Как «фейки» и манипуляции могут спасти гражданское общество?
***
С.Т. Золян, Г.Л. Тульчинский и др. Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность. СПб.: Алетейя, 2021
Ложь и фальсификация — явления не новые: при желании всю историю человечества можно объявить не соответствующей фактам. Мифическая родословная царей и полисов? Легенда о возникновении Церкви? Национальная идентичность? Справедливые войны? Демократия и права человека? Диктатура пролетариата? Бюрократы врут начальству, придворные плетут интриги, античные граждане пытаются отсудить друг у друга имущество… На фоне этого сегодняшняя одержимость «фейками» и «постправдой» кажется странной, если не лицемерной.
Но «странное» не значит «случайное» и «несущественное». Действительно ли в XXI веке поток лжи резко увеличился — или мы стали относиться к информации внимательней? А может, произошло принципиальное изменение роли неправды в общественной жизни, уже вызывающее тревогу, но ещё не осмысленное?
Эти вопросы рассматривает коллектив российских и зарубежных лингвистов, философов и теоретиков коммуникации в книге «Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность». Авторы исходят из того, что смысл сообщения выходит далеко за пределы констатации корректных фактов. Он может затрагивать ценности, нормы, эмоции, образ будущего, представление о возможном — а значит, создавать и разрушать общности, влиять на решения, побуждать к действию и изменению объективного мира в соответствии с идеей. Акцент переносится с «правдивости» информации на её «правильность». Кто автор сообщения, в чём его цели и ценности, какое будущее он нам предлагает? Является ли его заявление/предложение ответственным, или оно сделано, чтобы сбить нас с толку, заставить сомневаться?
Так, политиков легко обвинить в пустозвонстве, абстрактной риторике — но хороший политик может объединить и мобилизовать народ, унять одни конфликты и разжечь другие, предложить новое видение будущего (по сути, это у революционеров называлось «привнесением классового сознания»). Авторы предполагают, что современные коммуникации стали в этом смысле глубоко политизированными: медленный темп изменений, недостаток контактов, информации (а потому и возможности организоваться) прошлого сменился активной борьбой идей, перетекающей в реальные действия. Глобализация делает каждого частью мировых процессов: войн, катастроф, политических решений в самых далёких странах. Человек может получить удовольствие от критики Байдена или Макрона, разоблачения иностранных мистификаций, поддержки (пусть символической) протестов в Латинской Америке. При достаточной организации волна, начатая в одной стране, способна прокатиться по многим другим.
Люди массово перестают верить крупным институтам вроде правительства и государственных СМИ, продвигающим единую и стабильную «повестку». Теперь общественное внимание сосредоточено на какофонии индивидуальных голосов, в первую очередь в соцсетях и на новостных агрегаторах. Авторы сетуют на некоторую деградацию содержательной политики — повышение роли эмоций, ярких и обрывистых кадров, образов, непрофессиональных мнений и слухов. Но одновременно отмечают, что это не просто внезапное «отупление» народа, а объяснимая реакция на обезличенность, безответственность и непрозрачность официальных институтов, отсутствие у властей эмпатии, внимания к низовым проблемам, да и просто последовательности в действиях. Показательны приводимые в книге исследования, касающиеся политических итогов пандемии: 27% опрошенных ранее доверяли официальной информации, но перестали из-за её противоречивости и «обиды на несправедливость принимаемых решений»; 50% стали чаще читать новости в социальных сетях.
Авторы перечисляют все понятные опасности такого развития событий: хаос, распадение общества на множество замкнутых на себя ксенофобских групп, расцвет некомпетентных мнений, предубеждений, мифотворчества, просто ложной информации и т.п. Однако анализ общественных обсуждений пандемии раскрывает более сложную динамику. В книге её сравнивают с известными «пятью стадиями принятия неизбежного» Элизабет Кюблер-Росс: отрицание, обвинение, торг, депрессия — но затем принятие, ответственность и планирование будущего.
По мнению авторов, аналогично развиваются и глобальные процессы. По сути, пугающая многих мыслителей хаотичность «свободы слова» может оказаться лишь переходным этапом, адаптацией к новым условиям, естественно связанной с эйфорией и экспериментированием. Формируется запрос на ответственность — но не старую, возложенную на институты и законы, а индивидуальную и моральную. Более молодые поколения начинают ценить «умеренность в оценках и адекватность в суждениях», даже способность промолчать, когда надо. В условиях разнообразия суждений, доводов, точек зрения, информации — от людей ожидают не столько знания истины (скорее, такое «знание» вызовет скепсис), сколько ответственности за свою позицию, готовности принять негативную реакцию, гнев или санкции.
В свете сказанного «фейки» не следует сводить к сознательному перевиранию установленных фактов. Фальсификация может основываться и на правдивых данных — но извращать интерпретации, намерения и саму личность автора. Ключевой характеристикой фейка становится уход инициатора от ответственности, что радикально отличает его от мнения или политического проекта, пусть и ошибочных. Безответственность может проявляться в том, что реальный автор сообщения остаётся скрытым, в перекладывании вины на другого, в сокрытии реальных сил и интересов (например, когда протестующих объявляют иностранными шпионами, или слежку ЦРУ подменяют «русскими хакерами»).
Интересно наблюдение авторов, что информационные войны (с задействованием фейков) часто ведутся не ради деморализации или переубеждения непосредственного врага, а ради воздействия на третью силу — инстанцию, группу или государство, чьё вмешательство имеет решающее значение для конфликта. Например, для побуждения ООН (НАТО, Запада…) к вмешательству в локальный конфликт. Или чтобы власть устранила лидера враждебной элитной группы. И наоборот, фальшивые заявления (или новости) могут делаться, чтобы продемонстрировать лояльность государству. Учитывая выводы социологов вроде Мануэля Кастельса о том, что манипуляции на темы, с которыми человек знаком и по которым имеет внятную позицию (т.е. попытки повлиять на мнение прямого врага), мало эффективны, — такая направленность фейков не должна удивлять. В целом, поскольку в информационной войне действующие лица и их цели обычно остаются скрыты, битвы разворачиваются не столько вокруг конкретных фактов, сколько вокруг широких интерпретаций, предлагаемых обществу или третьей силе.
В этом разгадка парадоксальных ситуаций, когда массив давно известных фактов (например, о коррупции чиновников) внезапно активизируется и вызывает большое событие. Подобный скачок обычно означает, что изменилось состояние упомянутой третьей силы: например, кризис взбудоражил «средний класс» или в США сменился президент. Информационная кампания как бы компонует и разом предъявляет имеющиеся факты/интерпретации, надеясь подтолкнуть «третьего» к скоропостижным решениям. С другой стороны, даже кошмарное столкновение сторон (вроде геноцида тутси в Руанде) скорее всего не выльется в информационный всплеск, если нет «третьей силы», к которой можно адресоваться.
Из всего описанного хочется сделать оптимистичный вывод: как модель зомбирования оглупевших масс «спектаклем», так и прогнозы неминуемого индивидуалистического хаоса из-за полной неконтролируемости сознаний полностью минуют суть информационного общества, игнорируют многогранность процесса коммуникации. Вместо движения назад, к неграмотной толпе, мы переживаем трудности перехода на новый этап. Соответственно, не стоит уповать на «возрождение классического образования» или буквальную реставрацию какой-то старой формы гражданственности: современные проблемы требуют современных решений. Так западные постмодернисты оплакивали смерть культуры, наций и идентичности, видя метания людей на руинах структур индустриального общества.
Мы склонны к упрощению жизни, выделению одних факторов в ущерб множеству других — может, пока ещё не задействованных. Так авторы пытаются реабилитировать мифологизированное сознание: хотя воскрешение (если она когда-нибудь действительно умирала) веры в эзотерику или национальных скреп проблематично, миф можно рассматривать как инстинктивный метод осмысления мира в период резких трансформаций и неопределённости, не обязательно отменяющий рациональное мышление или научные измерения.
Современность утрачивает управляемость, но не из-за деградации, а из-за неадекватности старых образцов новым потребностям. Люди ищут новые перспективы, новые проекты, новое видение будущего. Эта ситуация заставляет нас тревожиться о фальсификациях, чувствовать уязвимость перед манипуляциями и фейками, но также выделять усилия на их разоблачение и формулирование наших позиций. Предаваясь пораженческим мыслям, мы рискуем упустить исторический шанс: несмотря на локальные успехи национализма и авторитаризма, в целом запрос явно не удовлетворён. Ложь не заполняет отсутствие политического проекта, а лишь разжигает недовольство. Честность, подлинность и эмпатия ещё могут побороться за победу — но кто сегодня на самом деле готов взвалить на себя такую ответственность?