"Хочу до конца участвовать в разгроме проклятого врага": письма с фронта о любви и войне
Москва, 9 мая, 2013, 14:45 — ИА Регнум. В каждой семье хранится память о
"Здравствуй, дорогая Асенька!
Перед новым отъездом на фронт мне очень хочется тебе сказать так, чтобы ты услышала всей своей душой: будь счастлива вечно и по-прежнему украшай человечество своей жизнью на земле, жизнь - для тебя, всегда радуйся ей", - начиналось письмо, отправленное с фронта в Ленинград 7 апреля 1944 года 21-летним Хацкелем Иоффе своей будущей жене Асе.
Письма хранятся ныне у младшей дочери Хацкеля и Аси - Регины, преподавателя музыки: "Я знала, что папа все сохраняет - у него была черная папка, где все документы находились. Но письма с фронта в Ленинград я обнаружила, когда уже переехала и разбирала папин архив. И была потрясена, когда это все обнаружила, даже студентам своим носила почитать, когда мы готовили попурри из военных песен, чтобы они смогли то время хоть немного почувствовать".
Хацкель Иоффе уехал в Ленинград из городка Горки, что в Могилевской области Белоруссии, в 1939 году поступать в Политехнический институт. Уехал всего в 16 лет, потому что рано пошел в школу. В Ленинград приехали и его брат Борис, ставший студентом филологического факультета Ленинградского университета, и сестра Злата, поступившая в Педагогический институт.
8 октября 1944 года Хацкель напишет еще одно письмо в Ленинград - маме Аси, тете Соне, в котором вспомнит, как уезжал из дома: "Не могу без слез вспоминать тот день, когда я уходил из дома пешком на вокзал в Горках в день моего отъезда в Ленинград на учебу в 39-м году, когда дорогой дедушка со слезами на глазах делал мне надпись на своей фотокарточке и когда мама со слезами, грустными материнскими слезами проводила меня до угла и долго-долго махала мне платочком, пока я не скрылся из виду. Со мной на вокзал шел брат. Я теперь плачу, честное слово, делюсь с Вами, как с самим собой. Плачу второй раз за три года. Я помню, как катал на саночках Фанюлю...Ведь она умная девочка была, теперь была бы уже барышня. Для меня не новость то, что нет в живых мамы, Фанюли, Женьки. Я ведь знал это и раньше - и вот почему я так редко пишу папе и Злате, мне их очень жалко и мне трудно писать".
Мама, младшая сестра Фаня, младший двухлетний братик Женечка и сестра мамы - Вера были расстреляны фашистами 7 октября 1941 года в Горецком гетто. В Иерусалиме в мемориальном Музее Яд Вашем в "Долине Общин", среди высеченных на камнях названий городов, в которых во время Катастрофы осуществлялось истребление евреев, можно прочесть на иврите и английском, - "Горки"...
Хацкель, Борис и Злата, а также их отец Арон Иоффе ушли на фронт. Хацкель даже однажды встретился с отцом на фронтовых дорогах. А перед разлукой с Борисом братья уговорились, что, если кто-то погибнет, то другой возьмет себе его имя... Не стало Бориса - пропал без вести. И уже после войны, Регина удивлялась, почему иногда к телефону просят позвать Бориса и папа берет трубку: "Он даже представлялся именем брата, пытался официально имя поменять, но ему не разрешили".
Злату отправили на Дальний Восток, в метеорологическую службу - там она прослужила всю войну. Она сейчас живет в Санкт-Петербурге, ей - 92 года.
Родители Аси тоже родом из Горок, но уехали в Ленинград раньше, и к началу войны Ася уже была ленинградской девочкой. Жили в огромной коммуналке на набережной реки Карповки, 19. Осенью 1941-го Ася должна была пойти в 10-й класс. Но окончить школу удалось только после войны. Всю блокаду Ася с родителями оставалась в Ленинграде. В Ириновке - на трассе Дороги жизни - работала на лесозаготовках, нередко по колено в воде: всю жизнь потом страдала ревматизмом, к 50 годам ходила с трудом. В первую блокадную зиму умерла бабушка Аси Геня. Отвезли на саночках на кладбище. "Вот кадры хроники - как люди воду черпают, как саночки везут - все это мама пережила, - говорит Регина, - бабушка очень боялась ее отпускать за водой, за продуктами - из-за круглого лица, даже похудевшего, но все равно такого "со щечками" - людоедов боялась"...
"Я так привык к войне, что не представляю мирной жизни"
...Хацкель, которого близкие, в том числе и Ася и ее мама Соня звали Хаца, пишет в Ленинград в октябре 1944-го: "Передо мною - сердце Польши, которую мы освобождаем... Я имел еще одну возможность уехать в Академию в Москву, но не захотел, ибо, во-первых, хочу тоже участвовать до конца в разгроме проклятого врага, хочу побывать на его земле и отмстить за все, во-вторых, я решил, что мне больше не надо думать об учебе, а надо работать и получать деньги, жить так, чтобы не папа заботился о том, чтобы меня поддерживать, а чтобы я всемерно помогал отцу и Златусе...Я недавно вспомнил, что незаметно в вихре последних лет я уже стал взрослым человеком, что мне в январе уже исполнилось 22 года. Но я все такой же в душе, каким был, не изменился ни в поведении, ни в характере, и работа идет одинаково, как и тогда, когда я вступил в нее девятнадцатилетним".
Будничным словом "работа" определяет молодой человек войну и пишет об этом: "Я так привык к войне, что не представляю мирной жизни...не фронтовой самостоятельной жизни я не знаю и поэтому эта моя жизнь кажется мне уже нормальной, несмотря на бомбежки, разрывы снарядов. Я вырос на войне...и это развило мое мировоззрение, я стал задумываться над вопросами, о которых раньше не думал, у меня появился ряд собственных заключений на разные темы". Он не стал уточнять, какие темы и какие умозаключения, только в конце письма приписал, что в землянке очень скудный свет, поэтому просит простить его за небрежность...Хаца прошел в составе Второй Гвардейской танковой армии от Ленинграда до Берлина, через Белоруссию, Украину, Польшу. Он и на рейхстаге расписался: "Иоффе. Ленинград".
"Папа даже решил привезти в Ленинград камень от рейхстага, - рассказывает Регина. - Он вообще чувствовал остроту момента, значимость разворачивающихся исторических событий. Но не довез камень - чемодан на вокзале в Берлине сперли".
А Ася в 20 лет села за парту - в 1945-м, чтобы окончить школу, а потом поступила в Ленинградский университет, на английскую филологию, вторым языком был немецкий. С Хацей они поженились. Он после войны с отличием окончил Военную академию связи в Москве. И они вместе с Асей поехали служить - в Армению, в Грузию. "Мама не признавала жизни в разных городах, она считала - пара должна быть вместе. Ее основная работа была быть его женой", - улыбается Регина. Ася вся сосредоточилась на муже, дочерях - Вере и Регине, доме - чтобы все блестело, чтобы стол был сервирован, а на столе - все вкусно и по-домашнему. Даже папиросы Ася мужу покупала.
В Ленинград они вернулись, только отслужив на Кавказе 12 лет. Ася радовалась - Кировский театр, БДТ, Пушкинский театр! - она так по всему этому соскучилась.
Они читали "Новый мир", не пропускали премьеры и новинки литературы, растили дочек. Причем могли помочь своим детям абсолютно по всем школьным предметам - от точных до гуманитарных.
"Они не ссорились - это была мамина заслуга, мама блистательно умела обходить все острые углы, гасить любые вспышки, папа был вспыльчивый, но отходчивый, - отмечает Регина и добавляет: Однажды папа на мамином юбилее произносил тост и сказал, что самая главная черта Аси - ее полнейшее бескорыстие".
"Пятый пункт" и удар в подъезде
После Академии Хацкель Иоффе дослужился только до подполковника. Дальше мешал "пятый пункт". "Этот вопрос вообще периодически в семье звучал. А сестра моя Вера очень на папу похожа. И она на себе вообще это очень ощущала, рассказывала мне однажды, как ехала в автобусе и мужчина рядом говорит своему сыну- подростку: "Вот видишь - стоит девушка с птичьим профилем? Вот люди с таким профилем мешают нам жить", - отвечает на мой вопрос о том, как переживала семья типичный советский антисемитизм, Регина. - Однажды Вера опоздала на какой-то урок, и учитель сострил: "Ой, наверное, Вера в очереди за курочкой стояла?". По большому счету, я думаю, что родители все это не раз испытали на себе. Но у нас в семье такая царила атмосфера - они воспитывали нас в духе интернационализма полнейшего. Никогда не стоял вопрос - кто по национальности молодые люди, с которыми встречались сестра или я. Родители были очень цельными людьми. Вера - сестра моя, репатриировалась в Израиль. А я ношу фамилию отца моей дочери - Черткова. И когда я стала с этой фамилией, мне стало с ней намного удобнее жить, честно признаюсь".
Выйдя отставку, Хацкель Иоффе работал в Ленинградском Музее связи им. Попова - заведующим отделом радио и телевидения, печатался в научных журналах, в том числе и зарубежных.
"О папе я многое узнала на его похоронах, мы хоронили его с воинскими почестями, с салютом, караулом. Было много народу, сослуживцев, - вспоминает Регина, - И там я в полной мере услышала, скольким он за свою жизнь помогал. Во всем, вплоть до хлопот по получению жилья. Главное, что я узнала - что после войны отец служил в военной радиоразведке, об этом не знала даже мама".
Хацкель Аронович пошел на почту 27 января 2002 года. По горькой усмешке судьбы - в День снятия блокады. Его подкараулили какие-то негодяи - думали, что с пенсией идет, ударили в подъезде собственного дома по голове. Фронтовика нашли соседи. Он уже не оправился от этого удара и умер в военном госпитале 30 апреля. Ася пережила его на год...
"Как я люблю тебя - единственную и желанную по сей день и навечно"
Помимо военных Регина нашла еще одну связку писем, на которых было помечено рукой отца - прочитать Регине и Катюше ( дочери Регины - прим. авт). Это переписка родителей 1971 года, когда старшей дочери Вере - 23, а Регине - 14. Отец уехал в военный санаторий под Полтавой. Ася писала: "рада, что ты хорошо отдыхаешь, одно лишь меня огорчает - как раз тогда, когда ты свободен, весел и не связан с заботами - именно тогда меня нет с тобой. Тебя окружают чужие люди, которые пользуются твоим расположением и твоим обществом. Ну что же, "се ля ви", как сказала Региша когда ей было 10 лет. А поскольку я суеверна, то склонна думать, что, наверное, так и надо. Хацинька, письмо мое, наверное, придет накануне 22 июня Дня памяти, 30-летия начала войны. Мы были почти детьми в тот роковой день, но, если помнишь, мы были вместе. Мы вместе прошли большой путь и уж если остались живы, то в честь памяти ушедших рано. Нам надо жить долго и счастливо. Я, как всегда, куда бы ты ни уезжал, готовлюсь к твоему приезду. Сегодня протерла восковой гаммой полы - дома очень красиво и чисто. Жду тебя, обнимаю, целую".
И он пишет ей в ответ: "Милая Асенька, вечером получил твое нежное письмо, которое я перечитываю уже много раз, чтобы вновь и вновь ощутить волнительную радость и счастье. Ты знаешь, как я люблю тебя - единственную и желанную по сей день и навечно. Не знаю, насколько еще хватит нашего горения, но всегда свежо благодаря тому особому обаянию, которое свойственно только тебе одной. Спустя 25 лет я испытываю к тебе всю ту же нежность, но теперь она умножена на многоопытность и я готов весь утонуть в тебе. Видимо, мы подошли с тобой к тому состоянию умиротворения, которое могут постичь лишь люди, оставившие позади много горя и потрясений. Это уместно заметить сегодня, в 30-летнюю годовщину начала минувшей войны. Хотя любая наша разлука неестественна, но, честное слово, стоило уехать хоть на этот месяц, чтобы получить такое твое письмо. Разве в обыденной будничной обстановке мы могли бы так объясниться?"
Галина Артеменко (ИА REGNUM)