Жив ли социализм? Развитие человека вместо оптимизации
Йоран Терборн. От марксизма к постмарксизму? М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021
К концу ХХ века политика в мире грозила самоустраниться: решение всех социальных и экономических проблем было найдено в свободной экспансии капитала, а демократии оставалось лишь легитимировать власть топ-менеджеров и лоббистов (максимум — обеспечивать символическое «уважение» к множащимся меньшинствам). Довольно естественной была мысль, что глобализация должна была создать мировое правительство, поддерживающее правила игры в мире, где всё уже решено.
Из-за нарастающего неравенства, как классового, так и межгосударственного, те иллюзии быстро рассыпались. В политику вернулся целый спектр идей: от центризма, госкапитализма и автаркии — до правого солидаризма, монархизма и теократии. Резкий поворот стран к западной демократии оказался чисто формальным, скрывающим под собой самые разные режимы, более или менее закрытые, более или менее авторитарные. Но во всём этом оставался огромный, важный для широких масс, пробел: социализм.
Капитал победил. Он стал центром и предметом политики. Власть (даже популистская вроде Трампа) может влиять на соотношение национального капитала и иностранного, поддерживать одних капиталистов и ограничивать других, направлять бизнес в ту или иную сферу, требовать от компаний экологичности, даже строить госкорпорации. Однако смелая социальная политика, не направленная на прибыль и рынок, осталась в прошлом. Характерно, что даже в религиозном и заигрывающем с мессианством Иране правительство пошло на массовое убийство протестующих граждан ради повышения цен на топливо и продовольствие.
Когда-то рабочее движение и коммунисты были выразителями иного подхода: не просто максимизация доходов, но качественное улучшение уровня жизни, творческое раскрепощение, ценность свободного времени, культуры, общения, уважения, любви. Даже более либеральные мыслители вроде Джона Роулза требовали приоритета свободы и справедливости над эффективностью и благосостоянием.
Сегодня широкие массы разобщены, им приходится защищать остатки социального государства от «эффективных» менеджеров, а любой социальный проект, если он не укрепляет рынок и не «окупается», отбрасывается как иррациональный и утопичный. Социалистическая политика так опустошена, что даже банальные (когда-то порицавшиеся марксистами как «экономизм») требования улучшения условий труда кажутся радикально-левыми. Что уж говорить об альтернативных общественных системах, дающих каждому по потребностям!
Но что привело к такой разрухе? Неужели огромные массы людей больше не страдают от угнетения, неуважения, отсутствия жизненных перспектив, скудности жизни? Разве так уменьшился «экономический пирог», что мы больше не можем распределить его на всех? Так мало стало человеческой энергии, что всю её необходимо бросать на рост капитала? А главное — куда ушла вся социалистическая традиция, и что растёт на её месте?
Разобраться во всех этих вопросах пытается шведский социолог Йоран Терборн в книге «От марксизма к постмарксизму?». Автор соотносит историю марксистской и, шире, социалистической мысли последних веков с изменениями в западном обществе, коротко анализирует различия между её направлениями в Европе, США и незападном мире, а также пытается выделить самые живые и перспективные левые идеи (по крайней мере, на 2008 год).
Терборн раскладывает марксизм на три компоненты: историческую социальную науку, философию и революционную политику. И для классиков, и для более поздних западных теоретиков эти части объединялись в практике пролетарской борьбы за освобождение (эмансипацию) и равенство. Однако рабочий класс играл важную политическую и организационную роль только во внутренних конфликтах европейских стран (да и то, не всех — можно вспомнить батраческую Испанию, в которой к 1936 году влиянием пользовались анархисты). Когда развитие индустриального сектора на Западе замедлилось и труд начал переходить в «постиндустриальные» сектора, марксизм потерял свою связность. В то же время в странах, к примеру, Латинской Америки или Африки рабочие не были ни крупной силой, ни в центре внешнего (колониального) конфликта. Марксизм здесь либо не закрепился (зачастую существуя лишь формально, как предлог для дружбы с СССР), либо сильно трансформировался, либо осел позднее в рамках привнесённой с Запада академической культуры (впрочем, по оценке автора, неожиданно сильной и продуктивной).
Более того, по мнению Терборна, социалистическое движение слишком сильно привязывалось к капиталистическим модернистским тенденциям. Да, Маркс подходил к капитализму диалектически, видя в нём и прогрессивную, и разрушительную силу. Однако последующие поколения упростили картину, сосредоточившись на самоценности развития. По всей видимости, с этим связан отмеченный автором парадокс: собственно марксистская политика — с Коммуной и рабочим отмирающим государством — так и не смогла консолидироваться. Её место занял спектр оппортунизмов и авторитаризмов, с неопределённой общей направленностью на некое новое общество. Впрочем, не стоит забывать, что и рабочий класс не был столь революционен, как хотелось Марксу или Ленину. Пролетарская самоорганизация по-своему приспосабливалась к этому самому «модерну». Левые в ответ легко поддавались как искушению «экономизма» — тактической борьбы за текущую повестку этой самоорганизации (естественно, в рамках капитализма), так и желанию подчинить или уничтожить эту самоорганизацию, диктуя народу свои, истинные решения с позиции просвещённой элиты. Справедливости ради, у обоих ответвлений есть важные достижения: государство всеобщего благоденствия и СССР.
Тем не менее марксизму ХХ века уже не хватило рефлексии, чтобы уследить за изменениями западного общества и нарастающими противоречиями модерна, а в особенности — проанализировать незападную специфику и противоречия «неоколониального» развития (а именно эти регионы становятся ключевыми в XXI столетии). Терборн замечает, что у марксистов отсутствует даже актуальный мировой классовый анализ; экономическая критика также надолго уступила место теориям культуры и коммуникаций. Постмодернистская атака на модернизм и исходила от разочаровавшихся левых, и ударила в основном по слишком полагавшимся на развитие левым. При этом не задев правых либералов, спокойно развернувших свой «прогрессивный» глобалистский проект (модернизация в начале ХХI века приравнялась к либерализации).
Читайте также: Отнять доходы, образование и шанс выжить: капитализм для третьего мира
В общем, лишившись объединяющего рабочего движения, столкнувшись с новым, более широким миром, марксизм распался на части. Но благодаря богатству традиции, сильному влиянию на несколько поколений интеллектуалов и продуктивному критическому методу, «осколки» марксизма проникли почти во все сферы знания: социологию, психоанализ, философию, геополитику, антропологию и т.д. Оттуда он начал по-новому проникать и в страны Третьего мира (где был оживлён местными конфликтами и угнетением), и в более широкий спектр протестных движений. Интересно, что к концу ХХ века марксизм прочно закрепился в интеллектуальных кругах США: не имея такого организованного рабочего движения, как в Европе, Соединённые штаты избежали и связанных с ним разочарований. Американская интеллигенция привыкла заглядывать далеко вперёд (у неё снова входит в моду футуризм и утопизм), и медленное падение мировой гегемонии США (с возможным транзитом в Китай) даёт ей пищу для размышлений.
Тот факт, что эксплуатация и угнетение не исчезли, что промышленность в абсолютных цифрах ещё велика, что множество людей в Третьем мире живёт без надежды выбраться из ужасных условий, — а также укрепление роли государства в экономике (Терборн даже утверждает, пусть и ориентируясь лишь на суммарные бюджетные траты, что социальное государство не пало — только отстало от современных нужд), — позволило ряду «осколочных» интеллектуалов сохранить весьма ортодоксальные позиции и некоторые формы организации, вроде старых авторитетных журналов. К сожалению, к компартиям это не относится.
Автор выделяет четыре тренда, с которыми марксизм может и должен работать. Во-первых, сохраняющаяся диалектика капитализма на новом этапе, усиливающая (некоторых) наёмных работников и порождающая их протесты. Во-вторых, слом традиционных иерархий (касты в Индии, кокалерос в Боливии и т.п.), поднимающий на борьбу этнические и культурные группы, не идентифицирующие себя с классом. В-третьих, борьба за моральный дискурс: сухие либеральные права человека оказываются недостаточны (да и те попираются империализмом), нужны социальные права, возможность свободного выбора жизненного пути и развития, неприятие насилия. Наконец, требование того, что Терборн называет «универсальным удовольствием»: возможность всем (а не только богатым, за счёт остальных) воспользоваться свободным временем для общения, развлечения, саморазвития.
В центре этого лежит идея автора о том, что марксизм не предполагал борьбу за простой экономический рост и образование — он требовал эмансипации и равенства (Маркс считал рабочий класс их естественным носителем), а также широкого набора неэкономических, просто человеческих благ.
Впрочем, здесь встаёт важнейший вопрос, который Терборн оставляет без ответа: вокруг какой силы должна произойти консолидация ныне «распылённого» марксизма (или его модифицированных ответвлений)? Автор правильно отмечает, что критерием должно стать не сочувствие к самым страждущим, а значимость борьбы данной группы для (всеобщей) эмансипации. Очевидным претендентом является прекариат — если он не окажется слишком абстрактной конструкцией. Возможно зацепиться за идею Мануэля Кастельса об оставшихся за бортом информационной экономики «взаимозаменяемых» работниках и лишних людях. Поскольку, по словам Терборна, капитализм в результате наступления неолиберализма перестал держаться за демократическую маску и вложился в независимые институты (независимость центробанков, ограничения политики через конституцию и пр.), перспективны и движения за радикальную демократию или прямое участие масс в управлении — в частности, в широком смысле анархические группы. Отмеченное в книге внимание современных левых к идеологии и чисто социологическим стратификациям, в ущерб изучению коллективного действия, затрудняет ответ на столь конкретный политический вопрос.
Автор в итоге просто призывает быть открытым к новым возможностям и заявляющим о себе протестным группам. По его логике, самые перспективные из них должны возникнуть на стыке живого индийского марксизма и постколониализма Южной Азии. Отсюда — особая значимость для левых глобального теоретизирования, преодоления европоцентризма. Молчаливо предполагается, что западный марксизм ещё долго останется разрозненным теоретическим движением?
Что в любом случае нужно сделать, так это продумать проекты радикальных социальных преобразований: их очевидным образом недоставало немногочисленным левым, проходившим во власть после кризиса 2008 года. Терборн отмечает только шведский профсоюзный проект перераспределения доходов, похороненный социал-демократической партией, и предложения бразило-американского философа Роберто Унгера по институциональной реформе. Даже с экономической программой нет подобных проблем — что наглядно показал экономист Дэни Родрик, собрав список левых книг-рецептов по всем актуальным проблемам. Впрочем, Терборн демонстративно игнорирует, например, всеобщий базовый доход — упоминая его только в сторонних ироничных замечаниях. Не видит автор и больших перспектив в теории сетей: возможно, на тот момент идея распределённого массового участия в госуправлении не была так выражена.
Марксизм, как и более-менее опирающийся на него социализм, оказался «распылён» с падением организованного рабочего движения. Но левая идея не погибла — напротив, разветвилась во множество интеллигентских и низовых протестных направлений. Сможет ли она снова собраться вокруг какой-либо группы, способной бросить вызов капитализму? Или марксизм просто растворится в иных, пока не оформившихся протестных традициях? Это ещё не решено. Однако сопротивление капиталу, в тех или иных проявлениях, всё чаще становится у разных групп на повестку дня. Возможно, не только в Индии или Азии, но и в мировом масштабе очертания нового политического субъекта скоро станут видны, и социализм снова бросит вызов гегемонии капитала.