***

Байша О. А. Дискурсивный разлом социального поля: Уроки Евромайдана. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021

О.А. Байша. Дискурсивный разлом социального поля: Уроки Евромайдана. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021

Из всех совершённых во имя прогресса и цивилизации переворотов XXI века Евромайдан оказался наиболее показательно провальным. Оппозиция захватила власть при одобрении «мирового сообщества» — но смогла лишь растоптать демократию, свободу слова, экономику, социалку, права трудящихся, политическое единство нации. История знает более-менее успешные итоги и силового прихода к власти, и гражданских войн, и конструирования национальной идентичности. Украина же загнала себя в тупик, выхода из которого не видно даже по прошествии 8 лет.

Сам масштаб неуспеха, полного переворачивания всех декларируемых принципов стал мировым событием, повлиявшим на политику соседних и дальних стран. Конечно, из негативного опыта нужно извлечь уроки. Сложность в том, чтобы не превратить трагедию в жупел, банальный риторический оборот, подкрепляющий неизменные мнения: что любой протест иррационален и разрушителен, что постсоветский человек неприспособлен для демократии, что всем заправляет Запад (Россия, олигархи, тайное закулисье и т.п.). Как сложная игра множества интересов запустила столь долгоиграющий деструктивный процесс, были ли в нём развилки и переломные точки, почему он поддерживает сам себя после стольких лет, вопреки всеобщей усталости и разочарованию, и где пропадают альтернативные, конструктивные силы?

Украинский теоретик коммуникаций Ольга Байша в книге «Дискурсивный разлом социального поля: Уроки Евромайдана» анализирует эволюцию риторики и идеологии сторонников «европейского пути», пытаясь вскрыть изъяны этого политического проекта, ответственные за трагедию. Автор доказывает, что укоренившиеся на Западе и транслируемые международными структурами представления о развитии и модернизации изначально содержат огромный взрывной потенциал. Некритическое отношение к «передовому» образцу у украинских политиков и интеллектуалов, стремление заключить и оправдать союз с радикально правыми бандеровцами (как организованным силовым элементом) в ситуации значительных отличий и давно копившихся конфликтов между регионами и группами — всё это дало потенциалу реализоваться.

Федор Бруни. Медный змий. 1841

Политическое действие предполагает разделение на «мы» и «они», причём с тенденцией игнорирования различий в обоих лагерях, выделения достаточно простых общих целей. Именно так Маркс описывал решающий момент буржуазных революций: частный интерес буржуазии в «свободе», устраивавший другие группы, противостоял сословному делению монархии. Что именно составляло «свободу» — стало предметом борьбы на следующем этапе, к которой низшие классы часто оказывались не готовы.

Тем не менее есть большая разница между кратковременным объединением сил под конкретную задачу и более долгим политическим процессом вообще. Чьи интересы учитываются на этапе до и после «решающего удара»? Какие группы имеют голос? Велика ли противостоящая группа: лидер с ближайшим окружением, олигархи, элита, или часть народа? Насколько монолитным представляется стан противников и насколько критичными кажутся расхождения — иными словами, есть ли пространство для переговоров и последующего сожительства? Как показала Николь Лоро, демократия со времён Афин испытывала трудности с осмыслением сразу множества разных интересов. Но, по крайней мере, она оправдывала конфронтацию двух частей общества, поскольку они оставались соединены общей судьбой, гражданственностью или иными ценностями — и потому могли снова соединиться в компромиссе или признании решения большинства (с символическими и материальными способами его «смягчения»). Впрочем, конкретные формы единства за пределами разногласий на Западе стабильно оказывались противоречивыми, если не целенаправленно ложными и лицемерными.

Хуже того: индустриализация и быстрое возвышение капиталистической Европы вкупе с потребностью расширять рынки любой ценой, обрамлённые идеями рациональности и объективного научного знания (по мнению некоторых исследователей, с примесью христианского мессианства), создали гремучую смесь идеологии «прогресса». Исторические конкуренты (исламский мир, Азия, затем Россия) и колонии были вынесены в категорию «отставших» — естественно, на проложенном Западом пути. Даже внутри «цивилизованных» стран возник класс экспертов, обладающих «объективным научным» знанием, не доступным остальному народу, но призванным в кратчайшие сроки изменить его жизнь. Короче говоря, общим местом стала вера в то, что существует некий единственный правильный путь, постижимый разумом (чем более развитым — тем лучше видимый); все несогласные с ним — люди второй категории, глупцы, противящиеся благу. В недавнем прошлом наиболее отчётливо этот принцип отстаивался неолибералами-рыночниками, повсеместным лозунгом которых стало «нет альтернативы!».

Нужно сказать, что крупные западные исследователи и интеллектуалы стали подвергать подобный универсализм беспощадной критике ещё с середины ХХ века. Однако все эти дискуссии, похоже, прошли мимо постсоветского пространства. Байша приводит анализ украинских оппозиционных СМИ, выступлений на Евромайдане и заявлений властей после переворота. Во всех них сквозит фанатичная вера в Запад и его вульгарный «прогресс», вплоть до прямого самоуничижения и признания права международных структур принимать решения (и даже назначать представителей «украинского народа» на переговорах!). Но главная проблема не в чьём-то слепом доверии людям со стороны, потере суверенитета или незнании экономической истории.

Лукас Кранах. Рай. 1536

Евроинтеграция и вестернизация вообще не рассматривались как выбор — не было ни публичного обсуждения условий, ни разбора переходных планов, ни оценки плюсов и минусов, ни адресации к тем или иным группам. Только очевидное, непосредственное божественное откровение. В котором нет пространства для переговоров, интересов, поправок. Иными словами, прозападные интеллектуалы и политики изначально настаивали на моральном (!) противостоянии между «добром» и «злом», «разумом» и «тупостью», «будущим» и «архаичным совком»; что в последствии развилось до целого набора метафор, вроде «воинов света» или «небесной сотни». Никакого пространства для демократической политики и не предполагалось! Впрочем, автор замечает, что в данном контексте не корректно говорить о «метафорах» — скорее о развитии мифа (сюда же относится ряд абсурдных сравнений, вроде разгона демонстрации и осады города монгольскими войсками в XIII веке — устраняющих контекст и историю).

Теоретически конфликт всё равно можно было бы обставить в терминах «народ» — «элита» (Байша утверждает, что именно это сделал нынешний президент Владимир Зеленский, по крайней мере в своём сатирическом сериале). Но поскольку ценности шли единым и непроработанным пакетом «вестернизации» (даже не «демократизации» как таковой), они натолкнулись на неприятие целых регионов, культурно и материально (работой, родственными узами) связанных с Россией. Немногие голоса призывали проповедовать несогласным — не ища компромиссы или прорабатывая детали, а просто обращая их в веру. Но большинство оппозиционных лидеров мнений выбрало стратегию исключения большинства граждан из «народа» как политической конструкции. Борьба с режимом оказалась борьбой с «совком», архаикой, невежеством, путинской Россией — образами одновременно унизительными, упрощёнными и обобщёнными. Характерно регулярное подчёркивание материального достатка протестующих, присутствия успешного среднего или высшего класса — «дорогие туфли и пальто», «айфоны», «лексусы». А также то, что в обсуждениях возможных переговоров с Януковичем в 2013 году оппозиция предполагала присутствие представителей «граждан, вышедших на улицу» и оппозиционных политиков — а Юго-Восток Украины либо игнорировался, либо получал лишь совещательный голос. Отсюда логически вырисовывается решение ЦИК Украины от 8 августа 2020 года не проводить выборы в местные органы власти в захваченных украинской армией юго-восточных областях.

Необходимость искать иных союзников, нежели большинство населения (считая нейтральных, просто не верящих истово в Запад людей, не готовых выходить на площадь просто так), окончательно лишила вестернизацию конкретного позитивного содержания: либералы решили, что им нужна поддержка фашистов и прочих крайних радикалов. Естественно, одно только очерчивание требований реальной демократизации (включения максимального количества голосов и групп в политический процесс) обернулось бы здесь неразрешимым конфликтом. С другой стороны, автор отмечает, что из 430 проанализированных активистов Евромайдана только один упоминает про внутреннее насилие со стороны майданных радикалов — да и то сразу оговаривается, мол, сейчас не время это обсуждать. К этому вскоре добавилось подчёркивание агрессивности и «варварства» антимайдана, при игнорировании аналогичных действий со стороны Майдана: лишь единичные оппозиционные авторы отмечали разгул ультраправых, но, опять же, сразу отодвигая решение этой проблемы в далёкое будущее, когда Запад принесёт в страну цивилизованность.

Корнелис ван Пуленбург. Изгнание из рая. 1667

В общем, оба лагеря свелись к предельно размытым понятиям, почти что к чистому «мы» и «они», не имеющим какого-либо поля для переговоров, выбирающим между абсолютным благом и рабской глупостью (как вариант — страхом перед властью или перед переменами). Байша предполагает, что такой раскол вряд ли бы позволил оппозиции победить, если бы не поддержка иностранных чиновников и международных организаций, разделяющих такую «неоколониальную» постановку вопроса (справедливости ради, в последующие годы ООН и Совет Европы запоздало критиковали описываемые в книге тенденции и высказывания — по крайней мере, в лишённых публичности отчётах и расследованиях).

Особо интересно, как оппозиция, а затем новая власть трансформировала требование «федерализации», звучащее с юго-востока, в «сепаратизм», а затем «терроризм». Хотя репортажные сводки с антимайданных митингов фиксировали лозунги вроде «Нет ЕС» и «Харьков требует референдум», после первых попыток штурма государственных зданий противниками переворота прозападные СМИ сразу окрестили антимайдан «пророссийским» и «сепаратистским». Обороты вроде «сепаратистский митинг в поддержку федерализации» смешивали оба термина и ставили вышедших на улицы граждан вне закона. Таким образом, к моменту присоединения Крыма уже была подготовлена почва для запуска государственных бюрократических механизмов — объявления, что «в нынешних событиях» (подразумевается, что ситуация при Евромайдане была качественно иной) федералисты «играют на руку захватчиков» и что против несогласных начинается «антитеррористическая операция». Термин «террористы» сразу же был подхвачен СМИ, также без какой-либо рефлексии или обсуждения. Позднее, при обсуждении трагедии в Одессе, основной позицией СМИ и официальных лиц Украины будет «российский заговор».

Исключение людей, отрицание их позиции как порочной и злонамеренной в каком-то смысле получило «рациональное» выражение в образе врага — России, не столько конкретной страны с конкретными возможностями влияния, сколько духа архаичности и советского «тоталитаризма».

Казалось бы, Зеленский победил как раз на волне всеобщей усталости от бессодержательной кровопролитной конфронтации, от пассивного ожидания манны со стороны Запада. Но Байша отмечает, что нынешний президент не давал обещаний во время избирательной кампании и вообще выступал относительно мало. Политическая программа транслировалась в популярном сериале «Слуга народа»: объединение простых граждан «Галицкого королевства» и «СССР» против олигархов и подконтрольных им элит, намёки на национализацию и социальную справедливость — впрочем, также на президентство в обход закона и парламента.

Джордж Беллоуз. Обращение к народу. До 1925

На практике же Зеленский лишь творчески обыграл провальную программу Евромайдана: в центре его риторики — модернизация, прогресс, отсутствие альтернатив, война с остатками «совка». Всё те же фразы, скрывающие конкретное содержание проталкиваемых президентом неолиберальных реформ. Партия «Слуга народа», получившая большинство в Верховной раде, состояла из неизвестных (и крайне разнородных) людей, полностью зависимых от «бренда» Зеленского и, для пущей надёжности, связанных написанными заранее заявлениями об уходе по собственному желанию. Всё это — также классический западный синдром: попытка разрешить противоречие между демократией и непопулярными рыночными реформами устранением демократии, да и политики вообще. Кульминация, по мнению Байши, наступила 2 февраля 2021 года — с запретом («введением санкций») оппозиционных президенту телеканалов.

Поскольку описанные в книге процессы плотно завязаны на непроработанность проектов и программ, соответственно, на нежелание и невозможность соотнести их с (плохо понимаемыми) интересами других (слабо разделяемых) групп, с рационализацией или смещением на банальные объяснения вроде «они все дураки или предатели» — нельзя не провести параллель с деградацией современной демократической политики в целом. В лучшем случае партии ориентируются на «срединного избирателя», а не удовлетворение интересов конкретных групп (разве что самых влиятельных, но точно не угнетённых или дискриминируемых). В худшем, народу и вовсе представляется только возможность верить — не в какой-никакой идеал демократии и правильных институтов, а в решения лидера или технократов, даже если они прямо заявляют о «непопулярности» своих проектов. Это вполне сочетается с тенденцией отпадения от государства, но пока имеет мало практических проявлений при сильной центральной власти.

Байша рекомендует отказаться от риторики предопределённого «прогресса» (что в общем совпадает с популярными сейчас требованиями пересмотреть приоритеты развития), соотносить прогресс и регресс с интересами конкретных групп и индивидов. Однако последнее требует принципиальной перестройки политики в духе «пересборки» Бруно Латура — а значит, большого количества усилий и фантазии в изобретении новых процедур.

Можно сказать, что ситуация с Евромайданом — типичная, но не в типичных обстоятельствах. Хотя на ум сразу приходят разрушительные вмешательства Запада в дела других стран, также приводившие к нарушению кое-как работающего согласия и резкой эскалации конфликтов: между этносами Югославии, между племенами Ливии и т.д. Украина была лишь наиболее «европейской» (в широком смысле) страной по своему социальному устройству, с его кажущейся миролюбивостью и пассивностью. Потому эта долгая катастрофа так шокирует. Нам следует ответственнее относиться к содержанию понятий вроде «демократизации» и отделять их от «вестернизации» (ставшей проблематичной для самого Запада) или «неолиберализма». Но не менее важно понять общество, в котором живём — избегая лёгких обвинений в архаичности или злонамеренности. Понять, кто мы такие и куда хотим идти: восстановить содержание, скрепляющее и разъединяющее нас, в противовес формализму и пустой риторике актуальной политики.