Сможет ли экономический расчёт заменить этику?

***

Лиленд Игер. Этика как общественная наука: моральная философия общественного сотрудничества. М: Мысль, 2019

Адам Смит лишь изредка упоминает «невидимую руку рынка», посвящая целую книгу «нравственным чувствам». К ХХ веку акценты радикально поменялись: первое стало основой рыночной идеологии, а второе списали на пережитки религиозного сознания. Социолог Бруно Латур так описывает произошедшую трансформацию: современный западный мир (модерн) отверг традиционное мышление целостными, а потому нечёткими категориями, разложив реальность на отдельные точные, математически просчитываемые сферы. Невидимая рука эффективно направляет людей, движимых частным интересом; ценности и эмоции же угрожают системе, вводя в неё иррациональные (а потому ошибочные) порывы или скрытые отношения власти (как у популистов над толпой). Аспекты, тысячелетиями бывшие важными для человечества, объявляются устаревшими. Что такое, например, этика? В лучшем случае грубый способ познания мира, характерный для «несовременных» сообществ. В худшем — обман элит, мешающий гражданам осознать свой «настоящий» интерес. Критика этики права, но лишь отчасти.

Латур утверждает, что идеология модерна оправдала решительные проекты по переустройству мира, во многом прогрессивные, но в итоге натолкнулась на «вытесненные» ею неопределённости. Психология человека не укладывается в материальный стимул — реакцию; общественная жизнь не ограничивается точным просчётом индивидами своих выигрышей и издержек; прогнозы раз за разом опровергаются, решения имеют непредвиденные следствия. Мыслители, увидевшие последствия технократии и свободного рынка, вновь обращаются к таким предметам, как этика. Но следует ли просто желать обратить время вспять? Или накопленные знания и методы позволяют работать с «иррациональным», развивая и исправляя его?

Экономист из США Лиленд Игер в книге «Этика как общественная наука: моральная философия общественного сотрудничества» рассматривает этические предписания как важный компонент в функционировании общества, сочетающий фундаментальные ценности с большой долей практических соображений. Хотя автор в целом благоволит рынку и децентрализации, он подчёркивает, что эти принципы сами по себе не обеспечивают общественного сотрудничества, необходимого для достижения людьми счастья и выживания любой системы, включая капитализм. В книге много внимания уделяется прояснению терминов, истории этики, сравнению различных теоретических подходов к ней и конкретных авторов (сам Игер придерживается косвенного утилитаризма, берущего в смягчённой форме некоторые идеи Юма, Рэнд, Хаэра и других).

Автор сознательно избегает построения абстрактной идеальной системы, делая акцент на сравнении различных систем институтов в конкретных обстоятельствах. Одной из главных причин этого служит наблюдение, что предпочтения и характеры людей не являются неизменными, зависят от общества, а потому точно предсказать их в совершенно новых условиях невозможно. Игер склоняется к тому, что следует исходить из существующей общественной и этической системы, критикуя её изнутри, находя противоречия, опираясь на факты и на личные мнения, чтобы предложить постепенные исправления.

Во многом книга следует доказательству стратегической роли эмоций у Роберта Фрэнка. В обоих случаях кажущийся иррациональным компонент служит разумным целям, которых невозможно было бы достичь эгоистичным стремлением к прибыли. Этика, как и эмоции, способствует доверию (опасения, что тебя предадут при первой удобной возможности, вредит кооперации, особенно в современном мире, где большинство взаимодействий касается малознакомых людей), помогает принимать решения при недостатке информации, подталкивает выбирать большие, но отдалённые блага, вместо сиюминутных удовольствий, повышает предсказуемость (надёжность) окружающих и т.п. Схож и анализ биологических корней этики, но с двумя оговорками. Во-первых, Игер противопоставляет альтруизм (готовность принести себя в жертву ради общих/чужих целей) и внимательность к обманщикам (стратегия «глаз за глаз»). По Фрэнку эмоциональные сигналы как раз позволяют сделать альтруизм не проигрышной стратегией: в расчётливой модели самопожертвование означает поступиться личными целями в пользу мошенников и эгоистов. В справедливом же обществе жертвы требуются лишь в крайних, стратегически оправданных случаях; в целом же помогать другому является выигрышной установкой. По этой причине альтруисты не были истреблены естественным отбором.

Во-вторых, Игер предостерегает от натурализации этики. Простой факт того, что правило Х выравнивает распределение богатства или даже сокращает детскую смертность, не делает его «плохим» или «хорошим». Обычно мы можем связать наши оценки с материальными аспектами, но последовательный анализ приведёт нас к фундаментальному, ничем не обоснованному выбору: жизнь — хорошо, а смерть — плохо, счастье — хорошо, а несчастье — зло. Автор критикует мыслителей, полагающихся на интуицию или адресующихся к стремлению организмов выживать, с позиций логики. Но стоит заострить внимание на том, что разные теоретики наполняли «природу человека» или «законы эволюции» различным содержанием, да и из тех же фактов выводили диаметрально противоположные предписания. По Игеру, конечной причиной могут быть скрытые фундаментальные ценности. Впрочем, автор призывает не впадать в крайности: в большинстве случаев дело не доходит до разных взглядов на ценность страдания или счастья и спорящие расходятся лишь в фактических утверждениях. Игер также считает, что этика скорее служила преодолению ограничений природного отбора на уровне индивида.

Идея Фрэнка, что прямое расчётливое стремление к личной выгоде не достигает цели, трактуется в книге более широко. Такая же проблема встаёт перед технократами, пытающимися переделать общество, чтобы максимизировать счастье (в любом виде). Потому центральным критерием для Игера становится общественное сотрудничество. Автор утверждает, что за ним стоит фундаментальная ценность счастья, понимаемого как возможность индивидов свободно и успешно реализовывать собственные планы. Здесь важен отказ от универсального мерила, обычно навязывающего всем личные предпочтения мыслителя. В частности, Игер отвергает любимый экономистами «Парето-оптимум», основывающийся на обобщённой «полезности», на практике оценивающийся через готовность каждого идти на компромисс, отказываясь от осуществления желаний. По сути, автор принимает рыночную идею блага, параллельно доказывая, что сам по себе свободный рынок не даст её осуществить. Не все сферы жизни должны регулироваться деньгами; даже экономика требует доверия, справедливости и государственных вмешательств.

То же справедливо для централизованного управления и закона. Гибкость и изменчивость этических предписаний позволяет им регулировать такие вопросы, контроль над которыми властей либо практически невозможен, либо вреден. Если бы нарушение этикета разбиралось в суде, то наказания неизбежно были бы выборочными (хуже — политически мотивированными), полномочия и слежка со стороны чиновников разрослись бы до невиданных масштабов, а на уровне эмоций люди бы относились к нарушениям более равнодушно или вовсе взбунтовались бы против тотального вмешательства. Игер предлагает сделать ставку на воспитание характера и укрепление неформальных правил, которым люди следовали бы добровольно.

Правда, кто должен проводить подобные изменения, из книги не очень ясно. В одних местах автор упоминает школьное воспитание, но в других беспокоится о навязывании государством идеологии. Вероятно, имеется в виду некое подобие «публичных интеллектуалов» Стива Фуллера: максимум власти следует отдать гражданскому обществу, и этические мыслители должны обращаться напрямую к людям. На это указывает приведённая в книге критика демократии: по факту она сводится к отбору элит через конкуренцию за голоса избирателей, но не к полноценному народовластию. Отсюда следует вывод, что давать демократическим органам слишком много полномочий опасно.

Проблему «негативных» желаний и планов, вроде упования чужим горем или расизма, Игер обходит через требование согласованности ценностей. Хотя мы не можем сказать, что жажда купить автомобиль важнее цели стать певцом, возможно выделить явно противоречивые стремления или прямо вредящие общественному сотрудничеству. Соответственно, одним планам можно отдавать приоритет над другими, а самые вредные — осуждать. Такая формулировка кажется здравой, но вступает в противоречие с одним из исходных постулатов автора — об ограниченности ресурсов. Растущее при капитализме материальное неравенство означает, что мы неявно отдаём предпочтение целям узкой группы богатых лиц.

Игер настаивает на том, чтобы понятие свободы было негативным (отсутствие принуждения), а не позитивным (наличие возможности). Значит ли это, что этика не должна вмешиваться в решения, принимаемые рынком? Или же автор предполагает, что люди, обладающие сильным этическим характером, изначально не допустят несправедливого распределения? В книге лишь постулируется, что массы граждан гораздо сильнее влияют на рынок, чем на политическую власть (даже демократическую). Не понятно, куда подевалось наверняка известное автору понятие «рыночной власти», проблема монополизации и другие «провалы рынка», исправлять которые как раз призвано государство.

Возможно, увидеть проблему Игеру мешает характерное для либералов смешение рынка как экономического механизма, основанного на прибыли, и гражданского общества. Как показывал Дэвид Грэбер, последнее может (или даже должно) руководствоваться другими принципами. Внутри корпораций и общественных движений конкуренция и прибыль не являются основой организации. Более того, проблемы демократии, элит и бюрократов на этом уровне поднимаются вновь. Доминирование корпораций в экономике и олигархии в общественных объединениях делает «гражданское общество» плохим противовесом государственной элите. Несколько раз автор упоминает, что общество делится на два уровня: плотные группы (семья, друзья, коллеги) и расширенное сообщество (случайные контакты). Для каждого уровня характерна своя этика. Плотные группы скорее будут требовать самопожертвования, коллективизма и т.п. Требовать таких установок в отношениях со всем человечеством безрассудно; максимум, чего следует добиваться, доброжелательности.

К счастью, продолжает Игер, плотные группы пересекаются с другими такими же группами, создавая сеть близких отношений и обязательств, поддерживающую расширенное сообщество. Этот тезис прямо противоречит теории общественных сетей, подчёркивающей расслоение современных обществ, даже в пределах одного города или одного многоквартирного дома. Можно вспомнить Брук Харрингтон, которая описывала, как управляющие капиталом поддерживают доверие и классовый интерес внутри элиты. Да, иногда эти сети включают часть слоя «профессионалов»; но остальному обществу они целенаправленно противостоят. Даже если предположить, что Игер применяет термин «рынок» в самом широком смысле, как децентрализацию относительно государства, подобное прямое противостояние разных классов, групп или сетей затрудняет конструирование «общественного сотрудничества». Иными словами, этика на уровне групп всё-таки вступает в противоречие с этикой на уровне расширенного сообщества.

Интересно выразить историю долга по Грэберу в терминах Игера. Этика капитализма считает правильным оплату долгов любой ценой; защищает частную собственность от сколь бы то ни было обоснованных посягательств. Игер считает эти принципы само собой разумеющимися, чуть ли не вечными, и надеется доказать их необходимость для «общественного сотрудничества». Грэбер же доказывает, что всё это фактически не верно. Игер указывает, что фаворитизм плотных групп в любом случае останется и с ним следует считаться. Однако проблема капитализма не в фаворитизме как таковом, а в определённой организации взаимодействия групп. Этика может привить человеку необходимость всегда соблюдать договорённости; но, как указывает Грэбер, при капитализме это приводит к порабощению масс, хотя в других системах этого не происходит.

Допустим, что стремление свергнуть капитализм исходит не от государственной власти, а из гражданского общества, — речь тогда должна идти о революции. Удовлетворяет ли это логику Игера? Если нет, то какой источник изменений автор посчитает этичным? Общее согласие, как неоднократно упоминается в книге, достижимо только в малых группах. Противоречия капитализма разрешаются либо через насилие (государства или революционной самоорганизации), либо через критикуемую Игером одностороннюю жертвенность (неравенство растёт, возможность реализовывать свои планы сокращается, но мы соглашаемся на это ради мира; как вариант, богатые должны просто уступать часть собственности бедным).

Итого, если отбросить увлечение Игера либертарианством и рынком, его теория кажется логичной и продуманной. Книга подчёркивает как полезность этики, так и необходимость её постоянных корректировок. Автор максимально пытается разграничить логические и фактические суждения (хотя запутывается в понятии рынка), отдаёт предпочтение не абсолютным конечным схемам, а сравнению институционально-этических систем и почти марксистскому анализу потенциальных путей их развития. Игер стремится не исключать неопределённость, а работать с нею, делая акцент на гибкости, свободных дискуссиях и постоянной рефлексии. Хотя по факту автор держится за статус-кво капитализма, в теории он обосновывает возможность совершенно иных конфигураций, опирающихся на другие характеры, предпочтения, представления о справедливости. Игер доказывает разрушительность узко понимаемой модели homo economicus, неограниченно стремящегося к прибыли (и чудесным образом её достигающего), хотя и недооценивает противоречия этики общественного сотрудничества с рыночной экономикой. Как отмечает сам автор, его сомнительные тезисы сводятся к проверяемым фактическим суждениям, не затрагивая общую логику или ценности более высокого порядка. В конечном счёте вопрос не просто в наличии у существующей системы минусов (они будут везде), а в существовании лучшей альтернативы. И теория Игера скорее помогает, чем мешает её созданию.