разных профессий: военный инженер, химик, и так далее… Вы — математик. С докторской степенью. Не влияние ли это русской классической школы? Можно ли сказать, что вы их исторический прапраправнук?

Ну, в этом смысле да, — улыбнулся Алексей. — Хотя я кучкистов тоже не воспринимаю как настолько уж русских; на мой взгляд, они взяли европейский язык и заговорили на нем с русским акцентом. Что касается моего акцента, то в ушах моих звучит двадцать первый век, а душа лежит к классической музыке.

«Алексей Шор обладает способностью связывать в своей музыке воедино разнообразные культуры и традиции, в особенности исконно русские, — говорит «крестный отец» музыки Алексея Дэвид Аарон Карпентер. — Подобный подход можно встретить в «Славянских танцах» Дворжака, а также в «Венгерских танцах» Брамса. Эти авторы использовали симбиоз различных этнических мотивов, чтобы создать собственную музыку. Алексей Шор сделал то же самое: на основе традиционных русских танцевальных мелодий создал красивейшее произведение, «Хорошо темперированный шансон». Иногда то, что кажется самым простым, несет в себе наиболее трогательное и знаковое послание. Проблема современной классической музыки в том, что при прослушивании создается впечатление неполноценности композиций, будто бы чего-то не хватает. А в произведениях Алексея все наоборот: они многогранны и затрагивают весь спектр эмоций. Алексей Шор — гениальный композитор, его музыку играют лучшие артисты мира, и я с нетерпением и радостью жду возможности исполнить его новую работу!».

Цикл «Хорошо темперированный шансон» был написан специально для Дэвида Аарона Карпентера и вместил разные жанры и стили — сальсу, танго, босанову и прочая, а также вариации на тему «Мурки». Сочинение произвело сногсшибательный эффект: Дэвид исполнял его повсеместно, в том числе в Метрополитен-музее и Карнеги-холле, записал опус с Лондонским филармоническим оркестром, и публика неизменно встречала его овациями. Даже почтенный итальянец Сальваторе Аккардо, скрипач и дирижер, заметил: «Я поражен музыкой, которую пишет Алексей. Помимо серьезных больших оркестровых произведений, композитор находит место в своем творчестве и для шалости: например, его переложение русской блатной песни «Мурка» для скрипки просто гениально».

Мальте, конечно, повезло: средиземноморский остров обзавелся музыкантом, чьи мелодии уже стали частью местного наречия. Большинство его премьер исполняют на InClassica, да и по всему миру Государственный симфонический оркестр Армении и Мальтийский филармонический, оба — под управлением молодого гения и истинного музыкального стратега Сергея Смбатяна, который чуть ли не каждый вечер удивляет исключительным пониманием партитур всех времен и народов, а также непостижимой способностью легко вписываться в любой музыкальный сюжет.

«Он не боится экспериментировать; кажется, нет музыкальной стихии, которая ему не подвластна, — говорит об Алексее Сергей Смбатян. — В его творчестве есть все, от сольных небольших партий до симфонических произведений крупной формы. Поэтому его музыка обречена на успех и овации. Я очень рад тому, что часто работаю с музыкой Алексея. Она очень лирична, нравственна, и мне она очень близка».

Cтупня Адама с верхней, притулившейся где-то сбоку створки «Гентского алтаря» ван Эйка в соборе Святого Бавона вышагивает прямо в воздух. Рядом с ним — Ева с этрогом в руках: а вы говорите, апельсин, а вы говорите, яблоко. Целомудренному Адаму и бесстыжей Еве хочется в мир, далекий от створок. Бежать, бежать, в Москву, в Москву или еще куда. Прочь из райского сада.

А может, им просто захотелось в другой райский сад — туда, где звучит музыка.

Лина Гончарская, музыкальный критик, главный редактор Culbyt.com